Пересекающиеся параллельные

      Жара.       Туда-сюда гуляющий вентилятор, кажется, нисколько не рассеивает густую дремотную маету. Негромкое «вжжжж... вжжжж...» лишь обозначает его присутствие, не более.       Эмили чувствует себя мухой, такой же ленивой и сонной как всё вокруг, увязшей в полуденной духоте, будто в липком меду.       Интересно, как чувствует себя Анна?       Похоже, что и ей жарко.       Нет, не так. Ей чертовски жарко. Жарко так, как только может быть жарко уроженке севера, выросшей в умеренном климате, сдобренном частыми дождями, с привычной тонкой прохладцей в утреннем воздухе. Это и рядом не стояло со здешними южными, более тёплыми местами.       Анне тяжко, иначе не лежала бы она так недвижно, распластавшись во всю свою льдисто-кольчатую красу.       Длинные стопы вытянуты, кажется, что напряжены, но на самом деле нет, расслаблены изнурённо, как и плети рук, как высокая шея. Да и вся она словно обмерла в желании не то, чтоб не двигаться – вообще не шевелиться, ничем не нарушать это промежуточное состояние между ленивой негой и неизбежной смертью от любого, пусть и мизерного усилия, что потребует шевеления, а, значит, энергозатрат, непомерных в текущем аду.       Крылья-лямки светлого, до прозрачности лёгкого сарафана стянуты с плеч, воздушный подол сбился вверх по бёдрам и фарфоровой белизны пальцы сжимают его с той же оцепенелостью, в которой застыли тело, губы и дрёмой сомкнутые ресницы. Паутиной липнет к щекам серебро волос.       Не человек – колкое ледяное волокно, причудливое, прохладное. Как только не тает?       Эмили накрывает ладонью чужое колено. Под горячими пальцами – округлость гладкого мрамора, не успевшего согреться на солнце.       Восхитительно.       Можно со стоном облегчения прижаться щекой, довольно огладить вверх по всему бедру, задевая по пути руку, так и комкающую подол.       – Эми...       Анна негодующе бормочет, слегка шевелится, обозначая... не просьбу даже, нет – требование избавить её от прямого контакта, привносящего избыток жара в и без того раскалённый воздух.       Прохладная снаружи, но, похоже, невозможно горячая внутри.       Cкованная фарфором плоти, наверняка подобная кипятку кровь русской в такой зной делает существование чертовски невыносимым, а её, Эмили, рука, довершает череду ощущений.       Если нагреть ещё чуть-чуть, возможно ли, что возьмёт да растает?       Ооо, дьявол... Она ведь зарекалась, что ни взглядом, ни пальцем...       Да какого чёрта! Для чего вообще давать обеты, если не нарушать?       – Эмили.       Голос негромкий, но произнесённое им имя – полное, выведенное за рамки дружеского сокращения.       Ммм, начинает реагировать, раздражаться?       Джонс, ухмыляясь, ведёт руку ещё выше, всей ладонью пробуя мягкость и скрытый под кожей огонь, забирается под подол, разыскивая живот.       – Эм!.. ммм...       Бросок почти змеиный – всем телом и всей тяжестью.       Кожа прохладная, губы тёплые, язык горячий.       Полуденный жар плавит выскобленные доски открытой в сад веранды вместе со сталкивающимися телами. Их борьба наполняет вязкий воздух неестественным рваным движением, совершенно неуместным, неподходящим обстановке, в которой невозможно сопротивляться по-настоящему.       Особенно, если в действительности не очень-то и хочешь... Кажется.       Стон – такой же тягучий и медовый – вплетается в зной и негу.       Анна в руках как снег, что спрятал, но не погасил угли, продолжающие подспудно тлеть в ожидании малейшего дуновения, легчайшего к себе касания.       Эмили с наслаждением мнёт сугробы грудей, упивается дрожанием тугого живота, острым языком жалит между ног, целует длинные бёдра. Ей сладка даже испарина, судорожными каплями выступившая на лакомом теле – жмурься да слизывай в своё удовольствие.       Анна царапает россыпи веснушек на загорелых плечах, взбивает и без того упрямые локоны, тянет, но, даже причиняя боль, не может заставить отнять голову, кажется, лишь раззадоривая сильнее, добавляя чужим губам настойчивости – да они никогда и не были шутливыми, на самом-то деле.       От горячего языка и жадного рта пожар по всему телу. От него сперва изнемогаешь и задыхаешься, после плавишься и только потом умираешь.       Эмили, вытянувшись рядом, умащивает руку на её груди, указательным пальцем поглаживает один из потемневших сосков и урчит, как довольная кошка, наконец, нашедшая долгожданный тенёк.       А вот она, кажется, сгорела.       Но не на солнце.