***
Ближе к ночи, после нескольких стаканчиков вина, барон испытал настоятельную потребность объясниться с обиженным кастратом. Во-первых, он хотел сказать, что не со зла причинил ему боль. Во-вторых, его мучило любопытство: что связывает Форти и Стромберга? О чём они разговаривают, когда никто их не слышит? Воображение, подогретое сладким вином, рисовало непристойные картины, в которых итальянец оттопыривал смуглую попу, а граф таранил её своей тощей палкой. Гадкие тошнотворные картины! Утром желание поговорить с Маттео никуда не исчезло, и барон, привыкший удовлетворять свои желания немедля, отправился в Нижний город. От мостовой несло жаром, а узкие улочки окутало зловоние городских нечистот. Эрик приложил к лицу платок и спешился у тётушкиного крыльца, перед которым собралась толпа зевак. Он с удивлением заметил беременную жену бургомистра Карлсона. Её огромный живот обмахивали веерами служанки, а у носа она держала оранжевое китайское яблоко, источавшее умопомрачительный аромат. Эрик знал, что апельсины стоили целое состояние. Карлсон баловал молодую жену, не жалея средств. — Доброе утро, фрау Карлсон, — проявил учтивость Эрик, — что здесь происходит? Бургомистерша поклонилась барону: — Утро доброе, ваша милость! Синьор Форти распевается, — она важно употребила новое словцо. — Мы собираемся, чтобы послушать его пение. Поражённый барон оглядел людей: богатые купчихи, седые моряки, мальчишки-подмастерья с облупившимися носами. Все они стояли на жаре, чтобы послушать, как Маттео поёт своё ежедневное «А-а-а-а-а»? — Неужели фрау Катарина так жестока, что не пускает вас внутрь? — Конечно, нет, ваша милость, — рассмеялась женщина, — просто в доме слышно намного хуже, чем на улице. Окна-то нараспашку. Эрик пожал плечами и взбежал по ступенькам крыльца. Катарина отложила извечное полосатое вязание и радушно обняла племянника: — Ах, моё милое дитя! Как я грустила без тебя! — Слышал, наоборот. Вас граф навещал. — Верно! Уговорил Маттео не уезжать из Калина. Мальчик отчего-то вздумал покинуть нас. — Никто не знает, почему? — Синьор Мазини знает, но никому не говорит. — Хорошо. Я пришёл поговорить с синьором Форти. — Конечно, милый. Он репетирует наверху. Скоро премьера. Барон снова поразился, с какой лёгкостью калинцы произносили незнакомые им ранее слова: «распевается», «репетирует», «премьера». Он поспешил к лестнице, как вдруг на ней появился Мазини и тихо, но угрожающе произнёс: — Только через мой труп. Барон хмыкнул и взялся за рукоять шпаги: — Меня это не остановит, маэстро. Мазини достал из-за пазухи длинный кинжал с широким блестящим лезвием и решительно наставил на барона. — Это переходит все границы, — вспылил Эрик и, звеня сталью, вытащил шпагу из ножен. — Эрик! Я прошу тебя! — тётушка крепко перехватила его руку. — Из-за чего вы ссоритесь? — Прошу прощения, уважаемая фрау Майер! — ответил Мазини. — Мне жаль, что мы обнажили клинки в вашем респектабельном доме, но я не вижу другого способа защитить Маттео от новых неприятностей! — От кого защитить? — не поняла Катарина. — От меня, тётушка. — Вот именно, барон, от вас! — подтвердил Мазини. — Вы мне надоели, Мазини! — бросил Эрик, неожиданно для самого себя впадая в припадок жгучей ревности: — Лучше бы вы защитили Маттео от графа! Вы разве не знаете, что граф на нём помешался? Или знаете, но вас это устраивает? — Как вам не стыдно! — закричал Мазини. — Граф — достойный человек! Он не способен соблазнить и бросить юного неопытного мальчика! Как это подло! — Не подлее, чем соблазнить юную неопытную вдову! — парировал барон. — Кто кого соблазнил, в конце концов?! Уберите ваши ножики, господа! — всерьёз рассердилась тётушка. Из тени коридора вышла белая как смерть Хелен. Её руки дрожали, словно она сбивала масло. — Ваша ми-милость… Когда-то вы просили передать Маттео, что у вас тоже есть желания… — И что с того? — Какая же я дура, — Хелен сползла по стене, обтирая извёстку сереньким хлопковым платьем. — Каплун и петушок… — и потеряла сознание от расстройства и духоты. Катарина вскрикнула и бросилась за оживляющими каплями. Мазини, сверкая глазами, не сдвинулся с места. Барон подумал, не прячется ли Маттео за крутым поворотом лестницы, и крикнул вверх: — Я всего лишь хотел поговорить! Потом вложил шпагу в ножны и вышел на улицу. Никогда в жизни он не испытывал такого непонимания и унижения! Если бы не жалость к Агнете, он без колебаний бы обвинил приезжего простолюдина в насилии по отношению к достопочтенной гражданке вольного города. Карлсон быстро бы вышвырнул Мазини за городские ворота! Эрик с самого начала недолюбливал маэстро: за молчаливое неодобрение, подозрительность и скрытный характер. Позже он сердился за недостойный любовный роман, разрушивший его многолетнюю дружбу с Агнетой. Теперь же он ненавидел горбоносого итальянского карлика за то, что тот взялся сводничать. Эрик в ярости дошагал до Ратушной площади, когда понял, что задыхается не столько от зноя и вони, сколько от ревности. Его девственный кастрат, его набожный католик, его голубоглазый мальчик не должен принадлежать другому мужчине! Особенно графу Стромбергу, извращенцу и жалкому лицемеру. От этой мысли заныли зубы. — Куда мы бежим, хозяин? — раздался жалобный голос позади. Взмыленный Юхан тащил за собой здорового баронского жеребца. — А ты прав, Юхан! Слишком жарко, чтобы бегать по улицам. Пойдём выпьем пива. Мне нужно остыть, прежде чем возвращаться в Верхний город.***
Они устроились в узеньком проходе между ратушей и городской тюрьмой. Густая тень укрывала переулок, в котором два конных всадника не смогли бы разминуться без драки. Барону вынесли из таверны столик и стул, подали холодного пива. Юхану стул не полагался, поэтому он наслаждался пенным напитком стоя. Эрик в задумчивости постукивал кожаным стеком по вытянутым ногам. В тюремной стене виднелись замурованные проёмы от старых дверей, которые кто-то посчитал лишними. В одной из таких ниш ютились два старика и ребёнок. Эрик узнал белобрысого мальчика-певца и его попечителей. Они тоже узнали барона, почтительно согнули перед ним спины. Эрик поманил мальчика пальцем, и тот подбежал к столу: — Ваша милость! — Вы ещё в Калине? — Мы не можем уехать, ваша милость. Говорят, все дороги на юг заняли русские войска, — бойко объяснил мальчишка. Его воспитатели, жавшиеся к тюремной стене, согласно закивали головами. Русские осадили Ригу, русские контролируют море, русские повсюду в Эстляндии и Ливонии — в городе только и разговоров, что о русских. Все в Европе боялись русского царя, хотя охотно заключали с ним военные союзы, когда это сулило выгоду. Барона не интересовала политика. Он знал, что выйдет на бой с любым противником, который посмеет напасть на родной Калин. Он был не только шведским аристократом, но и потомственным калинцем. Он не мыслил себя без этого шумного зажиточного купеческого города. — А где твоя родина? Ты немец? — Нет, ваша милость, я из Рима, — ответил мальчик. Ничто в нём не напоминало гибких тёмнокудрых латинян. Нос картошкой, кожа светлая. — Как тебя зовут? — Джузеппе Мартинелли, господин. — Ты кастрат, я угадал? Мальчик растерянно оглянулся, и один из стариков шагнул к барону: — Ваша милость очень проницательны. — Он не единственный кастрат в Калине. — Ваша милость говорит о несравненном синьоре Форти, который живёт на Главной улице? — Несравненный? Вы его слышали? — Я вожу Джузеппе к дому синьора Форти, чтобы мальчик брал бесплатные уроки, слушая его пение. — Вот как? Джузеппе, ты можешь спеть какую-нибудь песню из тех, что поёт синьор Форти? Мальчик рассмеялся: — Конечно, нет, ваша милость! Нужно быть настоящим кас… — Джузеппе получил подзатыльник и исправился: — Нужно много лет учиться в настоящей музыкальной школе, чтобы так петь. — Тогда спой, что можешь. Старик достал из кармана флейту и кивнул мальчишке, который напустил на себя строгий вид и торжественно объявил: — Адажио соль-минор. Грустная итальянская песня, в которой рассказывается о страданиях разлучённых влюблённых. Он глубоко вздохнул и запел. Неуверенно-хрипловатый детский голосок вывел первую строчку: «Я не знаю, где найти тебя, я не знаю, как отыскать тебя». Барону показалось, что кусочек льда упал ему за шиворот и скользнул по горячей спине. Джузеппе петь умел! Он сосредоточенно хмурил лоб, когда выводил низкие ноты, и страдальчески морщил брови, когда брал ноты выше своих возможностей. Он размахивал руками, то протягивая их к единственному слушателю, то прижимая к тощей груди. Но как бы он ни кривлялся, из его рта лилась нежная, проникновенная, дивная песня. Барон никогда не слышал ничего подобного. Он уставился на певца, пытаясь понять, как рождается это волшебство, но тайна ускользала, заставляя сердце замирать от сладкого страдания. «Мысленно обними меня, я пропадаю без тебя!» — пел Джузеппе во весь голос. Он заламывал руки, его горло дрожало, а в такт ему дрожали стёкла в здании Ратуши. Хлопнули ставни, члены калинского магистрата высунули головы в окна, спеша насладиться прекрасными душераздирающими звуками. Джузеппе заметил новых зрителей и повторил куплет ещё раз — более воодушевлённо и эмоционально. Когда он закончил, по его лицу катился пот, а ноги подрагивали от напряжения. Раздались дружные хлопки и крики одобрения. Растроганный Эрик вручил сладкоголосому мальчику золотой французский луидор. Старик в приступе благодарности бухнулся на колени и потянул за собой Джузеппе, но барон дёрнул мальчика на себя и с удовольствием расцеловал в обе щеки: — Твоё пение облегчило муки моей души. Встань, маэстро! Ты можешь гордиться своим кастратом. — Ваша милость бесконечно щедры к бедным музыкантам! — Вы сами это сделали… с Джузеппе? — Эрик шёпотом задал вопрос, который давно его интересовал. Старик бочком подобрался к барону и склонился, чтобы никто не расслышал ответ: — Что вы, ваша милость! Это делают врачи. — Как это случилось? Старик придвинулся ещё ближе, понимая, что клиент попался богатый и любопытный: — Церковью это запрещено, поэтому я всем рассказываю, что Джузеппе за яичко укусила змея. Дескать, оно опухло, и мальчика пришлось кастрировать. Но ваша милость узнает правду! Джузеппе — младший сын бедного крестьянина. Он с ранних лет пел так красиво, что в деревне его прозвали соловейчиком. Однажды выдался голодный неурожайный год, и в отчаянии отец продал Джузеппе мошеннику, который покупал мальчиков для церковных хоров. Вы же знаете, католические храмы набиты кастратами по самые купола. Их больше не устраивают обычные мальчики, они хотят только невинных ангелов. Один бог знает, зачем! — Это ужасно! — Ужасно! — подтвердил старик. — Этот человек отвёл маленького несмышлёного Джузеппе к сельскому коновалу. Тот дал ему настойку опия и посадил в корыто с молоком. — Зачем с молоком? — Затем, чтобы пипхан размягчился, и его легче было отрезать, — мрачно сообщил старик. — А потом? — А потом измученный Джузеппе потерял голос, и мошенник его вышвырнул. Бросил одинокого беспомощного ребёнка на дороге, кишащей опасными разбойниками и проходимцами! Там я его и подобрал. Отогрел и начал учить музыке в силу своего разумения. Ему повезло, а ведь половина детей умирает от кровотечения. Кровь в молоке… Преисполненный сочувствия барон смотрел на Джузеппе, но видел другого маленького итальянца — смуглого, с гладкими щеками и голубыми глазами. Неужели бедняге Маттео пришлось пережить такое же зверство? Несомненно, голос кастрата звонок и нежен, но разве не грех кромсать создания божьи? — Какая непомерная плата за красивый голос! — Ваша милость совершенно правы! — Эти дети навсегда лишены радостей любви. — Джузеппе повезло, он встретил меня и моего друга-фокусника. Мы очень его любим, а он любит нас. Джузеппе кивнул, подтверждая свою любовь к пожилым воспитателям. Барон сказал: — Да, но когда он вырастет, то не сможет полюбить женщину. — Почему ваша милость так думает? — возразил старик. — Многие женщины не против кастратов. — А разве они пригодны к постельным делам? — Я, конечно, сам не проверял, но итальянки сходят по ним с ума, — лукаво улыбнулся старик. — Говорят, они более пылкие и искусные любовники, чем нормальные мужчины. — Вкрадчивый голос понизился до шёпота: — А ещё говорят, что они неутомимы и могут заниматься любовью ночи напролёт. К тому же детей от них не бывает — мечта любой женщины! Барон задумчиво одарил старика серебряным далером. Забрался на коня, подведённого Юханом, и медленно поехал к воротам Верхнего города. Он не заметил, как старик бросился к своему другу-фокуснику, лежавшему в каменной нише, и радостно показал ему заработанную монету. И уж тем более не заметил, что на дряблой шее фокусника надулись лиловые чумные гнойники.