Лети

В витрине магазина полно игрушек, но не они заставляют Цукишиму остановиться и присмотреться. Он поправляет очки по привычке, немного щурится: сквозь бледные очертания собственного отражения проглядывает макет с фигурой динозавра посередине. Фигура крупнее, чем те, что стоят на полках у Цукишимы дома. Ее окружают деревья и кустарники, камни — большие и помельче — у берега реки. Создатели потрудились, пытаясь сделать нечто похожее на естественную среду обитания. Выглядит неплохо, и… — Так вот какие штуки тебе нравятся, — раздается рядом голос, врываясь в его мысли без спросу. Цукишима не вздрагивает — у Цукишимы всего лишь каменеют плечи. Это то, что ему особенно хорошо дается с недавних пор — сохранять невозмутимость или ее вид. Из всех его знакомых, которые в это время и в этом месте могли проходить мимо, именно Хинату он хотел бы видеть меньше всего. Задумчивый тон Хинате совсем не подходит, но тот, по крайней мере, не орет, привлекая к себе (и Цукишиме заодно) внимание прохожих, так что не стоит жаловаться. Цукишима поворачивается на голос. У него уже есть план. Если Хината скажет хоть слово насчет динозавров, Цукишима тут же припомнит ему все бенто с милыми зверюшками, упакованные его младшей сестрой, те самые, что Хината всякий раз так стремится спрятать. Хината — в дутой куртке и кое-как намотанном на шею вязаном шарфе, он придерживает свой велосипед и переводит взгляд с витрины на Цукишиму и обратно. Щеки у него немного порозовели, и на голове полный беспорядок — и то, и другое наверняка от ветра. По сравнению с ярким цветом волос Хинаты все вокруг кажется блеклым. Цукишима смотрит на него какое-то время, а потом отворачивается, цокнув языком, и все-таки невесть зачем продолжает следить за ним искоса. Хината сразу взвивается, как фейерверк посреди бела дня, и его голос рассыпается искрами во все стороны: — Чего тебе не так?! «Ты» — вот исчерпывающий ответ. Цукишима дергает плечом, как будто стряхивая те искры, что мимоходом попали и на него. Прежде чем Хината успеет сказать что-то еще, Цукишима говорит: — Это диплодок. Хината непонятливо моргает. — Что? Он подбирается ближе, неловко и осторожно, словно Цукишима может его укусить. Бренчит звонок с его велосипеда, нечаянно задетый локтем. Отражение Хинаты вырастает рядом в одночасье, и Цукишиме больше не придется косить глаза. — Это диплодок, — терпеливо повторяет Цукишима, удивляя этим даже самого себя. — Один из самых крупных динозавров. Считается, что они могли достигать двадцати девяти метров в длину. — Уооо! Вы как-то похожи, что ли, — чуть подавшись вперед, восклицает Хината, и все же удостаивается пары неодобрительных взглядов от прохожих. Цукишима морщится и раздумывает, не ухватить ли его за капюшон, пока он не додумался прижаться ладонями к стеклу, и решает, что все-таки нет. Не хочется вынимать руки из карманов, только и всего — так он себе это объясняет. — А рост? Рост у него какой? Конечно, он все сводит к росту. Цукишима едва не закатывает глаза. У него много вариантов — чтобы поддеть Хинату, не нужно особенно стараться: тот легко воспламеняется от любого взгляда. Цукишима не выбирает ни один из них — и уже никак себе это не объясняет. — Около десяти метров, — отвечает он, и колкости уходят, испаряются изнутри сами по себе, пусть и ненадолго. Здесь он в своей стихии. На своей территории. Увлеченные глаза Хинаты прорывают в нем какую-то незримую плотину: — У них очень длинная шея, с такой удобно питаться хоть травой, хоть листьями с деревьев. А хвост еще длиннее — это для равновесия. Ну и для защиты, конечно. Доказано, что при такой длине шеи, сердце должно весить по меньшей мере полторы тонны, а некоторые даже предполагали, что сердец было несколько. Он замолкает. Странное ощущение внутри него не похоже на испуг, скорее, на опасение. Мысль о том, что зря он вообще заговорил о динозаврах, как пришла, так уже не может его оставить. В голове до сих пор снуют обрывки информации, но Цукишима больше не роняет ни слова. Хината обращается к нему первым, деланно серьезно — насколько может. С таким открытым лицом, как у него, Цукишиме не составляет труда понять: тот изо всех сил сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Да ты прямо кладезь бесполезных знаний, Цукишима, — говорит Хината, все же срываясь в смех. — Бесполезных, но все-таки крутых. — Сказал кладезь бесполезного всего. Хината вспыхивает, порозовевшие щеки становятся практически пунцовыми. Раздается возмущенный звонок велосипеда, под стать возмущенному голосу своего владельца. — Мог бы тоже сказать, что я крутой! — Напрашиваешься на похвалу, коротышка? — усмехается Цукишима. — Не дождешься. — Вот ты злюка! Чтобы поддразнить, Цукишима тянется к лицу Хинаты, не до конца определившись, надо ли ему это и что он собирается сделать: то ли щелкнуть по носу, то ли ткнуть пальцем в щеку. Определиться он так и не успевает: Хината — будь прокляты его рефлексы — перехватывает ладонь Цукишимы, несильно сдавливает пальцы. Тепло. Ему стоило бы отдернуть руку. В голове, кажется, что-то коротит — не столько от самого прикосновения, сколько от неожиданности. Цукишиме будто пообещали вправить выбитые пальцы на счет «три», но все резко закончилось уже на «два». — Брр, — ежится Хината, так и не выпуская его руки, — ну ты ледышка, Цукишима-кун. «Цукишима-кун» — это что-то новенькое. — Тогда, может, отпустишь? Хината вскидывает голову, смотрит на него пристально. Цукишима, пожалуй, ненавидит этот взгляд. — Не, — весело отвечает Хината. — Можно поинтересоваться почему? — предельно вежливо уточняет Цукишима. Хината наклоняется вперед, а Цукишима обмирает от ужаса и чего-то еще. Почти касаясь губами их рук и как будто сообщая — «смотри-ка, я тоже кое-что знаю о динозаврах», Хината тихонько говорит: — Спасаю тебя от вымирания. Цукишима чувствует на коже его горячее дыхание.