Травы

Незабудка – истинная любовь. Тучезвёзд знает всё об истинной любви. Без прикрас. Знает, как засыпать и просыпаться рядом, как тревожиться и ждать из битвы, как молиться Звёздному племени, чуть неловко и сухо, но так отчаянно. Знает шелест родного дыхания, синеву незабудочных глаз, нервно подёргивающийся кончик серого хвоста. Знает вкус её страха и сожаления, взгляд, которым смотрит на оставшихся без матери котят, дрожь, зарождающуюся в подушечках её лап, когда смерть смотрит в мордочку. Эти знания ничем не помогают в жестоком мире. Нет, напротив – это всё осложняет жизнь. Это и так нелегко – строить новый дом в незнакомом и неуютном месте, ничем не напоминающем старое, размечать новые территории, прогонять с них наглых одиночек и любопытных домашних кисок. К вечеру валиться с лап от усталости, засыпать в карауле, а если и на подстилке, то ночью всенепременно скатываться с неё в беспокойных снах. Ссориться с воинами и позволять им уходить – в домашние, в одиночки, обратно в лес. Воспоминания о Летунье делают это всё ещё невыносимее. Хочется убежать по чужим следам обратно к ней, прижаться, выпить до капли чуть несвежее дыхание. Понять, что это навсегда. Тучезвёзд слишком силён, чтобы сделать так. Слишком предан племени и должности – не может уйти. Не должен. Или? Это только с одной стороны кажется, что предводитель должен всегда быть со своими подчинёнными – и в горе, и в радости, и теряя что-то важное, нужное, своё. Но разве друг не обязан каждый миг быть рядом с любимой, поддерживать её и помогать ей? Разве отцу не необходимо никогда не разлучаться со своими детьми? Разве это не такие же правила, пусть негласные, как указания Воинского Закона? Нет, нельзя об этом думать. Нельзя. И видеть беспокойные сны – тоже. Скатываться с подстилки на холодный камень пещеры – не самое лучшее для уже не такого молодого кота. Ему нужна подруга, чтобы лежала рядом и утешала теплом, не давала упасть и беспокоиться понапрасну. Старикам – да, так, резко и правдиво – правильней держаться вместе, друг за друга, воспитывать поздних котят и готовиться к уходу на покой. Нельзя, нельзя, нельзя… Легколапа только качает точёной серебристой головкой и тихо ворчит, как уплывающая вдаль грозовая туча. Коты не молодеют. Даже предводители. Даже предводители, у которых осталась последняя жизнь, и которые рискуют её лишиться из-за обычного кашля. Тучезвёзд только отмахивается. Он знает лучше. Это не простые хрипы внутри, это застарелая, уставшая тоска по иным временам, местам, котам. По одной, звонче ветра и тише воздуха, самой верной и яростной, самой горделивой и ворчливой, самой уставшей и родной. Когда мысли покрываются седой паутиной, Тучезвёзд, вздыхая, ложится у воды и опускает в неё кончики усов. Журчание прочищает голову, потому что напоминает весёлый голос, прерываемый спрятанными смешками, и весь мир умывается этими милыми сердцу звуками. Легколапа тоже приходит к реке. Они с Летуньей были как сёстры. Эта боль другого цвета, но того же несломимого качества, и Тучезвёзд не может её не уважать. Да и как не принимать и не любить как соратницу, её, свою отважную целительницу, глупую и смешную, но пронёсшую усталую веру в могущество звёзд через такое страшное и невероятное, какое ещё не выпадало в жизни ни одному коту племён? Они, целительница и предводитель, прижимаются друг к другу и смотрят в текущую воду. Молчаливо они продолжают верить – не знать, но верить, отчаянно и безрассудно – в то, что этот чуть не ручеёк – исток той реки, что служит границей между Речным племенем и Грозовым. Ведь может, может же такое быть? Может Летунья позже смотреть в эту же самую воду, в которой её милый полоскал кончики усов? Всё бывает в этом нелепом мире. Легколапа вздыхает, пихая Тучезвёзда в бок: - Мы уже старые. Тебе осталось, может быть, пару-тройку лун. Может, уйдём? Нас, таких уставших и седых, не хватятся. Твой глашатай будет чудесно всем руководить, а мы попытаемся её найти. Даже если умрём в пути, это будет хоть что-то, слышишь? Ты же обещал ей вернуться! Тучезвёзду не надо отвечать, чтобы Легколапа всё поняла. Племя важнее всего. Когда-то давно предводитель поклялся, что всегда будет ему верен и думать будет лишь о его благе. Собственно, тогда в племени была Летунья. А теперь её нет. Разве что-то изменилось для предков? Им, если не вечным, то очень долго существующим, и дела нет. Что насчёт обещания… Нет, тоже клятвы. Полубезумной, отчаянной, испуганной, когда всё шло в ход, чтобы только убедить себя и подругу, что всё будет хорошо… Тучезвёзд почему-то уверен, что Летунья всё поняла ещё тогда. Она умная. Она догадалась, что предводитель не может покинуть племя, она придёт сама. Через тысячи сколотых вечностей, но придёт. Сказать по правде, Тучезвёзд давно уже ищет её следы на небе и на земле. И всё же, хоть он всё себе объясняет, в его ушах не прекращает звучать его собственный дрожащий голос. «Я найду тебя, я найду тебя, я найду…» Это, наверное, как в тот раз, когда юная и невзрачная воительница попросила рассказать об истинной любви, и Тучезвёзд, забыв о сне, объяснял до рассвета, и эта молоденькая кошечка очень внимательно слушала до самого конца, казалась испуганной и печальной. А предводитель был очень рад, что кому-то пригодилось вот это знание. А воительница вечером сбежала с одиночкой, попросила подругу только передать благодарность Тучезвёзду за то, что всё рассказал и помог принять решение. Запомнить было нетрудно – пара фраз, наполненных чем-то большим, ярким, незабудочным. Особенно врезалось в сердце это: «Я поняла – любимых не оставляют никогда, ни за что, идут к ним через время и обстоятельства…» Что бы ты ни делал, что бы ни говорил, это всё будет неправильным, ошибочным и приносящим боль цвета незабудок, если это о любви. …Ветер мчит по верхушкам скал, сбивая вниз рыжую каменную пыль. Предводитель любит забираться туда, наверх. Хотя это тоже отнюдь не способствует излечению. Дыхание мира, свежий бриз – он пахнет лесом и пустошью, и Тучезвёзд шепчет ему: - Ты куда? Ты бежишь к племенам? – ветер смеётся и кивает лохматой призрачной головой, будто радуется такому стечению обстоятельств, но, пока дыхание хрипом запекается в старом горле, с визгом и свистом рассветных птиц срывается с места. Он летит, едва касаясь быстрыми лапами редких облаков, и душа замирает, замерзает в светлых глазах предводителя, когда он наблюдает за этим. И кричит вслед, беспокойно, срывая голос, волнуясь сердцем, как не может себе позволить там, внизу: - Передай Летунье… И не может дальше говорить. И ветер уносит усталые слёзы самого сильного кота на всём этом странном свете, чтобы швырнуть их в мордочку седой старухе, ковыляющей по осеннему лесу. И тогда она поднимет глаза, а в них сверкнёт давно забытая искорка жизни, и с дыханием в небо вырвется запретное имя с парой звонких слезинок, как послание тому, кто остался так далеко… Ведь их незабудки никогда не вянут.