Лети

Если отпустить себя и позволить идти куда глаза глядят, то окажется, что все пути ведут к магазинчику Шимады. Стоит только задуматься, отключиться от реальности всего на секунду, казалось бы, — и всё. Клубок из улиц, асфальта, остывшего после дневного солнца, и городских указателей всегда распутывается в одном и том же месте, а Ямагучи всегда застывает у порога, прежде чем войти внутрь. Рассматривает знакомую вывеску, будто сомневается, крепко сжимает лямку рюкзака, а затем делает шаг. В ушах звенит — цикады, стук мяча, смех Шимады, который говорит: уверенности тебе не хватает, Тадаши, оттого и подача такая неуверенная. Будь на его месте Такеда-сенсей, наверняка сказал бы, что мяч — он ведь как живой, Ямагучи-кун. Всё чувствует. Ямагучи бы в ответ улыбнулся неловко и немного натянуто, чувствуя себя при этом серийным убийцей. Вдох-выдох, удар — опять сетка. Был живой мяч, а стал мёртвый. Обычно получается приходить уже затемно, когда Шимада готовится к закрытию. Только вот помогать разрешает не всегда: Ямагучи всё пытается вычислить хоть какую-то закономерность в этих разрешениях, но никак не получается. Думает невесело: безуспешность — его второе имя. В этот раз Шимада весь в бумагах и заботах. В голову так некстати приходит мысль: может, он не вовремя и лучше уйти, пока не поздно. Ямагучи уже почти готов сочинить самое нелепое оправдание в истории, лишь бы сбежать, но поздно уже стало — ровно в тот момент, когда над входной дверью звякнули колокольчики. Услышав их звон, Шимада поднимает голову, улыбается вежливо. Он, наверное, собирается произнести дежурное «добро пожаловать» или «извините, мы закрыты», и Ямагучи приходится прикусить язык — уж больно хочется ляпнуть: «я дома». — А, это ты. — Выражение лица Шимады меняется в одно мгновение. Ямагучи бормочет приветствие, замечая эти перемены, как настроенный на чужую частоту приёмник: уголки губ чуть выше, глаза за стёклами очков уже чуть живее, уровень усталости стабилен, пульс в норме (чего не скажешь о самом Ямагучи). — Подожди немного, я скоро закончу. Ямагучи занимает уже давно облюбованный уголок: садится прямо на пол возле двери в подсобку, подтягивает колени к груди. Шимада мельком бросает на него взгляд, и внутри всё почти болезненно подпрыгивает — как на крутом спуске с горки в парке аттракционов. Ямагучи сутулится, борясь с желанием спрятаться куда-нибудь, главное — ни в коем случае не думать о том, что Шимада смотрит. Пусть это длится всего несколько секунд или даже меньше, пусть этого нет вовсе, а просто игра воображения — чужой взгляд чудится Ямагучи таким пристальным и осязаемым, что бросает в дрожь. Стать незаметным не получится, как ни старайся: всё тело кажется нескладным и нелепым, ноги и руки — слишком длинными, даже собственное дыхание — слишком громким. Чтобы чем-то себя занять, Ямагучи достает из рюкзака плеер. Наушники в уши, глаза закрыть, носом в колени. Сидеть в такой позе не очень удобно. На щеках сразу проступает румянец. Хочется вытянуть ноги и потянуться самому, но силы воли хватает лишь на то, чтобы не шевелиться. Тянет приятной прохладой с улицы: то, что надо, после дневной жары. В какой-то момент музыка из плеера берёт верх: больше нет мыслей-муравьёв, от которых никакого толку, одно только ёрзанье на месте. Остается лишь ритм, который подцепляет на крючок, — ему так и тянет следовать. Пять песен спустя ладонь Шимады ложится на макушку Ямагучи: такой у него способ напомнить о себе. Ямагучи не вздрагивает, только резко открывает глаза, смотрит вопросительно. Шимада смотрит в ответ сверху вниз, еще немного задерживает ладонь, а потом ловко присаживается рядом, упираясь спиной в дверь. Ямагучи чувствует исходящее от него тепло, и от этого хочется бездумно протянуть руку и потрогать. Ямагучи много раз видел это во сне, только вот слишком легко представить, что в реальности всё будет совсем иначе. Можно попробовать прикоснуться, а потом ладони обожжёт ощущением кожи к коже. А Шимада наверняка сразу обо всем догадается — порой он понимает Ямагучи лучше, чем тот понимает себя, — подожмёт губы и уйдет из-под прикосновения, прежде чем Ямагучи успеет сам отдёрнуть руку. Игра окончена, автосохранение не работает, начать заново — не вариант. Ты знаешь, где дверь, Тадаши, будь так добр, уйди. Мысль проносится в голове молниеносно, не успеваешь осознать, что произошло, а исправить уже ничего нельзя. На мгновение Ямагучи становится стыдно. Нет, конечно же, всё было бы совсем не так — Шимада не стал бы вот так его выставлять, но сам бы закрылся и больше не подпускал к себе. В глазах было бы то ли сочувствие, то ли сожаление, и настороженность. Даже представлять себе всё это тошно. Ямагучи сжимает руку в кулак, будто это чем-то поможет; впивается короткими ногтями в ладонь. Быть может, ему не стоило приходить — ни сегодня, ни вообще. Быть может, он действительно бесполезен, и планер никогда ему не дастся, и они с Шимадой попусту тратят время. Быть может, лучше выбирать знакомые, проторенные тропы, не закрывать глаза ни на секунду и не отвлекаться. Забыть ощущение ладони Шимады на своей макушке, забыть, как мягко у него получается произносить его имя — “Тадаши”. Чёрт бы побрал это “быть может”. — Тадаши? От звука своего имени Ямагучи испуганно дёргается, будто его поймали с поличным. А Шимада всё так же сидит рядом — во взгляде лёгкое беспокойство — и тянется пальцами к лицу Ямагучи. Спрашивает, может, уже не впервые: — Можно? Ямагучи растерянно моргает — кажется, что лицо Шимады слишком близко. Что?.. Что происходит? Можно — что? Он всё прослушал, но тяжёлое чувство дежавю покалывает под кожей — если это всё уже было однажды, то почему Ямагучи ничего не помнит? Становится нечем дышать: Ямагучи вроде делает вдох, но воздух будто не поступает. Пальцы Шимады так и замирают на полпути, когда тот уточняет: — Наушник. Наушник. Конечно. — Конечно, — не дрогнувшим голосом отвечает Ямагучи, словно не случилось ничего особенного (а ведь и правда — не случилось), и ловит себя на мысли, что ждёт вердикта. Сейчас самая большая его уязвимость — это список песен в плеере, да и сам он как оголённый провод. Наэлектризованная кожа, наэлектризованное сердце, и, наверное, лучше бы им с Шимадой всё же не соприкасаться сейчас, иначе посыплются искры. Шимада пахнет лосьоном для бритья, немного потом и сигаретным дымом: может, недавно заходил кто-то из бывшей команды, а может, просто Ямагучи на самом деле ничего о нём не знает. Ямагучи снова закрывает глаза и откидывается назад. Немного не рассчитав, ударяется затылком о стену. От неожиданности Шимада дёргается рядом, но Ямагучи только качает головой. Всё в порядке. Буду аккуратнее. Простите. Удар не болезненный, но всё равно в каком-то смысле ощутимый. Ямагучи поворачивается — наушник почти выпадает, приходится поправлять — и выпаливает, лишь бы не передумать: — Можно? У Ямагучи никогда не хватит смелости потянуться к лицу Шимады точно так же, как тот потянулся к нему минутами ранее. Он добавляет почти мгновенно: — Примерить очки. Примерить очки — это ведь такая глупость. Ямагучи мысленно распекает себя: неужели не мог придумать что-то получше? Отмотать бы сказанное назад, но у времени нет интерфейса с кнопкой rewind. Подушечкой большого пальца он машинально проводит по кнопке перемотки. Шимада смотрит удивлённо, а потом улыбается: на открытом лице написано всё и даже больше. Отвечает: конечно, можно. Снимает очки с какой-то особой аккуратностью и передает Ямагучи, не касаясь его пальцев. А тот надевает осторожно, стараясь не задеть наушник — протянувшуюся между ними с Шимадой тонкую ниточку. Всё сразу плывет перед глазами, даже лицо Шимады. Очки оказываются великоваты, то и дело сползают на нос, но Ямагучи не торопится их снимать, а Шимада не торопится забирать. Поверх очков Ямагучи видит, как Шимада улыбается, чуть покачивая головой в такт музыке. Биты стучат в глотке так оглушительно громко, и Ямагучи почти боится, что Шимада услышит. Чёрный проводок теряется на фоне ткани футболки Ямагучи. Он прослеживает взглядом ломаную линию — от кадыка Шимады до его губ, до лучиков морщинок у глаз. Ему уже неважно, что нельзя же вот так откровенно пялиться, когда между ними нет безопасного расстояния. Если Шимада поймёт — пусть, так даже проще будет, потому что Ямагучи ни за что не произнесёт этого вслух. Такое чувство, что всё время мира сейчас хранится внутри плеера, — и делай с ним всё, что захочешь. Хочешь — слушай одну и ту же песню снова и снова, хочешь — поставь хоть весь плейлист на повтор. Еще, еще немного хочется продлить этот момент — такого больше не будет. Видеть так, как видит Шимада. Слышать то, что он слышит. Рука Шимады легонько ложится на предплечье Ямагучи, и он говорит что-то — наверняка “пойдем, Тадаши”. Песня, которую они слушали, словно разбивается осколками. Получается, даже всё время мира может закончиться. Ямагучи усмехается и быстро поднимается на ноги: один наушник болтается и его задевает колено. Он бережно возвращает Шимаде очки. Вот — сейчас его лицо неуловимо изменится: станет серьезнее, старше, что ли. Глаза у Ямагучи болят и немного слезятся, кажется, что всё вокруг до сих пор плывёт. Шимада наклоняется к нему, рассматривает с тревогой, от которой хочется отряхнуться. Уйти от его взгляда невозможно — Ямагучи впервые кажется, что в нём есть не только беспокойство, хотя это еще те выдумки. Просто Ямагучи выдаёт желаемое за действительное, ничего больше. Шимада снова касается его предплечья — на этот раз почти невесомо, так, что Ямагучи практически не чувствует этого прикосновения. Будто его нет на самом деле. Может, Ямагучи и его тоже придумал.