Показатель преломления

- Джон! Джон! Джон Уотсон!       Джон продолжает целенаправленное движение в никуда по дорожке в парке. Просто ежедневный моцион - необходимость, чтобы хоть как-то держать себя в руках и не сойти с ума в четырех стенах. Он уверен - окликать его в этом месте, в этом городе абсолютно некому. Это какой-то другой Джон Уотсон сейчас будет радостно пожимать руку старому приятелю. Все, на что может рассчитывать он сам - на то, что когда кое-кому надоест играть, его запихнут в машину не слишком грубо. Впрочем и эти мечты - всего лишь мечты.       - Джон, да подожди же! - раздается над самым ухом, и прикосновение к локтю обжигает кожу сквозь три слоя одежды. Это очень плохой знак. Это может значить только одно - Уотсон на пределе, раз даже прикосновение Майка Стемфорда, как концентрированная серная, сразу - до кости, а это именно он, располневший, немного обрюзгший старина Майк, единственный за годы обучения Джона, кто не смотрел на него как на потенциального полового партнера. Ну, пожалуй, еще и мышка Молли, но это совсем печальная история.       - Привет, я Майк Стемфорд, мы учились вместе, помнишь... - слова тонут в глубине темно-синих глаз. Конечно, Джон помнит. И да, еще лучше он помнит, что Джим обещал сделать с его друзьями, если Уотсон решит "взбрыкнуть". Так что восстанавливать старые знакомства сейчас - не самое лучшее время. Но отвязаться от Майкла не так-то просто. И поэтому Джон нисколько не удивляется тому факту, что через некоторое время обнаруживает себя сидящим на скамейке рядом со Стемфордом и пьющим не самый плохой кофе из бумажного пупырчатого стаканчика.       Нога ноет предупреждающе, плечо ломит и весь Джон как взведенная пружина. Сканирование окрестностей выходит само собой. Вроде никого. Себ его в свое время знатно натренировал, и Уотсон почти уверяет себя, что эта маленькая встреча сойдет ему с рук. Поэтому он позволяет себе немного расслабиться и наконец-то прислушаться к тому, о чем вещает старина Майк. Оу! Ну конечно, альма-матер и все дела. И то, что надо обязательно как-нибудь встретиться где-нибудь в пабе. Угу... Уже...       Джон что, так похож на идиота? Или у Стемфорда такие проблемы с памятью, что он абсолютно не помнит, как Уотсон последние несколько курсов шарахался ото всех как от чумы, когда Себ по каким-то причинам не мог сопровождать его на лекции? - Прежний Джон Уотсон... - слова застревают в горле у Майка, когда заинтересованный взгляд ощупывает его с ног до головы. Голодный взгляд. Взгляд, который никак не может принадлежать старому, доброму Джону Хэмишу. Словно смотришь в дуло пистолета вежливого грабителя. И вроде ничего еще не требуют, но уже готов все отдать сам.       Стемфорд наконец-то делает паузу и уже совсем другим тоном выдает какие-то нелепые предположения о том, что Джону хорошо бы найти кого-то в соседи по квартире - и деньги экономятся и... Он не договаривает, но обоим и так все понятно. Кого он будет терпеть? С кем он сможет ужиться?       Кажется, что он произносит эти слова вслух, потому что деятельный Майк, с его кипучей, неуемной, оптимистически настроенной на все окружающее натурой утягивает Джона в омут своих благих намерений и - о Боже! - тащит не куда-нибудь, а в Бартс. Майк решил оставить своих детей сиротами? Похоже нет, ведь он что-то бормочет про мифического соседа, как раз то, что нужно Джону. Ну-ну.       В альма-матер ничего не изменилось. Почти. Люди так же оборачиваются ему вслед, чувствуя неправильность проходящего мимо. Стены все так же пахнут дезинфектором. В лабораториях - все так же самые последние новинки в оборудовании и препаратах. Но Майк-то ждет совсем другой реакции, и, входя за ним в очередной кабинет, Джон наконец озвучивает то, что тот так жаждет услышать: - Здесь все так изменилось...       ...и только тогда замечает сидящего за столом. Одного взгляда, простого скольжения по его коже оказывается достаточно для того, чтобы Джон со всей ясностью осознал: пропал. И что бы он не сделал или не сказал, конец может быть только один - они оба обречены. Эти глаза, эти кудри, эти губы - все это второстепенно, но мощная энергетика, которую с такой жадностью впитывает всем своим существом сейчас Уотсон - как наркотик, от которого невозможно отказаться.       "Может быть опасно" зеленым разрешающим сигналом перед глазами, и куда бы не пошел и чтобы не сделал теперь Джон - только этот незнакомец, сейчас с легкостью раскладывающий по полочкам все прошлое Уотсона, все то прошлое, которое он тщательно примерял на себя, как готовую одежду в магазине: чтоб не жало, чтобы было удобно, чтобы смотрелась как вторая кожа, и это совершенство, сидящее за столом, несмотря на всю свою гениальность, видит именно то, что ему показывают, теперь есть только он. Смешно. Джон так долго бегал от этого, чтобы вот так глупо попасться. И все, что остается - это узнать куда и к кому идти за новой "дозой" и чьей преждевременной смерти он станет причиной.       - Шерлок Холмс. Бейкер Стрит 221 В.       Все, что забирает Джон из старой квартиры, помещается в одну сумку. То, что действительно важно и нужно - вполне можно унести в руках, не пользуясь ею. Хотя светить нелегальным пистолетом - верх глупости, и именно поэтому он занимает свое законное место - на пояснице за ремнем. Дуло упирается в ягодицу, и это почему-то успокаивает.       А когда безумный полет по улицам-крышам вслед за причудливой птицей-Холмсом подходит к концу, Уотсон, удивленно смотрящий на свою собственную трость в руках владельца маленького итальянского ресторанчика Анджело, которую тот протягивает ему с понимающей улыбкой, с кристальной ясностью осознает, что сделает все, чтобы Шерлок остался в живых. Убьет. Или позволит убить себя. Или безропотно встанет на колени перед Джимом, что, в принципе, равнозначно второму пункту.       Но для Джима это слишком просто. И наверняка слишком скучно. Джон думает, что, по всей видимости, Шерлок и Джеймс друг друга стоят - оба гения в борьбе с этой напастью готовы шагнуть за край, не задумываясь. С той только разницей, что понятия о "крае" все же разнятся. И Уотсон ни разу еще не видел тентаклей у детектива, что, впрочем, совсем не означает, что их нет. Или же...?       Стоп, стоп, стоп! С Мэри он уже прокололся, так что, мистер Уотсон, попридержите коней и вспомните о нареченной Шерлока. О его обожаемой работе. И сделайте уже свое дело, вскиньте правую руку и, не целясь, отправьте свой ответ мистеру Мориарти.       "Да. Я помню о тебе. Нет. Ты не получишь его", - и подпись чужой кровью на пыльном паркете Колледжа.       А после - можно пойти куда-нибудь вдвоем и, развернув записку-предсказание к печенью, прочесть о своей судьбе. И понадеяться, что это - не привет от Джима.

***

      Жизнь Джона становиться похожей на центрифугу. Если Шерлок считает в первом десятке (дело на тройку и дело на восьмерку), то Уотсон не разменивается на пустяки: десять тысяч - полет нормальный, сто тысяч оборотов в минуту - надо пристегнуть ремни, чтобы самому не разлететься на молекулы. Он несется следом за Шерлоком, почти всегда на полшага позади, но иногда чуть опережая, чтобы заслонить собой. Он счастлив. Почти. Тяжелыми фракциями внутри пробирки-Джона бьются верность и честь, любовь и долг, и как ненужный сор отброшены к краям желания глупого тела. Он боится остановиться, боится дать посмотреть на себя на просвет - слишком явным станет все то, что скрывают вязаные свитера и на чем Шерлок милостиво не заостряет внимания.       Почти год Джон ничего не слышит о Джеймсе, хотя живет с ним в одном городе. Это странно. Это страшно.       Он бегает на свидания - потому что так надо. Он варит Шерлоку кофе - потому что так хочет. Он дышит теплом его тела - и не может надышаться. Он разгадывает свой персональный ребус, не замечая, как в это время дешифруют его.       Да или нет?       Джон тонет в своем обожании к этому невыносимому гению, он готов кричать о нем на всех углах и перекрестках. И он кричит, в заведенном когда-то блоге, пишет оды и поет дифирамбы, теша неуемное эго, не обращая внимание на колкие усмешки из-за спины ("Дело о коричневых человечках, Джон, ты серьезно?"), надеясь, что мир цифры не особо интересен Джиму. И тот не прочтет между строк о невыносимой тоске, сковавшей сердце. Тоске по тому, что никогда не случится. Не должно. Только не с ними.       Потому что в этом случае все строго направленное центростремительное движение Уотсона пойдет "вразнос" и вся его самобалансировка полетит к чертям. К одному конкретному черту. К Дьяволу, носящему Westwood. И никакой Prada.       Потому что подсознание нет-нет, да и намекнет, что за все надо платить. И когда до боли знакомый розовый телефон ложится в ладонь персонального пророка Джона, и тот, взмахнув своими псевдокрыльями-фалдами, несется в подвал их собственного дома, он уже знает, что час расплаты настал - пять гудков, пять арбузных семечек отправлены не Шерлоку, а ему. Джиму надоело ждать, Джим не намерен делиться, но прежде он хочет поиграть. Не это ли означают кроссовки, до боли знакомые кроссовки на полу 221С? Двадцать лет. Двенадцать часов. Карл Пауэрс.