Цветы

      Теперь, у меня на глазах, трещина эта быстро расширялась… налетел свирепый порыв урагана… и слепящий лик луны полностью явился предо мною… я увидел, как рушатся высокие древние стены, и в голове у меня помутилось… раздался дикий оглушительный грохот, словно рев тысячи водопадов… и глубокие воды зловещего озера у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров.**       Дочитав последнее предложение, Родерих уже собирался закрыть книгу и поставить ее на место, когда из нее выпала небольшая карточка и медленно спланировала на деревянный пол библиотеки. Наклонившись поближе, мужчина понял, что это была фотография. Пожелтевшая от старости, еще черно-белая, на ее матовой поверхности играли блики огня, горевшего в камине, незримо меняя и искажая изображенных на ней людей. Или же это просто казалось Родериху в этот поздний час, в полутемной библиотеке после нескольких часов проведенных за книгой Эдгара По. Осторожно подняв фотографию, Эдельштайн поднес ее к своему лицу и начал рассматривать, подслеповато щурясь. День, когда была сделана эта фотография, Австрия помнит, как будто он был вчера. Теплое весеннее солнце, пение птиц, даже сладкий, слегка приторный аромат цветущей липы* были в его памяти.       Совсем недавно среди аристократии стало модным делать фотографии — забавные карточки, на которых, отпечатывалась изображение. Консервативный Родерих считал это глупостью и лишней тратой времени и денег, но Венгрия, подсмотревшая это новшество у Пруссии, уговорила Эдельштайна сделать хотя бы одну фотографию на память. -Где вы хотите сделать снимок? — седой, немного пухленький фотограф, суетился, настраивая свой аппарат. Несчастный, измученный аллергией, постоянно чихал, поэтому его голос прозвучал немного гнусаво. Родерих указал на одну из парковых скамеек, на которых часто любила отдыхать Елизавета, и вопросительно посмотрела на девушку, но та ничего не ответила, погруженная в свои мысли. В последнее время всегда веселая Венгрия была сама не своя. И сейчас, девушка послушно села на скамейку, не сказав ни слова, а Эдельштайн встал позади и, наклонившись к ее уху, прошептал: -Эта была твоя идея с фотографией, я согласился, думал, тебя это развеселит, а ты все такая же грустная. Что случилось? Елизавета вздрогнула от неожиданности, и, не оборачиваясь, нервно сказала: -Ничего, тебе просто показалось, — Родерих покачал головой, но отступил, понимая, что девушка ему ничего не расскажет. По крайней мере, сейчас.       Фотограф, не переставая чихать, попросил внимания и провел короткую инструкцию.       Стоять, не шевелясь, длительное время, было тяжело, зато теперь, рассматривая маленькую, черно-белую карточку, на которой был изображен он сам вместе с Венгрией, Австрия подумал, что все получилось не так плохо, и ему даже было интересно понаблюдать за новым изобретением.       Но когда фотографию увидела Елизавета, Родерих готов был поклясться, что в глазах девушки стояли слезы. С каждым днем Хедервари становилась мрачнее, и Эдельштайн стал ловить на себе ее печальные взгляды, но на все вопросы она отвечала, что все хорошо. А вскоре Пруссия начал войну против Австрии и слишком легко, быстро ее выиграл. День подписания мирного договора Родерих помнил тоже очень хорошо. Он в одиночестве сидел на диване, ожидая задерживающегося Пруссию, и почему-то Венгрию. Если опоздание первого можно было понять: он был победителем, тем более заставлять себя ждать было вполне в его духе. То отсутствие Елизаветы было для Родериха непонятным. Часы мерно тикали, отстукивая секунды, за дверью послышались шаги, и на пороге показались Байльшмидт вместе с Хедервари. -Почему вы вместе? — Эдельштайн пораженно посмотрел на вошедших. Девушка виновато опустила глаза, а Гилберт, самодовольно улыбнувшись и словно весь светясь от самодовольства, спросил, обращаясь к Елизавете: -Ты что, еще не сказала ему? — Венгрия покачала головой, — ну, тогда я расскажу с огромным удовольствием. Пруссия уселся в кресло, напротив Австрии, с любопытством рассматривая, потрепанного войной противника: -Мы вместе, потому что мы союзники, — Родерих не верящее посмотрел на Венгрию, которая, решившись на что-то, подняла голову, глядя прямо в глаза Эдельштайну. Глубоко вздохнув и жестом попросив Гилберта замолчать, дальше продолжила сама: -Моему народу так будет лучше. Я хочу свободы. Может быть ты хотел, чтобы я жила хорошо, старался делать для меня все, но я не могу жить в золотой клетке, — голос девушки сорвался, и она громко всхлипнула, вытирая рукавом выступившие на глазах слезы, — так надо было, Родерих. Для моего народа, прости. Сказав это, Елизавета выскочил из комнаты, под ошарашенным взглядом неожидавшего от нее слез Байльшмидта. -Ох уж эти бабы. Такой великий момент своим нытьем испортила, — Гилберт разочарованно посмотрел на Австрию, и вышел за дверь, добавив, — пафосная речь не удалась, поэтому условия мира у своего императора посмотришь.       Родерих вложил фотографию обратно в книгу. Не понятно как она туда попала, но раз так, то пусть там и остается, и, поднявшись с дивана, поставил ее на полку. Столько времени прошло, Венгрия уже сколько лет живет самостоятельно, Пруссии уже давно нет, а воспоминания живы. Вечная память, какие-то страны называют ее проклятьем, какие-то благословением, а Родерих считает это прекрасной книгой жизни, которая учит не совершать одинаковых ошибок. Пусть Елизавета, теперь не часть его империи, зато она счастлива, и он счастлив вместе с ней. ** Эдгар По «Падение дома Ашеров»