Показатель преломления

      У Джима была страсть,настоящая, не поддельная. Джим Мориарти любил и знал литературу. И дело не ограничивалось английской классикой, нет... Все мало-мальски значимые писатели прошлого и настоящего периодически попадали в "читалку" Джеймса. Надо ли говорить о том, что Джон, толком не умевший в начале их совместной жизни поддержать разговор о тонкостях и нюансах произведений того или иного автора к концу обучения в Королевском Колледже был вполне в состоянии отличить Кафку от Пруста, мог, будучи разбуженным среди ночи с ходу перечислить все произведения Драйзера, "Финансист" которого был любимой настольной книгой Джима и, неожиданно для самого себя, полюбил русскую классику. Этому способствовал и тот факт, что из множества предметов, обязательных в силу выбранной специальности или предпочтений Джима, данный предмет он выбрал сам. Ну и интерес к "загадочной русской душе", к народу сумевшему выжить и победить в одной из самых страшных войн в истории человечества тоже сыграл не последнюю роль.       За год, в течении которого он отвечал на вопросы с Чернышевским, восхвалял Императрицу с Державиным, сходил с ума с Лужиным Набокова, страдал с Татьяной Пушкина, мистицировал с Бегемотом Булгакова и смотрел в мертвые глаза брата с Приставкиным, он научился принимать данность поступков персонажей описанных этими великими людьми, и хотя, если быть до конца откровенным, редкие свободные минуты с удовольствием провел бы за просмотром очередной серии "Бондианы", а не за попыткой найти достойный перевод "Матери" Горького, но это совсем не мешало отдавать должное невероятной силе слова этих людей. Ему казалось что ни одну из прочитанных вещей будет просто невозможно забыть, но, как оказалось, навсегда врезалась в память найдя неожиданно горячий отклик в душе только одна вещь. "Гроза" Островского.       И сейчас, стоя на парапете крыши Бартса он, нет, не прощался мысленно с Гарри, не думал о рано ушедших родителей и уж, упаси Господи, не вспоминал о замершем за спиной Мориарти. Нет. Почему-то в голове, заезженной пластинкой крутился один и тот же отрывок, когда-то поразивший и заставивший всерьез задуматься, слова Катерины Кабановой обращенные к ее золовке, Варваре.       "Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?"       Когда-то давно, кажется что и не было этого вовсе, маленький Джон лежал в траве и смотрел на небо. Белые облака, ни одного похожего, все неповторимые волшебными замками проплывали в вышине, а где-то, совсем близко, заливался жаворонок и веселые, неугомонные ласточки быстрыми строчками вышивали свой полет. Как же хотелось тогда Джонни тоже уметь летать. Чтобы раскинуть руки - и вот уже отчий дом, и соседний городок, а там, дальше, где-то и Эдинбург с замком останутся далеко-далеко внизу. "Отчего люди не летают?"       Не оттого ли что тянут их вниз промахи и ошибки, ложь и предательство, не вовремя сказанные слова? Может именно они, все вместе, не дают распахнуть крылья-руки и упасть в безоблачную синеву?       Но он, отказавшись от главного, от Шерлока, лишь бы сохранить его, уберечь, он - искупил свои грехи?       "Попробовать нешто теперь?"       Тянуть дальше - ни времени, ни сил. Но как же, черт побери, тяжело. Настолько, что тело, свинцовым шаром само норовит рухнуть вниз. Какие уж тут птицы? Впрочем, если он задержится еще хоть на секунду весь их план станет дешевым фарсом и ради чего тогда Себ сейчас лежит за спиной пачкая волосы? Лучше бы Джону быть на его месте, но...       Руки в стороны, судорожный вздох и сжав зубы - вперед.       Если бы рядом был Шерлок, он, наверняка, смог бы с легкостью сказать какова скорость свободного падения одного отставного военного врача и моментально вычислить расчетное время его встречи с конечной точкой полета. Но его, Слава Богу, нет. Ни рядом, ни поблизости, ни в судьбе ни в жизни Джона. Больше нет.       Отпустить.       Ветер резанул глаза и Джон с ужасом понял, что из-за выступивших слез не видит ничего. Паника на миг охватила всего его существо. Против воли, инстинктивно, он судорожно замолотил по воздуху ногами и руками, словно это могло хоть на миг приостановить падение, и, казалось, сердце, чей дробный ритм, словно звук скаутского барабана, должно быть слышали сейчас в Китае, не выдержит и разорвется на части, но перед глазами, вместо всей его никчемной жизни - прыгающие строчки из книги про мальчишек: "Звёздной ночью осенней Улечу из гнезда. На будёновке серой — Голубая звезда. Голубые петлицы — В них клинки скрещены. Рвётся синяя птица В небо гневной войны."* На будёновке серой - голубая звезда. Темно серое пальто, синий шарф, красная окантовка петлицы. Шерлок. Шерлок. Шер...