Вас ожидает мистер Шерлок Холмс

…Он любит меня. Конечно, любит. В тот вечер… ну, ещё мы с ним… ну, в общем… Он так смотрел… ТАК смотрел… Что я наделал? Зачем? Почему? А тогда утром… кофе совсем остыл… а я… а он… Он любит меня. А я взял и ушёл. Не боролся, не дрался за нас. Идиот. Ну и что, что квартира? Куда же меня, дурака, девать, если я такой дурак? Могу себе представить, чего ему это стоило. Что же мне делать? …Никогда он меня не любил. Всё ложь. Фарс. Насмешка. Какой, однако, артист. Так смотрел… ТАК смотрел… А тогда? Ну тогда, утром, когда кофе остыл… Как правдоподобно он меня… Дурак, дурак! Повелся, разлегся, ноги раздвинул… Чудо-любовничек. Поимели тебя, а потом вывели, как блох у собаки. Но позаботились, и на том спасибо. Квартирку вот предоставили. Он, наверное, каждому отставному гусю оказывает посильную помощь. Конечно. Детектив-интеллектуал. Человек со связями, со средствами. И немалыми, судя по тряпкам. Как он меня, а? Одним щелчком. Что же мне делать? Подобные противоречия терзали Джона изо дня в день, из ночи в ночь, и это так его утомило, так измочалило, что он готов был остановиться на любом варианте, приняв его за конечную истину, лишь бы не рваться на два полюса, то окунаясь в ледяную купель, то плавясь несчастным огарком. Он не умер. Каким-то непостижимым образом ему удалось выстоять и даже научиться дышать как все нормальные люди. Первые две недели пекло очень сильно, превращая сердце в обугленный, но чертовски живучий кусочек отчаянно одинокой плоти. Он метался по незнакомой, чужой квартире, натыкаясь на чужие углы и не зная, чем заглушить это неутихающее пламя в груди. Как он здесь очутился? Зачем? И когда, в конце-то концов, закончится этот кошмар? Он проснётся рядом с Шерлоком и крепко его обнимет, прижмётся губами к шее, поцелует в висок. Шерлок бормотнет что-то бессвязное и сонно выдохнет его имя… Потом слегка отпустило — как видно, кому-то могущественному и благосклонно настроенному участь Джона Ватсона показалась излишне суровой, и над ним сжалились, ослабив огненный шторм в груди до более-менее терпимого состояния. Час за часом, минута за минутой гореть, словно в аду — не-вы-но-си-мо. Даже там это понимали. «Всё к лучшему, — думал Джон, сидя в аккуратной кухоньке и обнимая пальцами кружку, чьи бока были непривычно бездушны. — Отныне это мой дом, и, кстати, не самый плохой. Тепло, светло, чисто. И метро рядом. А он… Любить его трудно. Не всякое сердце способно выдержать такие глаза. Свихнулся бы я через полгода, а то и раньше. И от ревности тоже, что уж скрывать. Да, всё к лучшему. Когда-нибудь я научусь обходиться без Шерлока Холмса». Он уговаривал себя с молитвенным постоянством — без устали, исполненный искренней веры, что так и есть. Да, так и есть. И когда становилось чуточку легче, Джон с благодарностью смотрел на пропитанное сыростью небо — странно и непостижимо, но, кажется, это работает. Во всяком случае, разрыва сердца ему избежать удалось. Но если отбросить все мистические озарения и взглянуть на вещи с иной стороны, то спасла его не снисходительная благосклонность небес — спасла его миссис Хадсон, чудесная, добрая миссис Хадсон, которая звонила достаточно регулярно для того, чтобы Джон в результате беспрерывной пытки огнём не рассыпался чёрной золой. Она рассказывала Джону домашние новости, и он каменел от напряжения, вслушиваясь в каждое её слово. — Сегодня мы пили чай у вас, наверху. Шерлок пригласил меня сам, представляете? И даже угостил каким-то ужасным печеньем. Боже, я едва не сломала зуб. Уверена, милый доктор, это печенье ещё вы покупали. Не думаю, что он был настолько любезен, чтобы ради меня сходить в магазин за этим засушенным безобразием. Джон мягко протестовал: — Миссис Хадсон, прошу вас… — Не надо меня просить, — категорично возражала домовладелица, — я говорю так, как есть. Он вас любит. Сердце вздрагивало и летело куда-то стремглав, окрылённое даже собственным недоуменно-счастливым неверием: любит он, как же. — Вы пришли к такому выводу из-за печенья? — Я пришла к такому выводу из-за него. Он печален. Он не находит себе места и готов терпеть общество даже такой болтливой старушонки, как я. Комплимент был необходим, Джон сразу это почувствовал и от всей души возразил: — Вы ни в коем случае не старушонка, миссис Хадсон, побойтесь Бога. — А потом продолжил уже не так бодро, скорее наоборот, потому что притворяться перед близким человеком по-прежнему не считал возможным: — Он выставил меня из дому. И… — А вот это было самым больным, самым животрепещущим. — …И ни разу не позвонил. Почему он мне не звонит? — Потому что любит, — с жаром ответила ободрённая любезностью леди. — Лю-бит. — Звучит довольно неубедительно. Вы меня тоже любите… смею надеяться… но при этом звонить не стесняетесь. — Это не одно и то же, мой дорогой. — Джон так и видел её тонкие бровки, взметённые к нежным кудряшкам, и прорезанный морщинками лоб. — Какой вы, однако, странный. Если бы я испытывала к вам безумную страсть, ни за что бы не позвонила. Это так просто. — И так нелогично. — В любви логики не существует. Как и во всем этом мире. И пусть я ни в коем случае не старушонка, но прожила достаточно для того, чтобы заявить об этом с полной уверенностью. — Только вот о безумной страсти Шерлока вы знать ничего не можете. Уж простите. — Я? Представьте себе, могу. У него глаза истомившегося человека. — В трубке раздался тихий, мечтательный вздох. — О, я знаю такие глаза… И не учите меня науке страсти, милый доктор, вам это не под силу. Кстати, ваши собственные доводы смешны и нелепы — разве сами вы пытались ему позвонить? Джон прожигал аппарат возмущённым взглядом. — Не пытался. И не буду. Он выгнал меня из дому. Выставил вон. И квартиру эту подыскал в авральном порядке, чтобы я, не дай бог, не задержался хотя бы на день. Вы же не станете возражать, что именно его благотворительности я обязан? Мифической подружки с арсеналом симпатичных квартирок, я полагаю, не существует? Предлагаете мне унижаться? — Поразительное упрямство, — отвечала леди на его весьма разумные доводы, обходя молчанием град вопросов, и в особенности квартирный вопрос. — Он вас любит и точка. — Поразительное упрямство, — парировал Джон. И тем не менее, от таких разговоров в его душе расцветала весна, и пламя вспыхивало уже не больное, а живительное, согревающее. Неужели и правда любит? Да, да, да. Так смотрел, ТАК смотрел. И даже кофе, чтоб ему провалиться, остыл. Ну ещё бы, ведь они тогда… ЛЮБИТ? Джон воодушевлялся и, окидывая благодарным взглядом временное пристанище, бодро шёл к холодильнику с твердым намерением в кои-то веки приготовить горячий ужин. И готовил. И даже что-то мурлыкал себе под нос. Ничего, ничего, подождём… Но проходил день, другой, и он снова сникал, с мучительным ожиданием поглядывая на телефон. Шерлок и не думал звонить, и самое печальное было то, что это уже казалось Джону совершенно естественным. Мрак заливал сознание, и картины, одна убийственнее другой, возникали перед мысленным взором: утро, теплая, растревоженная постель, и Шерлок в объятиях молодого красавца нежится, сонно моргая. И кудри его беспорядочно взбиты. И губы влажно горят… Внутри снова взрывалось, жаркая ударная волна сметала остатки благоразумия и надежды — чудесная, добрая миссис Хадсон его обманывает. Нет никакого печенья. Нет никаких истомившихся глаз… Ничего нет. Только её материнская жалость и желание хоть как-то утешить брошенного и так быстро забытого Джона. Адской болью отзывалась в душе каждая подобная мысль. Любовь вопреки всему становилась всё сильнее и, напитавшись всласть этой болью, раздувалась, словно дьявольская пиявка. Но не только любовь набирала силу — к душевным терзаниям Джона неожиданно присоединился недуг телесный. Разболелась нога. Давно забытая травма лодыжки (детство, Ферди, забор) напомнила вдруг о себе ломотой, такой резкой и мучительно острой, что темнело в глазах. В моменты приступов Джон едва не до крови прикусывал губы, покрываясь холодной испариной. Откуда? Столько минуло лет — какие могут быть осложнения, чёрт побери? Как практикующий врач он отрицал саму возможность возникновения столь фантастических аномалий. Чему там болеть-то, господи? Ни перелома, ни трещины. Банальный вывих. Но факт остается фактом — ногу скручивало всё чаще. Джон заметно прихрамывал и злился неимоверно — этого только не доставало. Сара, всё последнее время исходившая арктическим холодом и при встрече смотревшая исключительно поверх его головы, выглядела теперь заметно обеспокоенной и даже предложила пообедать по-дружески, как в старые добрые времена. Поболтать… Джон вежливо отказался, сославшись на сумасшедшую занятость. — Чем? Чем ты так неотложно занят? — не выдержав, вспылила она. — Посмотри на себя, Джон. Выглядишь потрясающе — постарел, подурнел. Страшно худой, а теперь ещё и хромой. Что у тебя с ногой? Подстрелили? И ради этого ты меня обманул? Джон удивился: — Кто, по-твоему, мог меня подстрелить? И я тебя не обманывал. Не сложилось, и только. Но в любом случае, извини, если причинил тебе… неудобства. От её потемневшего взгляда стало ужасно стыдно. Как мерзко звучат эти лживые оправдания! Сара права — обманул. Обещал, давал повод надеяться, ждать, а сам… Отвратительно. Подло. Заслужил ты, Джон Ватсон, и своё одиночество, и свою аномальную хромоту, сделавшую тебя беспомощно-жалким и ещё более неприкаянным. — Сара… — Она оказалась слишком хороша для тебя, да? Слишком? — Кто? — Та штучка, из-за которой ты так летал, что едва не сбивал меня с ног, не замечая вокруг себя никого. А теперь… Теперь ты не летаешь. Ты… На тебя неприятно смотреть, понимаешь? — Понимаю. Прости. — Джон отошёл, не дослушав собственного приговора. Зачем? Он и без того знал, что похож на обмылок. Возможно, Сара безжалостна, но разве можно усомниться в её правоте? «Вот и всё. Между нами всё кончено безвозвратно. Хотя после Шерлока какой, к чёрту, возврат? Вернуться к кому-либо после Шерлока невозможно. А к нему дороги закрыты — стоп, доктор Ватсон, стоп, вам не туда. Вам вообще никуда. Полное отсутствие личной жизни в ближайшие тридцать лет. А потом в каком-нибудь пансионате для ожидающих конечного пункта развалин я встречу симпатичную леди в изношенном парике, которая свяжет для меня шерстяные носки и хоть как-то скрасит уход...» * Время шло, близилось Рождество. Нога болела по-прежнему, Джон припадал на неё всё заметнее, и это было не самым лучшим дополнением к его унылому образу. Одинок он был беспросветно, но при этом даже мысль о встрече с тем же Майком Стэмфордом вызывала в нём бурный протест. Нет. Никаких душещипательных разговоров. Если уж и справляться с такого рода проблемой, то только самостоятельно, не опираясь на чьё-либо плечо. Да и что он может поведать добряку Майку? Что не устоял и смертельно влюбился в стихию, что разрушен ею до мельчайших обломков? Ну уж нет. Никаких слёзных исповедей. Только один на один с поражением. Только один… Парение в пустоте имеет своеобразные преимущества — не допускает столкновения лбами. Симптомы были довольно тревожными, Джон хорошо это понимал, но менять ничего не хотел, расширяя границы своей затянувшейся изоляции и получая извращённое удовольствие от собственной отверженности и ненужности. Всё — к черту. Всё и всех. И Майка — тоже. Желанным оставался только голосок миссис Хадсон. Но миссис Хадсон звонила всё реже, а голосок её становился всё холоднее, по льдистости приближаясь к затянувшемуся минусу за окном… В сочельник Джона потряхивало, начиная с утра. Телефон превратился в источник настоящих мучений, обострив нервозность и раздражительность до тихого бешенства. Каждый из немногочисленных вызовов хотелось немедленно сбросить, потому что всё это было не то и не от того. К вечеру его уже крупно трясло — главный звонок так и не прозвучал, и даже (даже!) добрейшая миссис Хадсон как будто забыла о своем недавнем жильце. Самому же позвонить мешал острейший из всех испытанных им когда-либо страхов: вот он звонит бывшему соседу по Бейкер-стрит — дружески поздравить с приближающимся Рождеством. И что же слышит в ответ? Рассеянное «алло», фоном звучащий гогот Дэвида-Стивена-или-кого-там-ещё, в который органично вплетаются хрустальные переливы смеха (не плакать же ей в такой замечательный вечер) счастливой домовладелицы, звон посуды и тихую рождественскую мелодию как подтверждение того, что в этом доме, у этих людей всё так, как и должно быть. И совершенно не так, как у Джона Ватсона, который пялится на свой телефон как на Библию, и ждёт, ждёт Откровения, которого нет и не может быть. НУ И НЕ НАДО. Напился он очень жестоко, впервые в жизни отключившись прямо на голом полу, где так и проспал до утра, свернувшись калачиком и прижимая к груди искусственную хвойную веточку, увитую серебряной мишурой. Звонок раздался, едва забрезжил рассвет, и напуганный до смерти Джон подскочил, бессмысленно озираясь и пытаясь сообразить, почему он валяется на полу, уткнувшись носом в металлическую ножку дивана, что вообще происходит, и даже похмелья, неизбежного после столь разнузданных возлияний, не сразу почувствовал. Первой трезвой мыслью была мысль о несчастье, и под ложечкой заныло так обморочно, что Джон застонал. — Говорите, — еле выдавил он и только потом запоздало взглянул на экран телефона — кто это? Такого обилия желчи в обычно нежном, полном симпатии и сочувствия голосе Джон не мог даже вообразить. — Веселого Рождества, милый мой доктор. — Миссис Хадсон? — Рада, что вы меня ещё узнаёте. — Миссис Хадсон... — Не кричите, пожалуйста. Сердце расслабленно торкнулось — сердится. Значит, все живы-здоровы. — Простите. (Но я не кричу, я едва языком ворочаю, между прочим.) Вы в порядке? — О да. В полном порядке. У нас катастрофа. Катастрофа?! Господи боже, всё-таки что-то случилось! Пот мгновенно заструился по позвоночнику, широкими пятнами растёкся в подмышках, обильно смочил всклокоченные вихры, и Джон залепетал, стараясь придать голосу внятность и врачебную строгость: — Спокойно. Миссис Хадсон, прошу вас, спокойно. Выпейте воды, глубоко подышите… Домовладелица презрительно фыркнула: — Я уже пью. Чай. С кусочком рождественского пирога, который вчера неизвестно для кого испекла. И я совершенно спокойна, доктор. Похоже, это вам следует подышать, а заодно промочить горло — что вы там сипите, никак не могу разобрать? — Да-да. — Джон поднялся, слепо шаря вокруг себя, и двинулся в кухню, плохо ориентируясь в утреннем полумраке и ненавидя себя за вчерашнее пьянство. — Вчера я немного… устал. — Стакан холодной воды способен творить чудеса — мысль заработала чётче. — Вы сказали о катастрофе. Что вы имели в виду? — Часа полтора назад он… — Было слышно, как миссис Хадсон отпивает из чашки. — Он… — Потом она последовала совету и принялась глубоко и мерно дышать (как видно, из вредности). И наконец сказала: — Он выбросил из окна все свои ужасы. Едва сдерживаясь, чтобы не заорать, Джон крепко зажмурился и впился пальцами в опустевший стакан, грозя раздавить его в мелкую крошку. — Какие ужасы, миссис Хадсон? Какие ужасы, мать вашу?! — Свои коробки, естественно, — бесстрастно ответила домовладелица. — Выбросил из окна. Прямо на мои мусорные баки, представляете? Был такой страшный грохот. Стук, звон. Я думала, началась война. Или землетрясение. — Господи… — От облегчения Джона трясло. — Миссис Хадсон… Как вы меня напугали. Да чёрт с ними, с коробками. В трубке раздался стук — леди резко поставила чашку на стол. — Как вы сказали? Чёрт с ними? Ах вот оно что! Чёрт с ними, с коробками, чёрт с ним, с Шерлоком — пусть хоть сам из окна выбрасывается. Бедный влюбленный мальчик… Что ж, теперь мне всё окончательно ясно. Джон снова залепетал: — Но, миссис Хадсон… По-моему, вы что-то не так понимаете… При чём тут лю… любовь? Может быть, какой-то опыт оказался не слишком удачным, или… — Это вы оказались не слишком удачным! — отрезала миссис Хадсон. — Боже, я была уверена, что хотя бы в сочельник у вас хватит ума ему позвонить. Доктор не должен быть таким равнодушным. И таким жестоким. Вы разочаровали меня, мистер Ватсон. Из самой глубины и без того доведённой до края души поднялась волна возмущения — какого чёрта и в чём его обвиняют?! Мало ему? Он любит Шерлока. Он оторван от него с кровью. И Шерлок ни разу не позвонил, ни словечка не сказал с той самой минуты, как, по сути, выжил его из дому. А теперь своими ужасами кидается. А Джон виноват. Знаете что, миссис Хадсон… — Знаете что, миссис Хадсон… — Знаю. Вы бесчувственны и черствы. Напрасно он вас полюбил. Больше она не позвонила ни разу, и душа Джона омертвело застыла, перестав чувствовать боль. Последняя ниточка с Шерлоком оборвалась, надежд не осталось, и надо было начинать жизнь сначала: работать, хорошо питаться, больше гулять и меньше смотреть телевизор. Нормальная жизнь нормального человека. Обнимать своего мужчину до боли в суставах и со сладкими стонами врастать в его кожу? Простите, но это уже сюжет для эротического кино. Новый год он встретил у телевизора в обществе бутылки дорогого шампанского. Коротко поздравил по телефону Ферди и Майка, не ответив ни тому, ни другому ни на один вопрос, позвонил родителям, заверив их, что здоров и абсолютно счастлив, что Лондон — самый прекрасный город на всей планете, что, увы, шоу фейерверков посмотреть так и не удалось, но в будущем году он непременно увидит расцвеченный огнями Биг Бен. В половине второго он уже крепко спал, погасив свет и натянув на плечи тёплое одеяло — новогодняя ночь выдалась очень ветреной и очень холодной. Время принялось за свою привычную, многовековую работу — исцеление страждущих и несчастных, врачевание их сердечных ран. Джон, как умел, ему помогал, всеми силами стараясь забыть удивительнейший зигзаг в своей заурядной судьбе — Шерлока и любовь к нему. Как это у него получалось, значения не имело. И получалось ли вообще… Но жизнь продолжалась. И только однажды, проснувшись посреди ночи с глухим стуком в груди, он сказал, не узнавая собственный голос: — Я умру без него. Умру. — И снова погрузился в глубокий сон, в котором была одна только тьма, без единого проблеска света. * В конце января на пороге его, теперь уже не временного жилища появился приятного вида мужчина и заученно твёрдо представился: — Инспектор Скотланд-Ярда Грегори Лестрейд. Джон покачнулся. От ужаса его затошнило. Зазвенело в ушах. Только бы не рухнуть к ногам этого инспектора Лестрейда, думал он, старательно фокусируя взгляд. А потом выдохнул, не в силах удержать в себе страшный вопрос: — Он жив? — Он? — Довольная улыбка тронула губы мужчины. — Похоже, я правильно сделал, заглянув по этому адресу. Успокойтесь, все, о ком вы сейчас так сильно волнуетесь, живы. Я бы даже сказал, чересчур… Значит, вы и есть тот самый Джон Ватсон, до недавнего времени проживавший по адресу Бейкер-стрит, 221В? От облегчения затошнило ещё сильнее, ноги продолжали подкашиваться, только звон в голове сменил тональность, переходя в заунывную трель. — Тот самый. Инспектор обошёл его стороной и уверенно направился вглубь квартиры. Джон поспешил следом, досадуя на шаткость походки и учащённость дыхания. — Я что-то нарушил? — Пока нет, — прозвучал туманный ответ. — Любопытное заявление, — сказал Джон, рассматривая коротко стриженный, рано поседевший затылок. — В таком случае, что привело вас ко мне? Оказавшись в гостиной, инспектор огляделся в поисках стула, но, как видно, диван показался ему привлекательнее — на нём он и расположился со всеми удобствами. Джон остался стоять, что нисколько инспектора не смутило. — Мистер Ватсон, — начал он, не отводя от него внимательных, изучающих глаз. — Мы не знакомы, но так получилось, что я о вас знаю достаточно много. То, что я сейчас делаю, не совсем порядочно, исходя из понятий дружбы… Да что там, Шерлок меня просто убьёт, если, не ровен час, узнает об этом визите. Шерлокшерлокшерлок… — Вы имеете в виду Шерлока Холмса? Полицейский приподнял брови: — А кого же ещё? Он мне сказал: Грег… Грег? Тот самый Грег? Хороший малый? Не может этого быть! Внутри разлилось отчаянное, безудержное тепло. Кровь рванулась к щекам и шее, трепетное предвкушение заполнило грудь. Весточка от Шерлока — боже, боже, он уже и ждать перестал. — Приятно познакомиться, Грег. Может быть, чаю? — За окном было пасмурно и бесприютно, от засилья низких, набухших туч (того и гляди посыплет снежное крошево) тоскливо сжималось внутри и очень вдруг захотелось напоить горячим чаем этого утомленного, симпатичного полисмена, потому что, несомненно и очевидно, перед Джоном сидел человек не посторонний. — Буду признателен. Я чертовски проголодался. Ясно. Джон поспешил на кухню — может быть, в его холодильнике найдётся хоть что-то для парочки сэндвичей? Не оставлять же человека голодным. Проглотив первый сэндвич за считанные секунды, инспектор продолжил: — Так вот. Возможно, мне следовало держать язык за зубами, но Шерлок… Он и в самом деле помешан, Джон, и с этим надо что-то немедленно делать, что-то предпринимать. Видит бог, я пытался его урезонить. Достаточно жёстко. Да что там, я орал на него впервые в жизни. Так орал, что даже охрип. Проклятье. Джон едва не ёрзал от жгучего нетерпения, но старался держаться в рамках приличия — прихлебывал чай и смотрел на инспектора хоть и заинтриговано, но спокойно. Во всяком случае, он очень надеялся, что именно таким и выглядит со стороны — заинтригованным, но спокойным. Наконец инспектор приблизился к сути: — Знаете, что он задумал? — Понятия не имею. Да говори же, чёрт бы тебя побрал, или я сейчас тебя задушу! — Скажите… скажи, ты любишь его? От неожиданности Джон оторопело застыл, нелепо приоткрыв рот — какого, блять, чёрта? Меньше всего он рассчитывал услышать подобный вопрос из уст полицейского, пусть даже знакомого Шерлока и во всех отношениях хорошего малого. А потому холодно отчеканил, смочив чаем пересохшее горло: — По-моему, это не твоё собачье дело, приятель. — Внутри клокотало и вспенивалось яростное недоумение. — Или я ошибаюсь? Симпатяга Грегори тяжко вздохнул: — Увы, ошибаешься. Это дело моё, так уж вышло. Так ты его любишь? — Если это не часть допроса, я промолчу. — Какой нахрен допрос? — Инспектор устало махнул рукой и поднёс кружку к губам. Поморщился. — Ненавижу остывший чай… Ладно, можешь не отвечать. Во всяком случае, он любит тебя до безумия. И это не пафос, поверь. Шерлок и в самом деле слегка того — тронулся. Многое я успел от него повидать и услышать, но такое… — Грег запустил в волосы пятерню и даже слегка подёргал посеребрённые прядки — несколько мелодраматично, но сразу видно, что искренне. — Так тебе интересно узнать о его потрясающем плане? Джон не выдержал — подскочил: — Да говори уже, чёрт бы тебя побрал! Инспектор удовлетворенно хмыкнул: — Так я и думал. Не надо нервничать, Джон. Хотя о чём это я? Этот мерзавец доведет до ручки даже святого. Одним словом, твоё состояние объяснимо. Итак, дело в следующем: он решил упечь тебя за решетку. Посадить в тюрьму, так сказать. — Куда? — Джон подумал, что ослышался. — В тюрьму? Ничего не понимаю… Это за что же? — Хороший вопрос. И хороший ответ: чёрт его знает. Мне и самому интересно, на чём именно остановится Шерлок. Стоит признать, за время наших с ним отношений я порядком устал от его заскоков — не человек, а пороховой склад. Но ничего подобного наблюдать мне не ещё приходилось. Подумать только, с некоторых пор я стал пугаться его звонков! Эта ваша любовь… — Лестрейд снова вздохнул, посмотрев так выразительно, что Джону стало неловко — сколько хлопот они доставили занятому человеку. — За что, говоришь? Придумать он может всё, что угодно. Попытка ограбления Национального Банка, к примеру. Или покушение на Её Величество. Или изнасилование монахини. Кто знает, что взбредёт в его гениальную голову? Джон не знал, как ему реагировать: материться, плакать или смеяться. Но как бы ни был он потрясён, сердце зашлось от глупого счастья — Шерлок его не забыл. Шерлок готов на всё, потому что… соскучился? Неужели это происходит на самом деле? Но позволить себе расслабиться Джон не считал возможным и потому строго спросил: — Он сошёл с ума? — А я о чём говорю?! — воскликнул инспектор. — Сбрендил. Совершенно. И тем не менее, Джон, я тебя уверяю, он очень ловко заморочит мне голову и докажет твои «преступления» так виртуозно, что я поверю… вынужден буду поверить. — И, по-твоему, это возможно? Инспектор рубанул воздух ладонью: — Да! Уверяю тебя, у него будут неопровержимые улики и факты, и я очень быстро заткнусь. Джон помолчал, обмозговывая услышанное. Тюрьма виделась ему совершенно отчётливо — если Шерлок что-то задумал, то… Стоп. Стоп-стоп-стоп. — Но зачем ему все эти сложности, Грег? И вообще — зачем? Лестрейд смотрел на него как на человека, в чьих умственных способностях он только что усомнился. — Господи, Джон, это же так очевидно. Потом он блестяще докажет, что ты невиновен. Вызволит, так сказать, принцессу из мрачной башни. И поведёт под венец. — Он откинулся на спинку дивана и утомленно прикрыл глаза. — Какое счастье, что этот чокнутый влюблён не в меня. — Идиотизм, — пробормотал Джон, пытаясь представить себя за решёткой. Ну и, естественно, под венцом… — Грег, это же детские игры. И ты, инспектор полиции, явно не новичок в своем деле, собираешься принимать в них участие? — Кто меня спросит, Джон? — В голосе инспектора послышались нотки отчаяния. — Не сомневайся, это не будет выглядеть детскими играми, это будет настолько серьёзно, что я лично защёлкну наручники на твоих запястьях, считая себя национальным героем. — Смешно. — Обхохочешься. — Я никогда не поверю, что такое дерьмо возможно. Инспектор пожал плечами: — Посмотрим… Моё дело предупредить. — Он поднялся, с хрустом распрямляя колени, и улыбнулся тепло и участливо. — Спасибо за угощение, Джон. Когда всё закончится, когда вы наконец разберётесь, мы с тобой выпьем что-нибудь посерьёзнее  чая. Сразу видно — ты парень что надо. Крепкий орешек. Уважаю. — И добавил, многозначительно выставив палец: — Но лучше бы тебе уступить. Убью этого ненормального. (До чего же я по нему стосковался. Сил нет терпеть.) Прямо сейчас пойду и убью. Но Джон никуда не пошёл и никого не убил. Как только за инспектором захлопнулась дверь, на него вновь накинулась стая свирепых сомнений: конечно же это розыгрыш, подобный тому, с «блином» на голове, и, возможно, придумал его Шерлок на пару с Дэвидом-Стивеном-и-чёрт-знает-кем-ещё. Почему бы не позабавиться двум молодым, беззаботным любовникам? Откуда вообще он знает, что это был Грегори Лестрейд, полицейский из Скотланд-Ярда? А документ и подделать можно… Я не могу этим управлять, думал Джон, находясь на пределе отчаяния, уже не могу. Он презирал себя за параноидальную подозрительность, страдал жестокой бессонницей, но поверить в любовь Шерлока, а потом убедиться, что это всего лишь искусно сплетённая ложь, было страшно до судорог, и он продолжал мучительную борьбу с собственным сердцем. И как чуда, как свершения самых неисполнимых надежд ожидал сладкозвучного воя сирен, неземного сияния маячков за окном и своего феерического ареста. * Следующего посещения Джон был удостоен неделю спустя. Именно удостоен — иначе царственный жест несомненно ответственного и несомненно высокопоставленного лица охарактеризовать было невозможно. Всю эту неделю Джон без устали подыскивал для себя подобающие эпитеты. Он побывал и «слюнтяем», и «трусом», и «чёртовым недоумком», и «окончательно сбрендившим пнём», и (тысячекратно) «уродом», и много кем ещё. Он даже отважился позвонить миссис Хадсон — неведение приобрело статус невыносимого, и гордость («тупое упрямство») покорно сложила крылья. Услышав приветливое «Доктор? Как ваши дела? Всё ли у вас хорошо?», он захмелел от радости: о нём беспокоятся и, несмотря на отсутствие привычного и родного «милый», хоть немножко, но любят. Естественно, речь шла о любви и беспокойстве домовладелицы… Он поинтересовался её здоровьем и дальнейшими планами (какими планами, господи?), внимательно выслушал подробный отчет (оказалось, планов у леди было немало) и, не найдя ничего лучшего, попросил передать привет Шерлоку. — Передам, — вежливо ответила миссис Хадсон. — Думаю, ему будет приятно. Послевкусие от разговора осталось муторное, щемящее. Джон окончательно убедился, что находится в глухом тупике, в который всё это время настойчиво себя загонял. И загнал ведь, да так, что даже головы повернуть и оглянуться не хватает ни веры, ни мужества. Разве можно так жить? Но несмотря на это, настроение его было уже не таким гнетущим, и даже нога, доставившая за последнее время столько хлопот, болела значительно меньше. Очередной посетитель Джона слегка огорошил — своё присутствие у дверей он обозначил весьма необычно: сначала раздался неопределяемый телефонный звонок, а потом в трубке брезгливо и так же неопределяемо прошелестело: «Открывайте». Что открывать? Кому открывать? Думай, что хочешь. Но тратить время на размышления Джон не стал — скорее по наитию, чем осмысленно, распахнул перед визитером входную дверь и впустил его на порог. В миниатюрные габариты квартиры вплыло облако потрясающих ароматов: сандаловой терпкости, изысканности и власти. Высокий господин, источающий всё это великолепие, взирал на Джона без тени улыбки. «А мантию и корону мы второпях позабыли дома, в прихожей на вешалке, — невесело усмехнулся Джон, но исключительно про себя. — Кто ты такой, мать твою? И какими невиданными судьбами тебя ко мне занесло?» — Симпатично, — сказал незнакомец, застыв посреди гостиной и не удосужившись даже оглядеться по сторонам — как видно, выводы он делал молниеносно, не растрачиваясь на пустяки. — Столько суеты ради этого… скворечника? Боже мой. Хотя, да — вполне симпатично. Но как-то давит, вы не находите? — Не нахожу. (Ты кто?) На меня не давит. — А по-моему, вы лукавите. У вас несомненно задавленный вид. Не пора ли вернуться домой, милый доктор? Домой? Джон едва не задохнулся от урагана эмоций. Что он имеет в виду? Какой дом? Какой дом, спаси господь мою душу?! Ответ дался ему с немалым усилием: — Я дома. И я вам не милый доктор. — Коротко и ясно. — Ну почему же, вы довольно милы. — Посетитель окинул Джона критичным взглядом и качнул головой: — Хотя, увы, не шедевр. Что у вас с ногой? Замечательно. — Можно узнать ваше имя, сэр? — Как? — Казалось, гость был искренне удивлен. — Вы до сих пор остаетесь в неведении? Поразительно. И что только он в вас нашёл? Ни смекалки, ни проницательности. Неужели всего-навсего… — Глаза изучающее скользнули по молнии брюк и чуть дольше положенного задержались на бёдрах. — Видимо, да. Однако! Ну, братец, ну девственник. Братец… Господи, ну конечно, как же он сразу этого не увидел? Сходство так очевидно. Да, ни шелковистых локонов, ни до смерти зацелованных губ у элегантного франта не наблюдалось — тонкий рот, скромная шевелюра. И тем не менее сразу видно, что ягодки одного поля — того самого, где мягкая, сочная травка, журчащий неподалёку ручей и солнечный свет в изобилии. Именно на таких полях произрастают те, кто впоследствии сводит с ума до галлюцинаций, и этот рыжий ничем не лучше, если приглядеться к нему повнимательнее. Такой если уж схватит за яйца, то не выпустит ни за что — вырваться можно только без них. Но Джона Ватсона напугать мудрено. — Вы бредите, мистер, как я полагаю, Холмс? — Он решил поставить на место этого холёного сноба. Мужчина дернул ухоженной бровью, но глаз на Джона не поднял — как видно, картина перед ним развернулась куда интереснее малопримечательного лица. Насмотревшись вдоволь на ширинку и бедра, он отвернулся, и всё презрение досталось плотно зашторенному окну. — Майкрофт Холмс, если хотите. Я его старший брат и не могу, не имею права отнестись безучастно к… существующим трудностям. Что происходит, Джон? — Разве что-то происходит? — Джон решил выстоять до конца, сохраняя невозмутимость и (на всякий случай) лёгкий сарказм. — Не понимаю. Щеки Майкрофта Холмса жиденько заалели — он или нервничал, или злился, а возможно, и то и другое. — Хорошо. Буду прямолинеен. Мой брат обезумел. Уж не знаю, чем вы так… — очередной оценивающий взгляд с головы до пят, — …потрясли былую атараксию* Шерлока, но я перестал его узнавать. Это уже не Шерлок. Это маньяк, и мания его — некий Джон Ватсон, чьё имя я слышу достаточно часто для того, чтобы это стало поводом к беспокойству. Мне вполне хватило его, простите за откровенность, странного сексуального всплеска, который некоторое время назад поверг меня в шок. Я даже подумать не мог, что Шерлок когда-либо заинтересуется столь низменными позывами человеческого естества, и уж тем более, что он ими увлечётся… Но это имеет хоть какое-то логическое объяснение — сколько можно ходить нетраханным (Джон так и обомлел от нежданного и грубого просторечья), даже я время от времени позволяю себе… пикантные шалости. (И снова на ширинку Джона уставился, удивительнейший человек.) Либидо Шерлока так же неконтролируемо, как и он сам. Распробовав вкус чужой плоти, соприкоснувшись… — Подробности обязательны? — Джона кинуло в жар — это когда-нибудь кончится? Он взревновал так отчаянно, что закипело в груди. — Я не собираюсь вдаваться в детали его похождений. Его либидо, его соприкосновения с плотью не имеют ко мне отношения, ясно? По-моему, ваш визит затянулся, и я вообще не понимаю, какого (Джон решил больше не церемониться — чем он хуже этого выскочки?) грёбаного хера вы сюда притащились? Майкрофт Холмс с видимым удовольствием выслушал гневную речь и даже слегка улыбнулся: — Чудно, чудно. Гора с плеч. И с чего этот дурачок решил, что вы не заинтересованы? Вот что значит отсутствие житейского опыта. Джон готов был вцепиться в лацканы идеально скроенного пальто. — Я не заинтересован, — заметно повысил он голос. — Ни чёрта, ни дьявола не заинтересован, что бы вы ни имели в виду. — Это не подлежит сомнению, — спокойно согласился незваный гость и продолжил как ни в чём не бывало: — Что ж… С этого дня я всецело слагаю с себя ответственность и с радостью перекладываю её на ваши сильные плечи. Если безумие Шерлока коснется спокойствия Британского королевства… — Вы смеетесь надо мной, чёрт бы вас всех побрал?! — заорал Джон, яростно раздувая ноздри и с наслаждением выпуская наружу весь скопившийся пар. — Совсем уже охренели?! Но, похоже, его надрывный вопль не коснулся великосветских ушей — старший Холмс не вздрогнул и не отпрянул в испуге. Он лишь вздохнул и посмотрел немного печально. — Смеюсь? Вовсе нет. Сколько вы знакомы с ним, доктор Ватсон? Несколько месяцев? И вот вам уже не до смеха. И вот вы уже крайне невежливо повышаете голос и готовы наброситься с кулаками на государственного служащего с высокими полномочиями. А я? Я знаю этого… моего брата с рождения. Представляете, каково приходится мне? Так вот, повторяю, если его безумие коснется спокойствия Британского королевства, ответите вы. По всем статьям. Гнев мгновенно угас, настолько Джон был изумлён. Если это не очередной безжалостный розыгрыш, то он спит и видит самый нелепый из снов. — Интересно, как? — Будет зависеть от того, каким образом он решит избавиться от всепоглощающей страсти. Шерлок влюблён. Обижен. Расстроен. Шерлок в отчаянии. Это весьма опасная смесь, и она в значительной степени обостряет его и без того излишне изобретательный ум. Я бы не стал рисковать. И не думайте, что кто-то пытается вас разыграть. Всё очень, очень серьёзно. — Не делайте из своего брата крупномасштабного террориста. — Джон чувствовал, как стремительно утекают силы из его взбешённого, а теперь аморфно безвольного тела. Как он устал! Как чертовски устал! И, кажется, немного простужен: болит голова, слабеют ноги, по коже прокатывается озноб. Да, он болен. Конечно же, болен. Он лежит в горячке на Бейкер-стрит, а Шерлок меняет ему компрессы и тихо целует разгорячённый лоб… — Шерлок обычный парень. — О? В мире иллюзий и заблуждений жить довольно приятно. Советую вам вспомнить эти слова по прошествии нескольких лет проживания с ним. Назвать Шерлока обычным парнем — на это нужна особая смелость. Мой вам совет: не говорите этого никогда, дорогой Джон. — Майкрофт Холмс посмотрел на него с зарождающейся симпатией. — К сожалению, мне пора, тем более что я сказал всё, что посчитал возможным и нужным. — И направился к выходу. Безупречно прямая спина показалась вдруг очень близкой, почти родной. Захотелось положить на плечо ладонь, почувствовать крепость мышц и костей — надёжность, на которую можно рассчитывать в самые трудные дни. Джон шагнул следом, негромко кашлянув. — Мистер Холмс… Майкрофт… Скажите, как… он? Здоров? Мужчина обернулся и коротко хмыкнул: — Физически я бы сказал вполне. Бледность, отсутствие аппетита, бессонница — сущие пустяки. Ну, а в остальном — полный псих. — Он хочет меня посадить. В тюрьму, — неожиданно поплакался Джон. — В тюрьму? — оживился Холмс. — А это интересно. Очень интересно! Послушайте, Джон, — продолжал он оживляться и даже вернулся в комнату, пройдясь по ней раз-другой в лёгком волнении, — это же замечательно! Это выход. — То есть? И что в этом замечательного? — пробормотал Джон, слегка ошарашенный его внезапным воодушевлением. Сэр Майкрофт остановился и огляделся по сторонам. — Всё замечательно, Джон. Какая вам, собственно, разница, где по нему страдать — в этой клетушке или в тюремной камере? А Шерлок, пусть ненадолго, но отвлечется от своей одержимости. Да и мне как-то спокойнее. — По-вашему, тюрьма — не безумие? И я… не страдаю. Совсем. — Совсем? — Старший Холмс подошёл ближе и заглянул Джону в глаза. — Да-да, понимаю… Не в моих правилах принуждать к откровениям, Джон, но скажите, он вас чем-то обидел? Джон растерянно отступил. Эти чёртовы ягодки обладали поистине неслыханным даром в одну минуту растворять душевные и физические ресурсы в потоке бьющей из них энергии. — Лично меня — нет. Но его… жизненные принципы несовместимы с моими. — Уф. Звучит до такой степени жалко и неправдоподобно, что Джон от стыда и досады густо краснеет. — Да? Тогда почему ваши руки дрожат? Не думаю, что причина этому кроется в несовместимости жизненных принципов. — И тут в холодном, самоуверенном господине неожиданно пробуждается нечто человеческое, тёплое, нуждающееся в сочувствии и подмоге: — Простите его, Джон. Чего бы Шерлок ни натворил, простите. Он как ребенок — делает глупости и прикрывает их ещё большими глупостями. — Он не ребенок. Он… — Джон замолчал. Не начинать же опять про гусей. И кто бы знал, как осточертели ему все эти гуси. — Вам решать, доктор Ватсон. В данном случае всё зависит от вас. Вы меня понимаете? И… — мужчина мелодично откашлялся, — …если это возможно, если это не обременит вас настолько сильно, если вы будете так бесконечно, так бескомпромиссно добры, не оставляйте Шерлока одного. Прошу вас. Кроме того, мой Шерлок… — Нежная улыбка тронула бледные губы. — Мой Шерлок… Он совершенно прекрасен. И он ждёт вас. Поверьте на слово человеку, не подверженному приступам сентиментальности. Джон лежал на диване и думал о том, насколько Шерлок прекрасен. Как чисты и тонки его пальцы. Как мило лучатся морщинки, когда он смеётся. Как бьётся на шее венка, когда он кончает. И как восхитительно сияют при этом его глаза… А ещё он думал о Майкрофте Холмсе. О холёном, самоуверенном и явно облеченном немалой властью Майкрофте Холмсе, который не поленился прийти к какому-то Джону Ватсону и практически умолял его о возвращении. А такие, как он, переступят далеко не каждый порог. Значит, Шерлоку и в самом деле несладко. Так какого же чёрта?! Всё, хватит. Залежался ты, Джон, на чужой постели. Пора домой. И не то чтобы он так уж сильно боялся тюрьмы или волновался за безопасность Британского королевства. Просто он не мог больше без Шерлока. Ни единой минуты. И даже если всё не настолько хорошо, как мечтается, даже если Шерлок (проклятая неуверенность!) сейчас не один, это уже ничего не изменит. Джон будет там, откуда так опрометчиво и так глупо сбежал. И не надо (очень советую!) вставать на его пути — мусорным бакам миссис Хадсон придётся пережить ещё одно потрясение. Да и Шерлок своё получит. *Атараксия (от греч. ataraxia)  — отсутствие волнений, невозмутимость