Травы

Оранжевая лилия – ненависть, отвращение. Остролап отчётливо помнит, как испытывал отвращение к своей матери. Всегда нежная, всегда бодрая, всегда несломимая, Алосветик была примером многим ученицам племени. Она не сдавалась и не боролась так уж сильно – просто шла вперёд. В каждой жизни есть победы и падения, и, иногда, ничего, кроме них, но у матери всегда находилось время для поддержки, улыбки, ласкового трепания за ушком. Остролап ненавидел эти нежности. И так же он презирал Алосветик. В тот день, когда Нежнолапка умерла, шёл мелкий дождик. Капли садились на шерсть мелкими блохами, и живые коты стряхивали их с усталой лёгкостью, но мёртвые не могли. И это осознание прошибало Остролапа (тогда Остролапника) насквозь, выбивало весь воздух из лёгких, заставляло кашлять, чихать и шмыгать носом в попытках скрыть нечаянные слёзы. Мама сидела рядом и всё слышала, разумеется. Её мокрый бок касался его, и, казалось, по хлипкому мостику из влажной шерсти перебегают туда-сюда ощутимые волны страха и тепла. И истекающая дождём улыбка Алосветик была такой непрочной, хрупкой, разлетающейся на куски, что внутри всё переворачивалось и застывало. И было холодно. И было больно. И Остролап ненавидел эту улыбку до рыжих лилий перед глазами. Иногда слова просто значат совсем не то. ~ Синегривка, разумеется, любила свою мать. Самую лучшую, милую, добрую, верную не тому… мёртвую. Просто немного мало о ней помнила. Просто почти совсем никогда не думала. Могучим горделивым глашатаям и предводительницам такое, говорят, прощается. *** Когтю мать была попросту противна. У неё всё валилось и опадало, воздушные укрытия от реальности растворялись с осенью, и удержать не получалось решительно ничего. Пестролапа жила в вихре рыжих, как лилии, листьев. И иногда она задыхалась в нём, но это было решительно ничего. Никому не было до этого дела. До того, что она сломалась. Подавилась своим отчаяньем. Растворилась в отчётливой рыжине. И Когтю тоже было совершенно наплевать. И он не помнил того дня, когда глаза Пестролапы, отчаянно-зелёные и живые, плакали вслед удаляющемуся рыжеватому силуэту. И не грустил по сёстрам, не ходил туда, где они лежали, двое в одной ямке, маленькие, растерянные, полупрозрачные… И в груди у Когтя не щемило. Никогда. Потому что его мать была слаба, и она ничего с этим не делала, не жила, не стремилась сражаться на благо племени, как нормальная воительница. Она просто сосредоточила всю свою нежность, всю заботу, всю ласку на том единственном, что у неё осталось. На сыне, задиристом и грубоватом. А он ненавидел Пестролапу с её волнением. И эти ласковые пожелания доброй ночи, когда влажный язык проходится за ухом, а мурчание заглушает слова. Нужны они взрослому воину? Нет. Ни за что. Даже если без них почти невозможно заснуть. ~ Огнегрив плохо помнил мать. Она ушла из его жизни так легко и быстро, будто и не была. Даже вспомнить имя представлялось невозможным. Не об этом надо думать лесным воинам. У них, может, вообще не бывает хороших отношений со своими родительницами. Да и любить можно безлико, просто образ, сотканный из полуночных грёз. И скучать по нему тоже просто. А на другое у будущих предводителей времени и вовсе нет. *** Коршун мать терпеть не мог. Наверное, если бы она попалась на пути, он бы убил её запросто и даже с удовольствием. Было когда-то по-другому, но давно и, возможно, понарошку. Хотя, конечно, так ненавидеть можно только после любви. После воспоминаний о тёплых растерянных глазах, провожавших Головастика в последний путь, утешавших живых детей, изо дня в день всё больше покрывающихся налётом усталости. У Саши ещё были длинные усы, с которыми интересно играть, но Коршун с Мотылинкой их оборвали довольно быстро. Мать не противилась. И только печальный взгляд становился ещё глубже. У сестры сейчас точно такой, только другого цвета. Может, за это Коршун и её ненавидит. Всё, что связано с детством, ему омерзительно. Потому что это до сих пор слишком горько и больно. Внутри Коршуна ещё сидит обиженный котёнок, который бежал за матерью по камням через реку, оскальзываясь, падая в воду, промокая до нитки, умоляя её вернуться и не покидать своих детей. «Мы семья! – бросал он тогда в покачивающийся довольно далеко уже хвост. – Ты говорила, что семьи не расстаются! Но Головастик ушёл, а теперь уходишь ты! Стой!» И в по-котёночьи визгливом голосе обида уступала мольбе. Коршун этого не простил. И не простит, не простит никогда того дня у мирно журчащей реки, когда мокрая шерсть тянула ко дну, а вдалеке, заглушая все звуки на свете, прощально позвякивал колокольчик на ошейнике Саши. Такое не забывают. За это ненавидят и матерей. Даже если выбор был сделан совсем не ими. ~ Ежевика любил маму. Она была с ним, сколько могла, и не стесняла его порывов, когда он вырос. Общение перетекло с нежностей на чисто деловое, и как-то незаметно получилось, что Златошейка стала просто старейшиной, как все другие. Сама она этому не противилась. Ежевика вышел славным воином и глашатаем. Чего ещё желать матери? Ну не любви до самой могилы точно. *** Общеизвестно, что все герои души не чают в своих матерях. Даже если они умирают, пропадают, стареют, как все другие. Они же научили великих предводителей самым первым истинам, а потом уже передали мудрым наставникам. Даже если у героев почти не остаётся памяти и любви, они обязаны обожать тех, кого не узнают при случайной встрече. Не заметят. Не захотят вспомнить. ~ Все знают также, что злодеи ненавидят своих матерей. Вообще, мало кто может представить кошку, давшую жизнь тому, кто планирует поработить все племена. И, в основном, складывается впечатление, что душа её должна быть ещё черней, чем у её котёнка. Научить его злу вместо добра – надо же придумать! Злодеям матери ненавистны, но кто знает, почему? Потому что дают свет от рождения в этом холодном мире. Потому что поддерживают и учат не смотреть на других. Потому что верят и ждут из самых кровавых битв. Потому что равнодушны к любым мнениям и всё равно любят. Потому что позволяют быть слабыми безвозмездно. Потому что рано или поздно умирают, и тогда полнящиеся темнотой сердца трескаются ровно в середине, но им не должно показывать это, ведь сердец у злодеев, как известно, вообще не должно быть; и тогда в жизни, полной власти и ярости, не остаётся чего-то важного и родного, без которого всё становится каплю хуже. Вероятно, это закон природы.