Показатель преломления

      Фотография - всего одна, но для Шерлока этого более чем достаточно. "Что за сыщик с таким нежным сердцем?" - так, кажется, он спрашивает Джона? А ему хочется рвать и метать. Убить на месте и умереть самому. Это показатель нежности? Или ненависти? А может они оба - суть одно и тоже? Призванные, чтобы доконать, заставить наконец сорваться и совершить непростительную глупость, дурацкую ошибку? Но вместо этого - лишь взгляд в сторону, чтобы спрятать боль. Боль от слов Холмса, которыми тот ударил - и даже не заметил. Прямым текстом расписался под тем, что ему плевать на тех, чья жизнь стоит на кону в этой Игре. А значит - и на Уотсона тоже. На него - в первую очередь. А он-то как идиот... Отставить! Сесть. Сосредоточиться. Может, Шерлок попросту имел в виду себя? Глупо, глупо, глупо. Но эта мысль останавливает на краю, не дает скатиться в пропасть. Только вот вопрос - есть ли у Шерлока оно, сердце?       Джон шуршит газетными листами, заголовки режут глаза, а взгляды на детектива, уткнувшегося в любимый смартфон, кажутся и вовсе бесполезным занятием. Зачем смотреть, если недовольство можно почувствовать, когда комментарии бьют в висок, наотмашь? "Чепуха" - то же, что "идиот". И раздраженный выдох, словно Уотсон виноват в нерасторопности журналистов, верстальщиков, типографии. В отсутствии данных в сети. В молчании Подрывника. Просто в том, что он - Джон Хэмиш Уотсон. И стоило просить помочь, если так пренебрежителен к чужим трудам? Ах, да! "Обидчивый мне не помощник". Уотсон стискивает зубы и улыбается сквозь боль. Сквозь время и пространство. Не потому, что хочется - так надо. Все привыкли к его улыбке - немного робкой, немного наивной, немного простодушной. В которой всего понемногу. И даже самого Джона чуть-чуть. Но вся выдержка слетает с Уотсона, как осенняя листва с деревьев, когда Шерлок павлином распускает хвост перед ним и Лестрейдом. Или он опять мнит о себе неизвестно что? "Весь город в курсе", - а сам лишь пять секунд назад узнал. Ну конечно, великий Шерлок Холмс - совсем не все, как только Джон мог подумать? Кощунство и святотатство! Но Лестрейда жаль... Себя тоже, хотя как-то отстраненно и давно... И надо бы осадить, развести в разные стороны, как детишек в песочнице, но глаза Холмса в окружающей дымке утра так зелены, а кожа на шее над удавкой шарфа так вызывающе бела... И родинка, чертова родинка справа от кадыка, живущая своей непостижимой жизнью, танцующая, манящая, с каждым вздохом, с каждым словом... Уотсон морщит лоб, стараясь скрыть то, что, кажется, спрятать уже невозможно. Но волшебная фраза: "Шерлок, может ты объяснишь?" все еще безукоризненная палочка-выручалочка, третий звонок к началу спектакля в театре одного актера. Несомненно гениального. Поразительного. Невероятного. Фантастичного. И даже имя Голема не позволяет выйти из транса, словно Шерлок факир-заклинатель, а Джон и Грег - глупые кобры, способные лишь покачиваться в такт его словам, его жестам, его умозаключениям. Смотреть на губы не отрываясь. Мечтая каждый о своем. Грег, наверняка, чтобы Холмс, наконец, уже заткнулся. Уотсон - чтобы не замолкал никогда. Но, несмотря на это, изобразить неведение - до смешного просто. И похвала непроизвольно-привычно слетает с губ и такое же привычное движение плеч в ответ - их слаженный дуэт, финал и занавес. И только голос Лестрейда заставляет прийти в себя. Осознать окружающую реальность как наемника-гиганта, способного одной рукой выдавить жизнь из слабого тела жертвы. Оскар Дзунза. Так зовут последнее предупреждение Мориарти. Ну конечно. В бой пошла "тяжелая артиллерия". Неужели Джиму наскучила игра? Фантастика? Нет, обычное дело. Он ведь такой непостоянный. А то, что Шерлок хочет найти Голема сам, один... И он еще называет окружающих "идиотами"? Хотя все верно. Если не все вокруг, то один - домашний, карманный кретин - всегда рядом. Ведь только полные глупцы будут неуклюже переваливаться через перила дорожного ограждения вместо того, чтобы просто подождать в кэбе. Только законченные недоумки вместо того, чтобы отправиться напрямую в Хикман, послушно внимают причитаниям подружки Алекса Вудбриджа. Только непроходимые тупицы сами приведут туда, где, возможно, еще жива очередная жертва Голема, вся вина которой - слишком хорошее знание атласа звездного неба. Не так-то много профессоров Кенс в телефонной книге. А теперь уж точно - меньше на одного. Разъяренный Дзундза - не лучший собеседник, и с удовольствием бы придушил Шерлока и Джона, но он вовсе не идиот. Отнюдь! И с памятью у него все более чем в порядке. Так что все опасения - только о реакциях детектива. Все надежды - лишь на то, что возбужденный схваткой Холмс не сопоставит очевидное. Направленный пистолет и неожиданное подчинение. Несерьезная, марионеточная борьба. Словно Оскар позволяет дергать за ниточки, привязанные к конечностям, без должного замаха, без нужной силы. То, что Голем, одной правой сворачивающий жертвам шеи, даже не пользуясь тентаклями (и есть ли они у него?), разрешает висеть на себе крошечному, по сравнению с ним, Уотсону и в отчаянии кусать свою шею, даже не особо стараясь скинуть с себя маленького нахала и приложить об пол так, чтобы навсегда избавить того от мучений бытия. Впрочем, сейчас Джон забывает о театральности - слишком уж мотает его по скользкой ткани пиджака, тут бы удержаться и удержать, на большее рассчитывать не приходится. Потому что Голему ничего не стоит немного наказать его. Слегка. Пара сломанных ребер или выбитые зубы. Что здесь такого? Не смертельно. Но Дзунза прекрасно знает, чья это прерогатива. И что бывает с теми, кто посягнет на собственность Джима Мориарти. Тут не спасут ни рост, ни сила, ни прекрасный послужной список, если, конечно, такое сравнение уместно для наемного убийцы. А Шерлок... Видимо и на его счет у Голема есть четкие указания. Так что все, что остается бедному наемнику - рычать от не реализованной злости. И когда фарс переходит все мыслимые границы, так что ложь клубится облаками поднятой пыли в свете проектора, заставляя судорожно подниматься и опускаться грудную клетку в попытке найти хоть одну лишнюю молекулу кислорода, откинув Джона, сбежать прочь, оставив Шерлока в бессильной ярости колотить ладонями по полу. Промазал. 2 раза. Джону бы задуматься над этим, но его встреча с полом прошла излишне жестко, так что сначала - проморгаться и прогнать цветные пятна из-под век, а после - снова бегом за Холмсом. Когда тут размышлять? Мнилось - все худшее позади, пока розовый телефон не оживает и детский голосок в трубке не начинает обратный отсчет. С десяти к нулю. Не часов, не даже минут. Секунд. Чертовы секунды. Чертовы гении. Чертовы миллионы. И когда сердце вот-вот выпрыгнет из глотки, и Джон, прижимая ладонь к губам, силой удерживая его внутри, готов выхватить трубку у Шерлока и признаться сразу всем и во всем, ведь дети не должны умирать... никто не должен, но дети - особенно!, к Холмсу, к давно стершему все сведения об астрономии чертову Холмсу, наконец-то приходит долгожданное озарение. Вспышка. Как сверхновая Ван Бюрена. И все встает на свои места. Действительно, странно видеть на полотне семнадцатого века открытие позапрошлого столетия. Или нет? Улыбка выходит несколько кривоватой и, возможно, плечи идут вверх чуть сильнее необходимого, когда Джон, мельком взглянув на куратора, пожимает ими, но чувство всепоглощающего облегчения настолько сильно, что смс от Майкрофта Холмса воспринимается как само собой разумеющееся. Встретиться, чтобы обсудить последнее всученное младшему брату дело? Легко! Поздно вечером? Никаких проблем! Фулхам Роуд 90, Бромптон, Бромптонская Ветеринарная Клиника? Да полноте, были места и постраннее. Одних заброшенных заводов штук пять. Коллекционирует он их, что ли? Джон, на миг представив себе, как всесильный Холмс-старший, сначала тщательно выбрав местоположение объекта, после банкротит предприятие, чтобы только обзавестись еще одной тайной явкой, облегченно смеется и наконец-то, впервые за все время с начала этой нелепой розовой гонки, расслабляется. И сам, абсолютно спокойно, не чувствуя ни капли опасности, наклоняется к нутру роскошного автомобиля, чья лакированная дверца так услужливо-знакомо приоткрывается перед ним недалеко от станции Западный Бромптон. Сильный толчок в спину и уверенные знакомые руки не дают свернуть себе шею внутри этой обманки. Щелчок замка, щелчок предохранителя, холодная сталь у собственной шеи... Когда Уотсон представлял их встречу, что-то подобное нет-нет, да и мелькало в сознании. И вот, пожалуйста, почти угадал. Может, пора начинать покупать лотерейные билеты и предсказывать выигрышные номера за деньги? Только сначала - вернуться назад. Хотя бы на пять минут. Но пока волшебная будка не появилась посреди дороги - быть прагматиком. И - немного - пофигистом. Быть кем угодно, но не Джоном Хэмишем Уотсоном, лежащим лицом вниз, между широкими, обитыми натуральной кожей сиденьями, так, что ноги одного из пассажиров, обутые в классические итальянские туфли, удобно устроились на его теле: одна на голове, прижимая сцепленные в замок пальцы к затылку, вторая собственнически расположилась на пояснице, в опасной близости от почек. - Ну, здравствуй, Джонни-бой... Мама, роди меня обратно...