Показатель преломления

      Шерлок тянет пинцетом шнурок, словно вышивальщица иглу. Смотрит внимательно, будто это не заурядная пара кроссовок, а как минимум Британика. Впрочем, наверное, для него все именно так и есть.       Для Джона - нет. Для Джона это печальная повесть. Может, даже рассказ. На тысячу слов - не больше. И он не знает, как прекратить то, что началось много лет назад. Он ни в чем уже не уверен, кроме одного - и Холмс, и Джеймс не простят ему, если игру прервут в самом начале. И возможные жертвы этого фарса - не помеха. Детектив максимально абстрагирован от них. Мориарти попросту плевать. И как бы Джон ни злился, он прекрасно знает, что Шерлок прав - слезами горю не поможешь.       А когда в лабораторию влетает счастливая Молли, а следом за ней входит Джим, просто Джим из IT, смотрящий на Джона как на пустое место и все свою смущенную неловкость обрушивающий на Шерлока, Уотсон понимает, что, чтобы он не сделал сейчас: упал на колени, заливая дорогие дизайнерские ботинки просто Джима, разбил бы ему голову ближайшей чашкой Петри, все пойдет так, как решили эти двое. Большая Игра началась, и что или кто станет главным призом - вот что должно сейчас волновать Джона больше всего. Но почему-то не волнует. Собственная беспомощность и никчемность рядом с резвящимися гениями стеклянным куполом отчужденности накрывает все вокруг. И он бы с удовольствием бросил все и бросился сам. Хотя бы в Темзу... Но как тогда помочь? Рассказать все Шерлоку, не дав самостоятельно разгадать загадку? Вернуть скуку, собрать головоломку?       Пока Джон думает, прикидывает и уже почти решается - ведь женский голос на том конце не игра - Холмс, гений во плоти, предлагает ему, ему, Джону Хэмишу Ватсону, рассказать все о владельце кроссовок! Что интересно Шерлоку? То, что Карл любил ванильное мороженое и любил сцеловывать его с губ Джона? Или то, что он подписывал все свои вещи и росчерк его пера до сих пор не зажил на сердце Уотсона? То, что он был очень умен, не так как Холмс, но все же?.. Но, несмотря на весь свой недюжинный интеллект, он предпочел посвятить себя спорту: начав в семь лет заниматься плаванием, в семнадцать он готов был принять свой далеко не первый чемпионский титул как само собой разумеющееся. Или может то, что, когда он обнимал Джона, никакие тентакли ему были не нужны? Уотсон просто знал про четыре пары. Не то что предел, но совсем неплохо в мире, где подавляющее большинство имеет три. Но вместо жара и влажности отростков - длиннющие холодные конечности, прячущие в собственнический кокон. И ничего лишнего. Тело к телу. Кожа к коже. Спи, Джон. Просто спи. О том, что Карл привык, что все лучшее и эксклюзивное у него? И Джон, со своим уродством - еще одна ступенька вверх? О том, что его первый настоящий любовник и нынешний сосед безумно, невозможно, невероятно похожи и непонятно чем?.. Слишком много и ничего.       И поэтому он говорит именно то, что хочет услышать Холмс. Он всегда говорит и делает то, что от него ждут другие. Но особенно Шерлок. А то, о чем он думает при этом... Кому какое дело? Только не надо смотреть в душу. И тогда любая ложь - как клятва на Библии. - Пара или новая, сделана под ретро, или хозяин ее очень любил и берег, судя по подошве - скорее второе, - Шерлок одобрительно бурчит что-то, словно Джону действительно нужно чье-то одобрение. Но то, что он сделал, нельзя одобрить. То, что он делает сейчас - тем более. И, несмотря на это, Уотсон продолжает: - Кроссовки большого размера, но взрослые не подписывают свою обувь, а тут явно были инициалы ("синим маркером, тонким синим маркером, аккуратно, как по линейке... нет... нет... черт... больше не могу) - значит, принадлежали подростку. Это все.       - Все? - кажется, Шерлок почти не саркастичен. Почти. - Неплохо. Очень неплохо, Джон! За исключением того, что ты не сказал ничего важного. Уотсону не хочется говорить. Вообще. Просто прижать этот злосчастный кроссовок к лицу и в последний раз вдохнуть частички того, чья смерть - на совести Джона. Плоскостопие, экзема - вот все беды Пауэрса до встречи с Уотсоном. Асфиксия, судороги, кома - финал романа со скромным заучкой с медицинского. Две синих полоски, бежевый задник. Карл, Карл, зачем ты сказал "да"? И пока Шерлок, словно упаковочную бумагу со старинного фолианта, бережно снимает вуаль домыслов с факта гибели Пауэрса, Джон, следуя за его мыслью как за путеводной нитью Ариадны, все глубже и глубже уходит в прошлое. На двадцать лет назад.

***

      Казалось, Джеймс спокойно отнесся к выходке Джона. Он не прибежал на следующий день в квартиру Уотсона (хотя... представить бегущего куда-то Джима?), не прислал своих шестерок (сейчас-то Джон представляет почему, но тогда...) и вообще сделал вид, что никакого Джеймса Мориарти не было. Словно показалось. Почему же не тянуло перекреститься?       Карл принял предложение Уотсона на "ура". И хотя Джон был готов (на самом деле нет, абсолютно не готов) к "продолжению" прямо в тот же вечер - ему казалось, что это лучший вариант, Пауэрс так не считал.       Майк Стемфорд, сосед Джона по комнате, став единоличным владельцем их жалких пятнадцати метров, все то время, пока Уотсон укладывал свои рубашки и свитера, не так уж их было много, поэтому особо разойтись Майку не удалось, ошарашено вертел головой, пытаясь выдать что-то членораздельное, и воздевал руки и две пары тентаклей к небу, словно собирался пробоваться на роль пророка в каком-нибудь третьесортном фильме. Что не помешало озвучить предсказание, сбывшееся на все сто: - Добром это не кончится, Джон, помяни мое слово. Уотсон до сих пор... поминает...       Джеймс дал им месяц. Целый месяц, под конец которого Джон и вправду стал думать, что все обошлось. Идиот.       И с почти спокойным сердцем пошел на эти соревнования. Не мог не пойти, хотя не понимал - ну что такого зрелищного и интересного в плавании на перегонки? Вот то ли дело регби - он мог бы снова стать капитаном, если бы... Черт, Карл ненавидел регби, вернее его контактность. И объяснить, что все это только игра, в которой запрещено пользоваться тентаклями, не получалось. Пауэрс, при всей своей мягкости, не зря слыл негласным королем колледжа. Просто так такое не заслужить. Тем более, что он был прав.       Мысли текли лениво, расслаблено. Бассейн. Блики. Кричалки и плакаты. Это была проформа. Все и так знали, кто будет чемпионом. Поэтому, когда чемпион стал отставать, а потом и вовсе пошел на дно - время остановилось вместе с ним. И звуки. И краски. Все ушло. Только голубая вода. Только широкая спина и беспомощно раскинувшиеся руки. Только ступеньки вниз с трибуны и чьи-то стальные тиски, не позволяющие бежать дальше. И тело, накрытое белой простыней. Вот так. Был чемпион - Карл Пауэрс. А стало - тело.       Майк почти вынес Джона на улицу и, усадив на лавочку, что-то говорил, говорил, говорил, пытаясь всунуть пластиковый стаканчик с водой в непослушные руки, пока его грубо не отодвинули в сторону и голос, который ни с кем не перепутать, не приказал: - В машину. А когда захлопнулась дверца, отсекая Майка и весь мир, который все равно ничем не мог помочь, добил: - Следующий на очереди он, если что. Так что будь благоразумен, Джонни. Назавтра в газетах написали - "сердце"... Глупцы. Разве это причина? Но сейчас Джиму нужно другое. Кудрявый фрик из Оксфорда. Первое дело Холмса. - Ботулизм! - кричит Шерлок, останавливая таймер. Угадывая следствие. Давая возможность Джону дышать. Рядом с ним. Вместе с ним? Милостиво не замечая, как у причины по виску струится пот. Карл Пауэрс мертв. Уже двадцать лет как развеяли пепел. Но благодаря ему кто-то сегодня остался жив. Могло ли быть по-другому? Если бы Джон сломался тогда, если он сломается сейчас? Где грань? Кто является мерой, показателем его преломления? Карл? Майк? Гарри? Молли? Себ? Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. - Пожалуйста, Шерлок, тебе надо отдохнуть... Пожалуйста, Шерлок... Пожалуйста. Шерлок. Да.