Вас ожидает мистер Шерлок Холмс

В тот вечер между ними не произошло ничего, кроме невинных (по сравнению с тем, что происходило в их постели потом) ласк и прикосновений. Правда, при виде возбужденного Шерлока Джона снова едва не швырнуло за орбиту Земли, но в узде он себя удержал, почему-то постеснявшись сразу же сорваться на сумасшедший галоп — удовлетворял беспрерывно стонущего любовника вдумчиво, заботливо, нежно, и только поняв, что тот близок к сексуальной истерике, что вдумчивость и забота сейчас не сказать чтобы очень уместны и требуется Шерлоку не стеснение, а нечто совершенно иное, рыкнул отчаянно и отдрочил ему так, что сперма рванула фонтаном, а Шерлока скрутило дугой. Но на этом всё. Они привели себя в порядок (целомудренно отправившись в душ по одиночке), доели ужин, досмотрели фильм (боже, как банально и пошло окончилась столь захватывающая интрига!), убрали со стола, немножко поцеловались на кухне (глубоко, страстно, но не доводя себя до пароксизма) и легли отдыхать. Вместе. В комнате Шерлока. И всю ночь жались друг к другу так, словно боялись, что придёт кто-то страшный и отнимет нежданное и такое невероятное счастье. Проснувшись едва рассвело, они набросились друг на друга с голодной жадностью, превратив постель в ворох вспененных простыней, и Джон впервые кончил Шерлоку в рот. Что с ним было! Как он метался под опьяняющими губами! Как последним усилием воли сдерживал стоны и крики! И как всё-таки не сдержался — застонал-захлебнулся, не в силах постичь тот ошеломляющий факт, что Шерлок сейчас высосет его до последнего сперматозоида. — Чёрт, чёрт, чёрт… — задыхался он, охваченный лихорадкой оргазма, — как же я люблю тебя, Шерлок… Ты потрясающий, удивительный, самый лучший… Корсика может тобою гордиться. — И целовал, вылизывая сладко-солёный смеющийся рот. * Я сошёл с ума, думает Джон, но жалеет лишь об одном — почему, господи, почему это не случилось хотя бы на месяц раньше?! Лишний месяц такого безумия им бы точно не помешал. Они дарят друг другу много фантастических ласк руками и ртом, не переходя лишь последней грани. Но то, что происходит за дверью их спальни, настолько бесстыдно и чувственно, настолько изнуряет обоих, что пока этого совершенно достаточно для того, чтобы считать их секс полноценным. Скажем так, даже чересчур полноценным. (У Джона слабеют ноги, сладкие спазмы накатывают тихим прибоем и колом стоит от одних только воспоминаний.) Шерлок переворачивает его на живот, ставит на колени, и, нежно раскрывая смуглые половинки, со стонами ласкает губами, проникает внутрь языком, совершая движения, мало чем отличающиеся от фрикций. Наслаждение обостряется с каждой секундой, Джон дрожит, прогибается в пояснице, облегчая Шерлоку доступ, мастурбирует в бешеном темпе и кончает в кулак, на последних минутах не вполне осознавая, кто он, и где находится. Он ложится на Шерлока и целует в губы. А потом целует всего — с головы до ног: шея, плечи, грудь и живот, стройные бедра, колени и щиколотки. Раздвигает ему ноги, и, подхватив ладонями прохладные ягодицы, втягивает в рот налитые силой яички, зная, что скоро, очень скоро жарким усердием своего языка он освободит их от сладостной тяжести. Он стонет. Он кричит во время оргазма. Без счёту признается в любви. Умоляет Шерлока отсосать ему так, чтобы сдох. И ему нисколько не стыдно — он сам готов умереть за него в любую минуту. И, что совершенно естественно, отсосать. Джон хорошо понимает, что это угар, что они слишком поглощены друг другом сейчас, и что охлаждение, увы, неизбежно. Но так же хорошо он понимает, что произойдёт это ох как не скоро. Лично себя охладевшим он представить не может. Как? Сидеть рядом с Шерлоком и не испытывать страстного желания расстегнуть ему брюки? Абсурд. Да и Шерлок не выглядит готовым потерять интерес к его члену в ближайший десяток лет. Понятие абсолютного счастья больше не является для Джона чем-то непостижимым. * — Можно тебя спросить? Они сидели рядышком, соприкасаясь плечами и бедрами, на диване, который теперь назвать диваном Шерлока Холмса можно было с большим натягом. Да, Шерлок частенько возлежал на нём, уютно вдавившись в углубления и вмятины, казалось, давно принявшие форму его прекрасного тела, но стоило только в гостиной возникнуть Джону… Джона тут же хватали, сажали (или укладывали, что случалось гораздо чаще) нетерпеливые руки, и диван в одночасье становился общим, можно сказать, семейным. Вот и сейчас Джон заглянул в комнату безо всякого умысла — с вполне бытовым вопросом о чаепитии, но неведомо как оказался в крепком захвате с горящими от поцелуев губами. — Конечно, можно. Если ты о чае, то буду. И к нему желателен сэндвич размером с твой член. — О боже! Джон долго смеялся, шутливо выворачиваясь из объятий, а потом неохотно сдался — в конце концов руки Шерлока не помешают продолжить начатый разговор. Скорее, наоборот. — Я вот всё думаю… — И спохватился: — Сэндвич — само собой, только боюсь с размерами ошибиться. — Не ошибёшься, — заверил Шерлок. — В крайнем случае, я рядом, и всегда смогу подсказать. Так о чём ты хотел узнать? Джон смущённо откашлялся, мысленно ругая себя, — вряд ли его идею можно назвать удачной, а этот разговор уместным. Но так или иначе его это потихонечку грызло, и, спрашивается, зачем надо мучиться? Вот же он, Шерлок, который ответит на все волнующие вопросы и разрешит все загадки. — Мне не дает покоя один момент. Глупость, конечно, и тем не менее… — Ну-ну? На секунду замявшись, Джон ринулся с места в карьер: — Что случилось с одеждой Ферди? Тогда… Шерлок вдруг заметно напрягся, обнимающие Джона руки предательски дрогнули, и всё это потрясло Джона до глубины души — оказывается, не так уж и безобидна терзающая его тайна. — Тебя интересуют подобные пустяки? — Не думаю, что это могут быть пустяки. — Ревность вцепилась в сердце стальными челюстями — того и гляди вырвет кусок. Душа уходила в пятки. Грудь горела от предчувствия катастрофы. — Тебе придётся ответить, Шерлок. — Нет. Это отрывистое, короткое «нет» пронзило Джона насквозь — господи, неужели? — Почему? За этим кроется что-то… — Ничего опасного для тебя, — прервал его Шерлок и отстранился. — И тем не менее я не отвечу. Джон молча поднялся и вышел на кухню. Его трясло, мысли путались. Что такого могло случиться, неопасного, но при этом категорически не подлежащего обсуждению между людьми, ближе которых и представить нельзя? Шерлок вошел следом и в замешательстве замер в дверях. — Джон… — Всё нормально. Не хочешь — не говори. — Я хочу. Но не могу. — Почему? — Джон обернулся и даже трястись перестал — настолько жалобно смотрел на него Шерлок. — Неужели есть что-то такое, чего я не имею права услышать? — Получается, да. Но мой взгляд, полная чушь, только вот Ферди… Ферди это показалось едва ли не поводом для самоубийства. Я долго его успокаивал и поклялся никогда не рассказывать о произошедшем тебе. А клятвы свои я держать умею. Знаю, что произвожу впечатление человека беспринципного и далёкого от сантиментов, но это не так, и поэтому твой вопрос предпочту оставить открытым. Очень надеюсь, что ты не пустишься по проторенному пути и не уложишь нас с Ферди в одну постель. — Шерлок вздохнул: — Я чист перед тобой, Джон. Чист? Джона словно током ударило. Ну конечно! Боже, какой я осел, с облегчением думал он, едва не пустившись в пляс. В памяти тут же всплыла картина: им с Ферди чуть больше семнадцати, и они, беспечные и молодые, напропалую веселятся на одной из забойных вечеринок. Впереди учёба и свобода, большие города и возможности, дороги, убегающие в безбрежную даль. Воображение уносит их на вершины самых роскошных песчаных замков, они много пьют и много смеются. А потом, как наяву, Джон увидел их обоих в тускло подсвеченном фонарями сумраке, сквозь который, надрываясь и матерясь, он волок бессознательно пьяного Ферди, надеясь, что этот слабак, этот желторотик не ткнется мордой в бордюр. И как того выворачивало у каждого мало-мальски густого кустика. И как дрожал Ферди от слабости, площадно кроя весь белый свет и пытаясь сорвать с себя загаженные рубашку и брюки. И как утром, белее мела и зеленее первой весенней листвы, требовал у Джона клятву, что «ни одна живая и даже дохлая душа не узнает об этом позоре», и как клялся сам, что скорее перережет себе горло, чем позволит ещё хоть раз тупо нажраться и дойти до такого стыда. Как видно, с Шерлока тоже была взята подобная клятва. Ах, Ферди, Ферди… И всё-таки ты чертовски великолепен. А ещё более великолепен потому, что не позарился на корсиканский минет. Джон улыбнулся и посмотрел на Шерлока с нежностью. — Хочешь сказать, что сам за ним убирал? — Всё-таки ты догадался. — Шерлок старательно изображал досаду: как плохо, как отвратительно плохо, что страшная тайна Ферди раскрыта! Но Джон-то видел, какое овладело им облегчение. — Надеюсь, наш Фердинанд не узнает об этом? Он этого точно не переживет. — Наш Фердинанд не узнает, — продолжал улыбаться Джон. — Хотя как сказать. Думается, в последнем разговоре мы поняли друг друга не совсем правильно, говоря, как нам казалось, об одном и том же, а на самом деле… В общем, он это уже пережил. А теперь покажи, и желательно как можно точнее, какого размера сэндвич ты хотел бы засунуть в свой рот. — Как можно точнее? С удовольствием, Джон… Не только постельными безумствами жили они, хотя, получив вседозволенность и свободу, выпустив на волю свои желания, отдались страсти сполна. Между ними было нечто гораздо большее, чем эрекции и оргазмы, оральные ласки и массажи простаты, от которых оба одинаково сходили с ума, — между ними было столько тепла, что в нём легко растворялись любые недоразумения. Так поначалу виделось Джону. А потом прилетела «первая ласточка». * Кончил Джон очень сильно — руки-ноги тряслись, в голове звенело. Сегодня Шерлок снова пустил в ход язык, и хотя происходило такое довольно часто и, по сути, было уже не ново, в который раз ошеломление достигло своей наивысшей точки, и в этой точке Джон отказывался поверить, что это Шерлок делает с ним такие невозможно интимные вещи, доставляя удовольствие, равного которому он не знал. «Какое счастье, что я стал геем… или кем там… в общем, неважно… и, чёрт возьми, я бы с радостью кончил ещё разочек», — думал он, прижимаясь щекой к подушке и с наслаждением ощущая сердцебиение распластанного на его спине Шерлока — такого же обессиленного, такого же удовлетворенного. И неожиданно для самого себя бормотнул: — Вот я и стал девятым. Шерлок завозился, но остался лежать, вжимаясь влажным лобком в его такие же влажные ягодицы. — Что значит девятым? — проурчал он. — Ты первый. Единственный. Слышать такое было бесконечно приятно и можно было бы остановиться, довольствуясь пусть и коротким, но ёмким ответом, да только, к несчастью, разговор уже завязался. — Почему первый? А эти твои… — Впервые Джон заговорил об этих. Заговорил без ревности и душевного трепета. Сказать, что это его волнует и уж тем более гложет — ни боже мой. Шерлок так полон страсти, так жарко отдается отношениям с ним, что о ревности думать по меньшей мере неблагодарно. Слова эти вырываются сами собой, но становятся роковыми. — Как же они? — Боже, — фыркнул Шерлок ему в затылок — тепло, уютно, очень приятно, — нашёл, о ком вспоминать. Если ты думаешь, что кому-то из них я вылизывал зад, то ошибаешься гораздо глубже, чем проникает в тебя мой язык. Джону не очень понравилось, как прозвучали эти слова — пренебрежительный тон, насмешка, да и сам текст резанул по слуху. Но согретый губами затылок не способствовал чёткости мысли, и эту «ласточку» Джон отогнал, посчитав птицей хоть и нахальной, но безобидной. И чёрт же дернул его пуститься в постельные разговоры. Лучше бы развернулся, схватил в охапку и приступил к чему-нибудь более стоящему — например, к поцелуям, которыми насытиться так и не смог, хотя в кровати они провели скоро как три с половиной часа. — И всё-таки, Шерлок, восемь романов… — Никаких романов, — отрезал Шерлок, обхватив его плечи и встряхнув с ощутимой силой. — Обыкновенный чувственный опыт, необходимый в работе и оказавшийся увлекательным. Тебе не тяжело? — В работе? — Джон изумлённо приподнял голову. — То есть? Шерлок скатился с него и улёгся рядом, обнимая за талию и прижимая к себе. — Всё очень просто, — начал он. — Было одно дело, в котором я тупо плавал. Злился до зубовного скрежета и всё равно не мог проникнуть в самую суть. Казалось бы, всё более чем очевидно, а картинка не складывается. О Джон, как это было ужасно, и как я себя ненавидел! Расследовалось преступление на сексуальной почве, очень заковыристое с точки зрения мелких деталей, а практических навыков у меня не было никаких… — Что-что?! — ещё больше изумился Джон. — Уж не хочешь ли ты сказать, что дожил до тридцати с хвостиком и ни разу не… гм… не применил в действии собственный член? — Только ради снятия напряжения и, насколько ты понимаешь, без посторонней помощи. — Иисусе. Поверить не могу. — Придётся. Некоторым куда важнее голова, её трезвость и ясность, разум и мысль, чем сексуальные игрища и комфорт собственных гениталий. — Я не об игрищах. Я о другом. — Вторая «ласточка» остро клюнула и упорхнула следом за первой, но в груди осела горькая взвесь. Не то говорил Шерлок, не то. И хотя знать, что ни один из романов не оставил в его сердце следа, что оно досталось Джону нерастраченным и полным эмоций, было несомненно приятно и очень лестно, самодовольные речи отдавались в душе болезненным эхом. — Так или иначе, чувства… — Чувства? — подскочил Шерлок, усаживаясь на пятки. — Какие чувства, Джон? Работа! В процессе расследования я вынужден был признать, что такого рода познание жизни, увы, неизбежно, а поскольку речь шла о гомосексуальной стороне полового влечения, я решил в подробностях изучить предмет, и, разумеется, изучить его на себе. Что в этом странного? Знал бы ты, до какой степени я был измучен собственной некомпетентностью! И по завершении следствия, в чём тоже не вижу ничего необычного, бросился восполнять пробелы, ведь не исключено, что новое дело так или иначе будет связано с отношениями между полами. Я доходчиво объяснил? Отношения между полами… Джон смотрел на него и никак не мог осознать — он что, на полном серьёзе считает, что ради определённого опыта можно играть сердцами людей? Быть этого не может! Шерлок, тёплый, стонущий, так откровенно зависимый, с мольбой в голосе и дрожью в пальцах, и этот ментор, вещающий о чувствах с таким же равнодушием, как о ценах на молоко — всё это одно и то же лицо?! А «лицо» продолжало добавлять масла в огонь: — Я всегда относился к сексу как к атавизму — брезгливо; а к так называемым отношениям, замешанным на привязанностях, — недоуменно. Все эти слёзы и ревность, желание захватить в личное пользование… Никогда не понимал стремления человечества к добровольному рабству. Но сам процесс… я имею в виду интроитус, коитус, эякуляцию… неожиданно мне понравился. К тому же это пригодилось в выборе ориентации — без сомнения, в качестве партнёра я всегда предпочту мужчину. Джон слушал про коитус и застывал всё больше и больше. Холодно, как же холодно, думал он. И пусть тело любимого было близко, пусть оно по-прежнему истекало жаром, колючая изморозь медленно покрывала мурашками кожу. Что происходит? Кто из них двоих внезапно сошёл с ума? Хотя, почему внезапно? (Сердце потерянно сжалось — какой жалкий самообман!) Шерлок выглядел так, будто всё, что он сейчас говорил, не было неожиданным озарением (или, напротив, затмением), а являлось его неоспоримыми убеждениями. Жизненным кредо, если хотите. Горло парализованно онемело и Джон еле выдавил: — А если завтра для дела понадобится половой акт с женщиной, что ты сделаешь? И как поступишь со… со своей ориентацией? — Теперь уже никак, — ответил Шерлок уверенно. — Это исключено. Но в принципе… — Он на секунду задумался. — В принципе, не вижу ничего страшного, Джон. Это просто тела. Приятные в употреблении. И по логике тебя должно удовлетворить подобное объяснение моих романтических приключений. — Я удовлетворен. — Джон невесело усмехнулся: — Сполна. Но все эти… романтические приключения… все эти… тела… — ему страшно хотелось подняться, одеться, сделать хоть что-то, способное отгородить его от бездушных речей, от этих гомонящих птиц, что остервенело долбили его прямо в темя; но он продолжал лежать, словно и в самом деле примерз к простыне, — …они… они наверняка любили тебя. Шерлок пожал плечами: — Возможно. Скорее всего. Во всяком случае, им было со мной хорошо. — А когда ты уходил? Когда бросал их, как им, по-твоему, было? — Откуда я знаю? Скорее всего, им это не нравилось. — Самодовольство сквозило в каждом оттенке голоса — да, Джон, несомненно, им это НЕ нравилось, расставаться с Шерлоком Холмсом им НЕ нравилось, но разве это вообще может кому-то понравиться? Скажем, тебе? — Разрыв вряд ли способен улучшить настроение и самочувствие. Ну и что? — Но как видно, он наконец-то почувствовал, что с Джоном происходит что-то не то, и поэтому запальчиво повторил: — Ну и что? Любовь — всегда так или иначе риск. Безумие. Боль. Жестокая битва, в конце концов. Гарантий и страховок не предоставляется и остаться инвалидом может каждый из нас. — Только вот тебе это не грозит. — Джон с трудом, но отодрал себя от покрытой инеем простыни, оставив в постели Шерлока часть своей обмороженной плоти. Поднялся и оглянулся в поисках брюк. — Куда ты? — раздался растерянный голос.  — К себе. — Зачем? Господи, Джон, что случилось? Джон усмехнулся: — А знаешь, Шерлок, ничего не случилось. Ничего из того, что я, наивный придурок, не мог бы предвидеть. — Слава богу, брюки нашлись, и Джон нацепил их так быстро, как позволяли дрожащие руки — глупо было бы пытаться сохранить хоть немного достоинства, стоя перед Шерлоком нагишом, с членом, липким от спермы. — Скажи только, зачем тебе я? И моё тело? Для чего такому, как ты, понадобилось трахнуть ничтожного докторишку, одинокого неудачника? Наскучили красивые мальчики? — Джон повернулся к дверям. Он больше не мог видеть ни удивлённо приподнятой брови, ни любопытного блеска в глазах. — Ты абсолютно прав, Шерлок, я действительно первый. Первый в твоем списке уродов. Только вот сомневаюсь, что окажусь единственным — вряд ли ты теперь остановишься на одном уроде. Кто следующий?