Цветы

      Гилберта вели по деревянному помосту. Доски противно скрипели под тяжелыми, железными сапогами. Связанные за спиной руки уже успели онеметь, и немец с ужасом осознал, что не может ими даже пошевелить. Толпа снизу шумела в предвкушении прекрасного развлечения. Мужчины и женщины, взрослые и совсем маленькие — все с нетерпением ожидали начала казни. Какая — та старуха громко крикнула своим скрипучим голосом: -Так тебе и надо, порожденье дьявола. Народ одобрительно загудел, и на пруссака со всех сторон посыпались оскорбления. Гилберт старался не обращать на них внимания, безразлично продолжая путь, но вдруг ему показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо с тонкими чертами, и он остановился, чтобы лучше рассмотреть его. -Чего застыл? Пошел, — идущий за ним стражник с силой толкнул его в плечо, и Байльшмидт, чуть покачнувшись, продолжил путь.       На специально подготовленном помосте его уже ждали. Мужчина в черном плаще с капюшоном, полностью скрывавшем лицо. Когда Гилберта подвели к нему, незнакомец развернулся к толпе, расставил руки и громко, чтобы все его услышали, заговорил: -Сегодня, наконец — то настанет день, которого мы все так долго ждали. Этот негодяй, посланник дьявола на нашей земле будет казнен. Но мы вершим это не со злым умыслом, пускай праведный огонь очистит этого несчастного от всех его грехов. Гилберт поморщился: сколько ликования и злорадства было в голосе этого человека. Двое стражников подхватили Байльшмидта под локти, подтащили к высокому, грубо вытесанному столбу, еще пахнувшему смолой, и привязали, больно вывернув руки. Гилберт как-то отстраненно удивился тому, что его сожгут прямо в доспехах. Но так даже лучше, он умрет, как подобает рыцарю при полной экипировке. Главный, по-видимому судья, взял в руки горящий факел, подошел к Байльшмидту и поджег костер, прошипев: -Наконец — то ты получил по заслугам, Байльшмидт.       Словно в замедленной съемке начала загораться солома. Огонь один за одним охватывал сухие стебельки, все ближе подкрадываясь к стоящему в центре Гилберту. Пруссия гордо поднял голову, тем самым показывая оголтелой, обезумевшей толпе, что он не боится смерти, но все же с ужасом ожидая, когда огонь доберется и до него. Мощный порыв ветра еще сильней раздул пламя и сбросил капюшон с головы судьи. Пшеничного цвета волосы беспорядочно рассыпались по лбу. Артур. Хотя, кто бы мог сомневаться в том, что это смертельное представление затеял именно он. Колдовство — это же его прерогатива.       От дыма и жара стало тяжело дышать. Огонь уже вплотную подобрался к мужчине, но первым загорелся как ни странно черный крест на тевтонском плаще, спадавшем с левого плеча. Огонь красными змеями стал расползаться по одежде и вскоре охватил всего Гилберта. Но Байльшмидт не чувствовал боли, лишь удушающий жар. Казалось, будто он пылает изнутри, а не снаружи.       Белая ткань туники и плаща медленно сворачивалась и темнела. Пропали доспехи и кованые сапоги. Опустив взгляд вниз, Байльшмидт увидел, что на нем уже не тевтонское одеяние, а черная военная форма СС. И даже огонь, будто брезгуя, отстранился, стараясь не прикасаться к проклятой на века одежде.       Вдруг люди стали исчезать, словно их никогда здесь и не было, и Гилберт увидел Анну, бесшумно идущую босиком по деревянному помосту. В белоснежном платье из какой-то легкой материи она казалась прозрачной, словно это мираж, порожденный его воспаленным мозгом. Байльшмидт хотел крикнуть ей, чтобы она уходила, пока ее не заметил Керкленд, но из пересохшего горла вырвался только хрип.       Девушка подошла к нему и, словно не боясь огня, которым все еще был охвачен Гилберт, поднесла руку к его щеке. От прикосновения холодной ладони стало легче. Рука скользнула вниз по шее, даря желанную прохладу. Девушка прикоснулась к нашивке на воротнике, с горечью и сожалением глядя на изображение черепа с двумя перекрещенными костями.       Анна осторожно вынула из замысловатой прически цветок астры* и поднесла его к пламени. Огонь с радостью переключился на новую жертву, поедая нежные лепестки и спускаясь вниз по стеблю. Но чем дольше пламя пожирало цветок, тем слабее оно становилось, и вскоре совсем потухло. Девушка улыбнулась и, положив свою ладошку на глаза Гилберта, прошептала: -Спи. Байльшмидт закрыл глаза, с блаженством ощущая, что утих и жар внутри него. Тело стало очень легким и, казалось, он мог бы взлететь над землей. Сознание начало медленно уплывать, оставляя приятное умиротворение и безразличие. Последней его мыслью было, что если это смерть, то зря люди ее так бояться. Она действительно приносит если не счастье, то покой.       Гилберт с трудом открыл глаза и увидел, что лежит на кровати, по самый подбородок укрытый белым, мягким одеялом. Рядом, в старом, жестком кресле спала Брагинская, склонив голову на грудь и нахмурив брови. Байльшмидт попытался осторожно сесть, но кровать предательски заскрипела. Анна, разбуженная шумом, открыла глаза и, увидев, что Гилберт очнулся, подошла к нему. -Ты куда это собрался? — девушка сложила руки на груди, недовольно глядя на немца, — я не для того с тобой всю ночь возилась, чтобы тебя опять начало лихорадить. -У меня температура была? — Гилберт поморщился от боли в плече, кажется, то пулевое ранение даром для него не прошло. -Еще какая, всю ночь не могли сбить, — Аня осторожно села на краешек кровати и с жалостью посмотрела на Байльшмидта, — ты всю ночь бредил. Говорил что-то про огонь, Керкленда и астры. Не знала, что тебе нравятся эти цветы. -Волнуешься за меня? -Нет, — девушка сморщила ноc, — просто ты теперь член моей семьи, и я в ответе за тебя. Вот и все. Брагинская встала с кровати и вышла из комнаты, пожелав скорейшего выздоровления, а Гилберт довольный откинулся на подушки. За свою многовековую жизнь он научился верить снам, даже лихорадочным. *астры-на языке цветов символ любви. Древние люди верили, что запах листов астры, когда их сжигали, изгоняли болезни, нечисть и змей