Вас ожидает мистер Шерлок Холмс

Проснулся (пришёл в себя, если быть до конца точным) Джон от разрывающего оргазма. Со спущенными трусами. С кулаком на члене. С кляксами семени на животе. В ужасе уставившись на (хвала небесам!) плотно закрытую дверь, он резко выпрямился в постели, ещё сильнее стиснув свой пронизанный жаркими токами орган, и на пальцы скатились последние скудные капли. По телу промчалась мощная судорога, завершившаяся откровенно бесстыдным стоном. В полном отсутствии соображения и контроля Джон сделал ещё несколько ритмичных движений, и отголоски пережитого блаженства сладостно разлились в паху. О боже… О боже? Который час? Неужели снова проспал?! Дверь содрогнулась. Два решительных, громких удара вспышкой мучительно острой боли отозвались в затылке. И без того неспокойное сердце подпрыгнуло едва ли не к горлу и забилось-затрепыхалось. — Поднимайся, Джон (удар). Тебе на дежурство (ещё один). Внутри похолодело от ужаса — Шерлок всё слышал. Слышал стон, выстраданный изнурительным воздержанием. А что он слышал ещё? Разве может Джон поручиться, что не издал ни звука, занимаясь бессознательным самоудовлетворением? У него так долго не было секса. Он так давно и так упрямо не притрагивался к себе, хотя раньше ничего зазорного в освобождающей мастурбации не находил. А тут… Напился и дорвался. Натянув трусы и брезгливо морщась от соприкосновения с вязкой, густой субстанцией (целую лужу накончал, придурок), Джон поднялся с постели, пошатнувшись от наплыва головокружения и тошноты. Влажные салфетки (воздержание воздержанием, а влажные салфетки в арсенале одинокого мужчины непременно должны присутствовать — на всякий случай), халат… Голова болела нещадно — боль заливала не только область затылка, она свирепствовала повсюду. Кстати! При случае можно списать этот стон на приступ мигрени. Если, конечно, Шерлоку вздумается задать настолько бестактный вопрос. И если, конечно, дроча во сне, Джон не оглашал квартиру позывными своей лунатической страсти, которые уж точно ни на какую мигрень не спишешь. Соседа он обнаружил в кухне — спокойного и невозмутимого. Слышал? Не слышал? О боже… — Проснулся? Как жизнь? — Что ты называешь жизнью? Гадость во рту и мигрень? Голова того и гляди на куски разлетится. Я даже стонал, проснувшись, и не сразу смог подняться с кровати… Вытянутый в струну позвоночник окаменел, в желудке застыл ледяной сгусток — что ответит дотошный и не в меру внимательный детектив? — Стонал? Хм… Ничего такого не слышал. Облегчение было вселенским — до слёз. Господи, спасибо тебе за милость: и подрочил, и кончил, и не опозорился. — Джон, эта проблема вполне разрешима, — продолжил Шерлок.  — Душ, пара таблеток аспирина, горячий кофе — и ты человек. — Да, ты прав. — Джон привалился к стене и закрыл глаза. — Суточное дежурство… Боги, о чём только я думал? Стоп! Стоп. Стоп. Стоп. А где, мать твою, его Великолепие Фердинанд?! Словно услышав беззвучный вопрос, Шерлок на минуту отвлекся от кофеварки и оглянулся. — Он спит. В моей спальне. — Где? По коже понеслись тысячи муравьёв, и каждый, сомкнув свои крошечные челюсти, безжалостно вцепился в плоть, добираясь до самого сердца. Джон задрожал. (Похмельный озноб — весьма неприятная штука). Детали вчерашнего вечера поэтапно всплывали в памяти — с садистской красочностью и отчётливостью. Запахи, звуки, взгляды. Слова. Такие слова, после которых сейчас у него не должно оставаться вопросов. Знал, предполагал, предвидел… (Боже, как болит голова. Как отвратительна эта долбанная собачья жизнь.) И что, собственно, он может предъявить и тому, и другому? Оба взрослые, принимающие самостоятельные решения люди. О Холмсе и говорить не стоит — он своих замыслов не скрывал. А Ферди… А что — Ферди? Живой человек из плоти и крови. После, скажем так, весьма нервного брака его вкусы могли пусть не бесповоротно, но измениться, став более… прогрессивными. Почему, к примеру, в ресторане он о влюбленности Джона заговорил? С какой такой стати? И заговорил так непринуждённо, словно втрескаться в своего соседа — вполне допустимая вещь, словно все его знакомые мужики занимаются этим сплошь и рядом. Не потому ли, что сам далеко не прочь? Господи, да кто как не Ферди до смерти любит всякого рода неординарности и экстрим? А тут — новый вид сексуального наслаждения. (Корсиканский минет, черт бы его побрал. Даже Джон на секунду заинтересовался, что это за мерзость такая.) И Шерлок в своем мефистофельском одеянии. Вот и от его шариков Ферди разомлел так, будто обыкновенный сыр с приправами — блюдо с ангельского стола. Всё логично. Но почему же тогда адская головная боль не идет ни в какое сравнение с тем, что творится в душе? Под черепной коробкой что-то взрывалось и выло предсмертно. К такой активности мыслительного процесса страдающий жутким похмельем мозг явно не был готов. — …В твоей спальне? — Скрыть тревогу и подозрительность у Джона не получилось бы даже за очень большие деньги — каждый нерв сотрясала дрожь. — Что он там делает? — Я же сказал — спит. — Шерлок усмехнулся краешком рта: — Джон, я тебя умоляю! Ты снова готов обвинить меня в непорядочности? У тебя на лице написана каждая из твоих безумных идей. Пустое. Даже если бы я страстно захотел секса с твоим лучшим другом, к тому времени он вряд ли бы вспомнил, где находится его член. Кроме того, секс требует тщательной подготовки. Джон облегчённо вздохнул, стараясь сделать это по возможности незаметно (и почему, чёрт возьми, это так сводит его с ума?), но голосу своему придал максимум насмешливой строгости: — Да уж, имел счастье её лицезреть. Предстать перед нами таким уродом — к этому и в самом деле следовало подготовиться тщательно. Стоит признать — впечатлил. Зачем тебе это, Шерлок? Никак не наиграешься? — Да, мне нравится так играть. Это весело и будоражит кровь. Но вообще-то, говоря о подготовке, я имел в виду нечто иное. С твоего позволения, обойдусь без физиологических подробностей. — Сделай одолжение.  — О, как ненавидел Джон свое тело — предательство за предательством, черт побери! Вот и сейчас он вспыхнул как стеснительный юноша, кровь воспламенила лицо и шею, раскаленным потоком стекая к ступням. — Кроме того, — добавил Шерлок будничным тоном (вот уж кого ничто на свете не заставит смутиться и даже слегка покраснеть), — гораздо важнее для меня был процесс перемещения ваших неподъёмных тел. Тебя тащить было тяжеловато, да, но ростом ты невелик, и это ощутимо облегчало задачу. Другое дело — Ферди. Он такой огромный, такой монументальный… — Мне плевать, — довольно грубо перебил его Джон, — кого и как ты тащил. Меня интересует только одно… Вернее, меня это совершенно не интересует, и мне совершенно на это плевать, но всё же — почему он в твоей спальне? — А где ему быть? Ты всерьёз полагаешь, что по законам гостеприимства я должен был кинуть бесчувственного Ферди на нашем старом диване? — Эм… — На диване спал я. — Мне плевать. — Не стоит повторять это снова и снова. Я прекрасно услышал это ещё вчера. — Просто… Он собирался ехать в отель. — Собирался, да. Но не уехал. Его не отпустил я. — Не отпустил Ферди? Не отпустил? Не отпустить куда-либо пьяного Фердинанда было опасно для жизни, будучи во хмелю, он свирепел при самом незначительном посягательстве на свою свободу, и уж если принял решение, даже самое нелепое и дурное, продолжал стоять на своем — насмерть. Что же могло так кардинально переменить его убеждения? Волшебные шарики действие возымели? Ну-ну. Но даже в больную голову иной раз приходят здравые мысли. — А-а… Понятно. К тому моменту он вряд ли мог тебе возражать. — Почему? Ферди был вполне адекватен и бодр. Феноменальная сопротивляемость алкоголю! Я сказал ему: ты останешься здесь, и это не обсуждается. И он ответил: конечно, останусь. И остался. Что тебя удивляет, не понимаю? — Ничего меня не удивляет, — ответил Джон. — Я в душ. И поплёлся в душ. — Постарайся не очень шуметь, — раздалось ему вслед. — Думаю, не стоит его будить. Мы беседовали едва ли не до рассвета. Три бутылки Шабли располагают к душевному разговору. — Три? — Угу. Мы чудесно общались, а потом он, увы, сломался. — А тебя, конечно же, сломать невозможно, — съязвил Джон, остановившись в дверях. Шерлок пожал плечами. — Ну почему же? Если ты станешь спаивать меня, начиная с полудня, к ночи можешь делать со мной всё, что угодно. — Очень нужно, — буркнул Джон, поворачиваясь, чтобы дойти наконец до ванной. — И это я тоже хорошо уяснил, — бесцветно ответил Шерлок, и вдруг оживился: — А твой Фердинанд очень интересный мужчина. — Он не мой, он твой, — едва слышно пробубнил Джон. — Кажется… — Что? Прости, я не совсем хорошо тебя понял. Что ты сказал? — Ничего. «Плевать». — Знаешь, Джон, в принципе, я бы не возражал. «Чёртово ты трепло!» Хлопнуть бы со всей силы дверью  — так, чтобы зазвенели на кухне тарелки и чашки. Но Ферди спал очень близко, и было бы невежливо прерывать его отдых таким истеричным способом. Душа болела, изнывая от стыда и (Джон хорошо это осознавал) нелепой обиды на Фердинанда. Бедный Ферди, дорогой друг, он спит, нахлебавшись кислятины (отныне и навсегда вкус сухого Шабли станет для Джона символом собственного поражения и мелочной зависти к чужому умению жить так, как велит свободное сердце), и не знает, какие гаденькие мыслишки копошатся в одуревшей голове его верного Джона. Не думать, не думать, не думать. Облиться прохладной водичкой и постараться наконец-то прийти в себя. Хотя бы отчасти. И без того есть о чём поразмыслить. О своем постыдном пробуждении, например… Скинув халат, Джон с ненавистью посмотрел на живот — не осталось ли тех самых потеков. Нет, чисто. Потом его укоризненный взгляд опустился ниже — сколько тебе лет, шалунишка, чтобы устраивать подобные оргии? Проснуться в четырнадцать лет с кулаком в трусах — куда ни шло, для пубертатного периода вполне допустимая норма. Но в тридцать восемь онанировать стихийно и безотчетно — это уже не шутки. Отвратительно. Грязно. Скорее под душ, чтобы грехом даже не пахло. И вдруг его озарило: позвольте, а как, собственно, он оказался в этих самых трусах? И ни в чём больше? Где джинсы, рубашка? Где всё? Кто его… раздевал? О боже… О боже! Шерлок. Джон стоял посреди ванной комнаты, беспомощно озираясь — словно призывая в свидетели окружающие его предметы. Видит бог, меньше всего он мечтал быть раздетым Шерлоком Холмсом. Да, если разобраться, ничего предосудительного в этом не было. Сосед помог не совсем трезвому соседу избавиться от одежды и отойти ко сну; так сказать, дружески позаботился о ночном комфорте — какая в этом беда? Но не так-то всё просто. Не в случае с Шерлоком. «Он пялился на мой член. Будь я проклят. Не сомневаюсь. Воспользовался моментом. А вдруг… даже потрогал? Он никогда не скрывал интереса к моему стояку. В любом случае его руки там побывали — расстегивал же он мне как-то ширинку. И что? Даже не полюбопытствовал? Ни за что не поверю. На него это не похоже. А вдруг он… вдруг он и трусы снимал? Ах… А вдруг… Вдруг он… Блять, я совсем уже спятил?! Какое, к чёртовой матери, вдруг?! Это же надо — до такого додуматься. Я спятил к хренам собачьим! Совсем! К хренам! — Джон дрожал с головы до ног. Его кидало в жар и мутило.  — О боже, что это? Что со мной происходит?!» Стянутое рывком бельё обнажило ужасную правду: между ног медленно наливалось и зрело желание. Эрекция была слабой и робкой, но это была она. О боже… Нельзя не признать очевидного: Джону снова хотелось кончить. Хотелось секса — горячего и живого. Влажных, засасывающих поцелуев на члене. Биения сердца рядом — грудь в грудь. Дыхания. Прижатых к спине ладоней — неотвратимых и властных. Хотелось… Дверная ручка пришла в движение, и Джон едва не заорал диким голосом. — Джон, ты чего там притих? Половина восьмого. Ферди проснулся. Усталость тяжело опустилась на плечи. Опустошение и разочарование завладели каждым закоулком души. Противоречия рвали на части. Мысли ворочались в голове корявыми глыбами. И мир складывался карточным домиком — медленно, но неотвратимо.