Травы

Астра – разнообразие любви. В этих метелистых сумерках Голых Деревьев, которые непонятно почему называют утром, тебе, Ежевика, почему-то особенно невыносимо. Клубятся странные образы, танцуют на самой грани сознания, временами соскальзывая в чёрную пропасть, за край, и вновь оттуда выныривая, только чтобы тебя помучить. Когда Белка в третий раз проходит мимо тебя, вся такая суетливая и встревоженная, дёрганая, мрачно-тёмная в тени, едва заметно задевая тебя самым кончиком встопорщенного хвоста, знакомого до шерстинки, ты уже на грани. Ты, Ежевика, слишком умён, чтобы причинять себе физическую боль лишь потому, что некоторые предают, и с этим никак не смириться. У тебя есть другие способы – ведь без горечи уже не прожить, это такая же привычка, как вставать в рассветный патруль каждый третий восход. Ты начинаешь думать. Это ведь так полезно, это правильно и, кажется, совсем не опасно, только мысли раскалёнными осколками солнца пронзают что-то там, внутри. С этим можно справиться. Забыть. Отпустить. Подозрительно поглядывать в сторону бывшей подруги, ни жестом не показывая, как хочется всё оставить в прошлом, начать заново, не перебирать в памяти каждый раз. Только будущие предводители не прощают предательств. Они слишком умны для этого, слишком горделивы и правильны до последней жилки. Ты мог бы любить Белку по-разному; как любил до этого недолгие горькие мгновения. Задорно и чуть безумно, как в дни путешествия, когда над головой было синее-синее небо в клочьях облаков, и на языке плескались задорные поддразнивания, больше похожие на неловкие заигрывания – некоторые из них так и застревали между зубов, приходилось выковыривать спорами и раздорами, после которых засыпали, уставшие, плечом к плечу, и знали, что в шаткой – ещё бы, вдали от племён – неловкой безопасности лишь рядом. Тревожно и взволнованно, как тогда, когда она снова вытворяла что-то опасное и героическое, которое мог бы сделать и ты – просто не успевал, и там, внутри, всё переворачивалось и наполнялось жарким, восторженным чувством усталой гордости за такую смелую и добрую подругу. Конечно, злился, конечно, говорил всякое, отравленный этим самым едким из ядов – беспокойством за родную, суматошную, дерзкую. Но гордился – всегда. Сколькое бы не пережил. Нежно и лениво, как в жаркие деньки почти спокойных (насколько может быть что-либо в жизни воителя) Зелёных Листьев, когда соприкасались кончики ушей, и от зноя страдала, кажется, каждая букашка, но было так немыслимо хорошо и правильно вместе. Может, по сравнению с сердечным пылом окружающая засуха казалась пустяком, почти прохладой? Пожалуй, ответ на этот вопрос ты унесёшь за собой в могилу. Он слишком растравит воспоминания, почти до точки дикого сожаления. Сожалеть – недопустимая роскошь. Ежевика, ты всё сделал правильно. На боль нельзя обращать внимания. Рассерженно и обижено, как тогда, когда Белка ошибалась, но всё пыталась доказать свою правоту, и злость вставала стеной, разделяя, но ты не давал себе обмануться. То чувство было не злостью – любовью, слишком сильной и незамутнённой, чтобы выдержать хоть спор. Поэтому вы ругались до хрипоты, лишь для того, чтобы смириться с правдой – ни одной ссоре не сломать того, что между вами. Что вообще может всё испортить настолько, чтобы ничего нельзя было вернуть? К сожалению, теперь ты знаешь ответ. Ложь. Ты мог бы любить её, Ежевика, всякую, только не лживую. И сейчас чувствуешь это – натянутое до предела, горькое, ядовитое не меньше смерть-ягод, которое всё не рвётся, и от этого вам обоим только хуже. Неловкие взгляды, остывшие слова, перезрелые обещания, растёкшиеся в липкую кашицу. Даже обманываться и надеяться долго не выйдет – это не спасти. Ложь рушит всё. Ты мог бы любить её всякую, но предпочитаешь делать вид, что ничего не чувствуешь. Дерзкую – но слова не хочешь слышать из всё тех же, только усталых фраз. Безрассудную – но не посмотришь на самое смелое из её свершений, которых стало ничуть не меньше. Нежную – но не примешь самого невинного заботливого жеста, хоть не стал к ним привязан меньше. Злую – но не успокоишь больше, если разойдётся, несмотря на то, что не стала спокойнее ни на каплю. Выбор сделан – ты топчешь попадающиеся на пути астры и молча презираешь, злорадно фыркаешь, не даешь шанса ещё раз обмануть, оставить в дураках, окружить ложью, как мерзкой, липкой паутиной, запутать… Так? А может, ты себе не даёшь шанса обмануться, поверить искренне и до края, чтобы потом снова всё сломалось? Ты же глашатай, Ежевика, поднявшиеся выше многих не должны терять бдительность так легко, верить хоть даже и подруге, самой близкой кошке в целом мире. Только одиночество, безоглядное служение лучшему из племён – так лучше и правильней. Ведь ложь тоже может быть приятной. Разве не это ты испытал? Ты лгал себе, соглашаясь на обучение у отца. Разве не знал, на что способен Звездоцап? Разве недооценивал кровожадность Коршуна? Пусть ты потом не раз жалел о том, что натворил, поделив свою преданность пополам, но разве у тебя, вечно одинокого и почти не имеющего друзей в своём племени, не было в ту пору настоящей семьи? Разве тебе так не нравились занятия с братом и отцом? Разве ради этого ты не готов был обманываться бесконечно? Конечно, это всё зашло слишком далеко. Так всегда бывает, когда тебе становится по-настоящему хорошо. И ты снова повёлся на эту уловку, закрыл глаза на то, как Остролистая похожа на Грача, как Воробей сверх меры наделён знакомой ворчливостью и несговорчивостью, как в Львиносвете время от времени проступают совершенно определённые черты и замашки. Но всё когда-нибудь кончается. И снова плохо. Нельзя повторять прошлых ошибок. Больше уже нет. Ни единого шанса себе, Белке, кому бы то ни было на обман, который будет слишком лучше реальности. Будущему предводителю, глашатаю, сыну предателя, да кому угодно из тех, кем являешься ты, нельзя допускать очевидную, пусть приятную ложь. Вытоптать астры, открыть глаза и больше не терять бдительность.