Параллельные прямые

Он уже давно не чувствовал себя таким слабовольным. Будто весь внешний лоск, уверенность и окружавшая его аура успеха вмиг растворились, стоило ему сделать шаг по эту сторону Атлантики. Он не знал, что делать, не ведал, с чего начать и стоит ли вообще пытаться что-то изменить. Возможно, стоило все-таки признаться Майку или даже Джессике, потому что в одиночку ни одна приходящая мысль не казалась ему хоть мало-мальски вменяемой. Но Харви как всегда решил, что ему никто не нужен, и, даже не потрудившись сообщить, куда направляется, просто поставил Майка перед фактом, свалив на пацана все дела и исчезнув в неизвестном направлении. Возможно, так лучше. Возможно, не предупрежденная Рэйчел о его приезде, она не успеет выстроить вокруг себя стену отчужденности и продумать как всегда безукоризненные, колкие реплики, смыслом которых, несомненно, будет посыл ему убираться куда подальше и больше никогда не маячить у нее перед глазами. Чего он хочет добиться, Харви не знал, впервые в жизни идя к весьма неопределенной цели. На фото с Рэйчел она просто искрилась жизненной энергией, ее улыбка была еще более ослепительна, а блеск глаз откровенно говорил о душевной гармонии, словно только освободившись от него, она вздохнула полной грудью и начала жить той жизнью, о которой всегда мечтала. И периодически мелькающий рядом с ней на фото кудрявый лягушатник был, если быть откровенным, не таким уж уродом. Садясь в обшитое мягкой белой кожей кресло первого класса Боинга, Харви был полон решимости вернуть ее в свою жизнь, но эта твердая решимость превратилась в фикцию, лопнув, словно мыльный пузырь, стоило ему оказаться во французской столице, в суете чужого города, в толпе горожан, к которым он не принадлежал. Блестящий и самоуверенный Харви Спектер остался где-то в их старом мире, и первые несколько дней он как-то свыкался с душевным смятением и неопределенностью, постепенно с горечью признавая грустную правду –она никогда не вернется. Впервые в жизни признав поражение, он, однако, не избавился от так давно терзавшего желания видеть ее. Пройти по краешку ее новой жизни и отправляться назад, в свои джунгли из стекла и бетона, в небоскреб Пирсон-Спектер, заменивший ему дом, а заодно служивший памятником всем несбывшимся желаниям и потребностям. На пятый день он решился, наконец, и посетил типично парижское здание неподалеку от Латинского квартала, предусмотрительно попросив билет на ряд подальше, хотя в небольшом зале его место в углу вряд ли претендовало на галерку. Его ждали несколько приятных открытий, от которых замирало сердце. Эта сияющая великолепная женщина на сцене была еще прекрасней, чем когда бы то ни было, ее французский привел его в восхищенное недоумение, ее голос был чистый и звонкий, и даже несмотря на чуждые английскому гласные и ударения, это был ее голос. Но ложка дегтя черным пятном отравляла впечатление от всего увиденного: женщина на сцене была не его Донной. И сидевший в первом ряду сияющий кудрявый лягушатник с фото на мобильном Рэйчел был лишним тому подтверждением. Вдруг нестерпимо захотелось выпить. Он вернулся сюда через день, на следующий спектакль, и еще через три на другой –на все подряд, где была заявлена мадемуазель Полсен. А после спектакля пропадал еще во время аплодисментов, тихо ныряя в коридор из своего крайнего кресла, чтобы потом сесть в укромном углу кафе напротив, и, поглощая коньяк, наблюдать, как она, смеясь, выходит из театра в компании с брюнеткой-француженкой, ее несколько расхристанным, лохматым спутником, смахивающим на художников Монмартра и своим новым ухажером. Глоток побольше – и вот этот кудрявый кретин как всегда по-хозяйски обвивает своей лапой ее тонкую талию и что-то шепчет ей на ухо, а она заливисто смеется, стараясь удержать в руках несколько букетов, подаренных благодарными зрителями. Ее тонкий бежевый плащ чудесным образом обнимает стройное тело, оставляя на обозрение умопомрачительно красивые ноги, обутые в шпильки –в этом как раз вся Донна. Его Донна. Компания, щебеча по-французски, свернула за угол, в сторону берега Сены, а он все еще смотрел куда-то вдаль, словно пытаясь сохранить ее образ перед глазами. Еще глоток. Еще стакан. Десять минут спустя ему уже кажется, что бросить все и поселиться тут, имея возможность вот так просто видеть ее - не такая сумасбродная идея. В кармане недовольно завибрировал мобильный. Смс. Пошли все к черту. Харви жадно допил из стакана, промочив вдруг пересохшее горло, и заказал третий. Расторопный официант спустя пару минут уже поставил перед ним очередную дозу темно-янтарной жидкости, и Харви вновь сделал глоток. Захотелось напиться до чертиков, и может даже потом явиться к ней, вышвырнув ее макаронника…ааа, нет -лягушатника на лестничную площадку и спросить ее, какого черта… Мобильный вновь настойчиво потребовал внимания, и Хаври, тихо выругавшись, выудил его из кармана пиджака. Номер незнакомый. Черт бы всех побрал. «Приобщаешься к французской драматургии?»