Показатель преломления

      Темно. Жарко. Тяжело. Запах хлорки, кажется, пропитал его насквозь: волосы, кожа, ногти, все теперь окутано, заполнено им, не отмыть, не срезать. Вот только странно, что семтекс давит больше на бедра и на запястья, а не на плечи, как и положено каждому уважающему себя жилету, начиненному взрывчаткой - очередной шутке Джима. Достаточно опасной - но ведь это Мориарти? Джон дернулся всем телом, и до него наконец-то дошло - нет никакого Джеймса, бассейна и опасной для жизни одежды. Все закончилось, толком не начавшись. Он - в своей кровати. Привычный матрас под спиной, продавленный в "нужных"местах, сбившаяся в ком подушка, одеяло, сползшее в ноги и запутавшееся в ступнях. Но что тогда не так?       Уотсон открыл глаза. Худшее начинало сбываться. У него на ногах удобно уселся Шерлок, терпеливо(!) ожидавший пробуждения своего напарника, все никак не желавшего расставаться с окутавшими разум кошмарами. И, кажется, одному из них удалось вырваться наружу, перекроив реальность под себя, ибо несмотря на то, что ладони Холмса были привычно сложены под подбородком, пошевелить собственными верхними конечностями было невозможно. Джон повернул голову направо, рассматривая свою руку, как нечто отдельное, не принадлежащее телу. Запястье было придавлено к подушке плотно обившимся вокруг него тентаклем. Картина слева была абсолютно идентичной. Казалось бы именно сейчас паника и отвращение должны с головой захлестнуть его, но это очевидное доказательство принадлежности Шерлока к остальному миру, миру "нормальных" людей, почему-то не вызвало никаких отрицательных эмоций. Напротив, спокойствие и умиротворение. Словно ему всю жизнь не доставало именно этой, "правильной" тяжести чужого тела. Тем более что Холмс не пытался захватить над ним контроль, как делал тот же самый Джим. Нет, он попросту предпринял необходимые меры к собственной безопасности, зная возможную реакцию Джона после резкого пробуждения, тем более в свете перенесенного накануне стресса. И это... успокаивало? - Какого черта, Шерлок? - собственный голос показался чужим. Хриплым. Дрожащим. Ждущим? - То же самое я хотел спросить у тебя, Джон, - как ни в чем не бывало ответил Холмс, словно они беседовали, сидя друг напротив друга в покойных креслах гостиной, с бокалами виски в руках, ловящими отблески огня в камине, а не находились в спальне Уотсона в более чем недвусмысленной позиции, от которой у Джона, давно не имевшего полноценной разрядки (не считать же случившееся накануне ею), все сжималось внизу живота, и оставалось молиться только об одном - чтобы его великолепный детектив не опустил глаза вниз и не заметил очевидного. А еще лучше - сместился чуть назад, к коленям, если уж о том, чтобы слез вовсе, в ближайшее время мечтать не приходилось. - Как долго ты планировал скрывать от меня это? С учетом твоих разглагольствований о том, что и как должны делать настоящие друзья и в свете твоего утверждения, что я - твой друг, более чем обидно осознавать, что со мной ты делиться не собирался. Тем более просить помощи. Глупо, Джон. Один бы ты никогда не справился. Уотсон почувствовал, как голова, несмотря на лежачее положение, начинает кружиться, а в висках - постукивать молоточками то, что Гарри в шутку называла "благородной яростью берсерков" - состояние, когда Джон, доведенный до крайности непониманием или невозможностью как-либо по другому повлиять на происходящие, врывался в самую гущу событий, не обращая внимание ни на превосходящие силы противника, ни на какие-либо другие подобные незначительные мелочи и глупости. Вот и сейчас - он уже был готов ответить резко, осадить Шерлока, в конце концов это было вовсе не его дело, но в последний момент ему удалось справиться и взять себя в руки, хотя резкий скачок пульса наверняка не остался незамеченным детективом. - О чем ты? - О Господи! Ну явно не о твоем мнимом "уродстве"! Когда ты собирался рассказать мне про Мориарти? В следующем году? Или в будущем столетии? Ты хоть понимаешь, что он не оставит тебя в покое? Ни теперь, ни когда либо вообще? Джон? Джон! Джон!!       Голова кружилась все сильнее. Или это кто-то раскачивал комнату? Город? Планету? Джон почувствовал, что кровать стала дыбом и он сам, не в силах ухватиться за что-то, не удерживаемый более никем, скользит вниз, в черную дыру, разверзшуюся в полу, где вместо ожидаемой, практически необитаемой спальни Шерлока или, того глубже, апартаментов миссис Хадсон, в оборочках и рюшах - темная бездна собственной памяти, сумасшедшие глаза и виноватые, осторожные прикосновения. Бассейн и мерный отблеск воды. Но сначала была поездка в машине. Длиной в один не случившийся микроинфаркт. Хотя сколько их, рубцов на сердце? Одним больше - одним меньше. Неважно. Джон уже сбился со счета. Поздоровавшийся Джим, если, конечно, издевательское приветствие, когда один лежит лицом вниз, а другой удобно расположил на нем свои ноги, можно отнести к пожеланию здоровья, надолго замолчал, и Джон не торопил его с продолжением. Хотелось, как никогда, стать невидимкой. Призраком, плывущим в никуда. Желательно, подальше от Джеймса. Но было не время предаваться бесплодным фантазиям. Он просто замер поверженным памятником самому себе, стараясь не подавать вида, как неприятны осторожные, влажные прикосновения к шее, забирающиеся за ворот рубашки, ползущие вдоль позвоночника. И несмотря на то, что у Джона целую вечность никого не было и тело должно было отреагировать привычно-беспомощно, этого почему-то не происходило. Что не могло не радовать. Хоть и было на грани фантастики. Наконец, Джон решился сглотнуть горькую слюну, накопившуюся во рту. Почему-то абсолютно не думалось о том, что эта поездка может стать последней в его никчемной жизни. Такая вот философия в голову совсем не шла. Ну, оборвется нитка его существования - так только спасибо. Наверное. Гораздо важнее, что дома остался некормленый Шерлок, да и вообще - вдруг детектив озаботится, где его верный блогер, и - не дай Бог! - отправится искать... Нет, нет, нет... Лучше пусть уж разнесет кухню или устроит маленький пожар - все безопаснее для здоровья. И вообще - Джону сейчас надо вспомнить не о великолепных пропорциях и идеальных границах, а о себе, нелюбимом, или, хотя бы, о планах Мориарти. Но вообразив соседа раз, было не так-то просто вытеснить его из своей головы. И с проблем бытовых, как-то незаметно для самого себя, Уотсон перескочил на рассуждения о том, что оба гения одинаково сильно любят дорогую, красивую обувь. И как бы, интересно, на его спине сейчас смотрелась совсем другая ступня, обутая с не меньшей тщательностью и заботой о своем внешнем виде? Казалось бы - фантазия как фантазия, не лучше и не хуже любого другого бреда, последнее время слишком часто посещавшего Джона. Но одна только мысль о том, что на месте Джима мог бы быть Холмс, если бы подобное интересовало детектива, заставила кожу вспыхнуть, а член - повлажневшей головкой болезненно упереться в молнию. Мориарти, по всей видимости, принявший реакцию Джона за закономерный ответ на свои манипуляции, довольно хмыкнул и убрал тентакли, вновь ограничившись только теми конечностями, которые мать-природа давала всем от рождения, сместив ноги так, что теперь оба носа туфель упирались в ребра. Чувствительный толчок - и вот уже Джон, повинуясь недвусмысленному молчаливому приказу, перевернулся на спину, получив короткую возможность рассмотреть потолок салона автомобиля и, немного, его пассажиров. Ступни, закономерно, переместились: одна - на живот, вторая прижала пах. - Ну что, Джонни, готов проверить, насколько ценит тебя твой новый хозяин? - Джим так и лучился оптимизмом, и Уотсон почел за благо промолчать в ответ на этот явно риторический вопрос. Потому что кем-кем, а хозяином Шерлок точно не был. Другом - да. Любимым, что уж теперь дурить самого себя, абсолютно точно. Гениальной сволочью - не без того. Хрупким и ранимым - не приведи небо кому-то кроме Джона, и, пожалуй, Майкрофта, прознать про это, однозначно. Но хозяином? Нет. И это, наверное, самое главное.       Меж тем машина, наконец, затормозила, двери распахнулись и Уотсона за ноги бесцеремонно выволокли из авто, встряхнув, поставили вертикально и поволокли куда-то вперед, направо, еще раз направо и вот ведь, пожалуйста, а он еще называл Шерлока "королевой драмы". Мориарти переплюнул его легко и непринужденно. Потому что даже с завязанными глазами и заткнутыми ушами Джон по одному только запаху мог легко догадаться, куда его притащили. Бассейн, где погиб Карл Пауэрс. Очень... очень... черт, даже в своей голове Джон не хотел проводить никаких аналогий, но они плясали перед глазами, как вертихвостки из группы поддержки, размахивающие яркими помпонами. И в голове - набатом. Кто угодно - только не Шерлок. Как бы ни безнравственно это звучало. Его смерть он точно не перенесет.       Неизвестно, что отразилось у него на лице, но Джеймса неожиданно перекосило так, что парни, державшие Джона, вытянулись по струнке и напряглись, словно это их жизнь была на волоске, а не отставного военврача, безвольной тряпичной куклой повисшего между ними. Но Мориарти уже взял себя в руки - в отличии от Уотсона, который чувствовал себя как под пятиметровой толщей пропитанной хлоркой воды, и надо бы всплыть, да вот только ни рукой, ни ногой. Джеймс, кажется, что-то говорил, и его голос, как обычно, легко перекрывал четыре октавы, а Джон все пытался разглядеть на "галерке" отблески ложа снайперской винтовки и понять - есть ли там Себ? Или Мориарти, в кои-то веки, оставил верного тигра не у дел, решив не искушать судьбу еще раз, позволив своим "домашним питомцам" одним движением ресниц сплести против него очередной заговор. Который, конечно, не может, не должен увенчаться успехом, но, черт побери, даже молния способна дважды ударить в одно и то же место, иначе зачем ставить идиотские громоотводы, а Уотсон и Моран всяко умнее бездушной стихии. Когда Джим сам застегнул на нем жилет, осторожно оглаживая спину, внутренняя дрожь неожиданно (или вполне ожидаемо?) сама собой сошла на нет. Джон выпрямился во весь свой небольшой рост и удивленно посмотрел на Джеймса. И кто из них гений, а кто идиот? Неужели Мориарти не понимает, что любое неверное движение - и не спасется никто? Или у него сегодня настроение такое - самоубийственное? Ну, так засунул бы дуло в рот - и дело с концом. Правда, Себ расстроится. - Джим...? - голос не дрожал, и на том спасибо. Но удивление было не спрятать. Плохой из Уотсона актер, ну да что уж там, какой был - такой был. А Мориарти смотрел на него, как матрос - на кромку земли, исчезающую с горизонта. Но стоило сморгнуть - и вот он, прежний, привычный криминальный консультант, самодостаточный и самодовольный. - Помолчи, Джонни, сегодня текст за тебя, так и быть, прочту я. Будешь хорошим мальчиком - все вернутся домой целыми и невредимыми. Ошибешься - придется возвращаться по частям. А дальше начался форменный ад. Только вместо дьявола - Джим, вместо адских огней - точки снайперских прицелов, вместо сонма архангелов - сосредоточенный Шерлок. "Как того остановил, так и Джона Уотсона остановлю. Остановлю его сердце." Игры кончились. Детка достал папу. После таких слов все, что оставалось - попытаться перетянуть все внимание на себя - и будь что будет. Ведь если наверху Себ - он точно не нажмет на курок. И он действительно не нажал. Просто перевел прицел на Шерлока, заставляя Джона отшатнуться прочь, словно это не он только что, со всей возможной страстью прижимался к Джиму, надеясь заставить Мориарти выйти из себя и выпустить тентакли. И тогда - кто знает, как все пошло бы? А теперь оставалось только беспомощно наблюдать за финалом. Как всегда - ни черта не понимая. Но веря Шерлоку. Пусть и думая, что в последний раз. ... Джон! Джон!! Он хлопал его по щекам, не больно, синяков не останется, а Уотсон, как последний мазохист, наслаждался прикосновениями, потому что, кажется, это было самое интимное из всего, что случалось между ними. Не считая сидения на его ногах и выпущенных тентаклей. До сих пор придерживавших руки и ноги, но уже не сжимавших, как в начале. Однако, все хорошее имеет свойство заканчиваться. Вот и Шерлок, похоже, вознамерился если не искупать Джона, то умыть точно: дотянувшись до оставленного им же самим накануне стакана с водой, он выплеснул все на лицо своего соседа, справедливо решив, что раз пощечины не помогли, пора переходить к чему-то более действенному. Вода попала на некстати приоткрывшиеся губы, и Джон, не успев инстинктивно сглотнуть, закашлялся, пытаясь сесть. Шерлок, явно не ожидавший от Уотсона сначала обморока, а после - дыхательных спазмов, подхватил, осторожно обнял, похлопывая по спине, и некоторое время они так и просидели: судорожно пытающийся продохнуть Джон и растерянный Холмс, временно позабывший про все ответы и признания и, наверняка, в глубине души пожалевший, что, не дождавшись утра, пошел выяснять отношения посреди ночи, решив, что его блогеру вполне достаточно пары часов сна, чтобы прийти в себя. - Джон... - Слезь с меня, Холмс. Ты не пушинка. Слезать почему-то не хотелось. Хотелось обнять крепче, послав в соответствующий пункт назначения Мориарти и все что с ним связано, и так и сидеть до утра. А лучше лежать, тесно прижавшись к теплой спине и поглаживая поджарый, все еще сохраняющий кубики пресса живот. Наслаждаясь теми непонятными ощущениями, которые уже не в первый раз давали о себе знать, стоило дотронуться до Джона. И срывая куртку со взрывчаткой там, в бассейне, он на какой-то миг представил, как было бы здорово лишить соседа и ненавистного кардигана, и клетчатой рубашки вместе взятых. И даже сейчас, слушая успокаивающиеся удары сердца, наслаждаясь теплом, проникавшим сквозь старенькую тонкую футболку, он мечтал избавиться и от нее, чтобы ничего не мешало быть ближе. Можно было бы все списать на пресловутую физиологию, на отсутствие у Джона тентаклией, на то, что он для любого - универсальный реципиент, самая подходящая пара, но... Но признать такое - значит пойти на поводу у Майкрофта, у его утверждений, что все то волшебство, вся та химия, что творится между ними - только потребности тела и ничего большего. И как бы не относился ко всему происходящему Шерлок, соглашаться с подобным не хотелось категорически. Но когда руки, помимо воли, скользнули вниз, к пояснице, Джон, казавшийся разомлевшим и почти умиротворенным, мгновенно напрягся, а в следующую секунду Шерлок уже летел с кровати, когда Уотсон отшатнулся как ошпаренный, сбрасывая его с себя с силой, которой позавидовал бы любой необъезженный мустанг, или кто там водится в диких американских прериях? Потому как сию секунду Холмс на своем личном опыте смог ощутить все трудности повседневной жизни ковбоя, когда его пятая точка совершила жесткую стыковку с холодным полом спальни Джона. Но прежде, чем он успел возмутиться, последний уже оказался рядом, бормоча какие-то извинения, ощупывая долговязое тело на предмет повреждений, в общем, как всегда, со скоростью мысли переходя из режима "солдат" в режим "доктор". Это стоило обдумать. Реакция соседа на прикосновения прекрасно вписывалась в рабочую версию Холмса, и можно было бы на этом дознание закрыть. Если бы на одной из чаш весов в руках ослепленной богини не находилось благополучие Уотсона. Поэтому прежде всего стоило выяснить у самого соседа, что же действительно связывало ЕГО Джона с одним из величайших преступников современности. И нет, не надо фактов о том, где, когда и сколько раз - с этим вполне успешно справился старший брат, еще на заре их с Уотсоном знакомства притащивший досье на будущего верного блогера, и уже тогда упоминание о парне, с которым тот жил, неприятно царапнуло, но не более того. В конце концов, все, что смогли нарыть на него сотрудники брата - это то, что счастливчика звали Ричард Брук и он был помешан на контроле. Джону, кажется, это даже нравилось, иначе чем объяснить, что после того как этот самый Ричард вляпался в какую-то темную историю с махинациями на скачках и загремел в тюрьму, из которой, впрочем, был выпущен с рекордными для английского правосудия скоростями, ибо все улики против него оказались косвенными, Уотсон, не раздумывая, подал документы в КАМК и следующее десятилетие посвятил армии, не помышляя не только о разрыве контракта, но даже о приезде на побывку домой. Самым сложным в предстоящем дознании было то, что провести его надо было предельно деликатно и осторожно. Без инфаркта Уотсона и пересчета ступенек собственным телом. Не ставя под угрозу их с Джоном крепкую дружбу и то мимолетное проявление чего-то большего, что время от времени демонстрировалось доктором в момент потери полного контроля над собой. И хотя многие считали, что такого слова, как "деликатность", нет не то что в словарном запасе, в понятийном аппарате детектива, это было очередным удобным мифом о самом себе. Так что дело было не в тактичности, учтивости или чуткости. Дело было в том, что все, что касалось чувств, вызывало у Шерлока закономерную неуверенность, ибо было начисто лишено логики, а следовательно и здравого смысла. Словно стоишь между кочек на Гримпенской трясине и по едва заметным ориентирам-вешкам пытаешься понять, чего будет стоить следующий шаг - пузырей или твердой почвы. Но пока сфагнум пружинит под легкими шагами - не в привычках Холмса отступать. - Я в порядке, в порядке, - осторожно отвести от себя маленькие, аккуратные ладони, слегка придерживая, не более того, как бы не хотелось с одной стороны позволить продолжить им свою изыскательскую деятельность или, напротив, сжать так, чтобы понял - даже полшага в сторону не останутся незамеченными. И, после, умоляюще, насколько это возможно с его мимикой и внешностью, заглядывая в черные колодца зрачков и выискивая звезды приятия на их дне, попросить: - Расскажи мне. Сам. Пожалуйста. Джон, еще минуту назад пытавшийся хлопотать вокруг "пострадавшего", замер, словно загипнотизированный этой просьбой. Отказать надменному засранцу Холмсу? Как нефиг делать! Отказать трогательно-хрупкому, заботливому Шерлоку не поворачивался язык. Уотсон все же вытянул пальцы из плена всегда восхищавших его рук и, один Бог знает чего ему это стоило, разорвал тактильный контакт с их хозяином. Но на этом запас сил оказался исчерпан полностью. Так что все, что оставалось - привалиться к кровати и начать рассказ.