Сказочки про Ёжика

Однажды в студё... Просто однажды. Где-то между датой рождения и датой смерти, незачем знать точное время, незачем знать, что было до и после: характер Ёжика не менялся в течение жизни, был неподвижнее зеноновых стрел, потому что его носитель ужасно боялся потерять себя. Боялся настолько, что написав себе письмо в будущее, перечитывал его каждый день, хранил все подаренные вещи и воспоминания, накопившиеся к тому дню, когда страх повзрослеть пустил в нём корни, бережно вытирал пыль со своих убеждений и хранил её в старой шкатулке, не решаясь выбросить, пересчитывал все свои мысли и идеи для сказок, которые он никогда не напишет. Память была для него ангелом-хранителем, гордостью, тюремщиком, его лучшей частью, поэтому Ёжик ещё больше боялся старости, вялости ума, немощности сознания, обусловленной истёршимися нервными тканями. Ёжик был многословен. Так вот. Это случилось ближе к осени. Смена времён года вызывала панический страх; приближение осени — кратковременную эйфорию, потому что он жил в невзрачном статичном мире, в котором в остальные времена года в лесу не нашлось бы и двух оттенков одного цвета; четыре выпитые чашечки дешёвого чая из пакетика — наиболее понятное ему из всех и осознанное желание отлить. Итак, Ёжик шёл по лесу, хотел справить нужду и думал о вечном, пережёвывал мысли, которые нашёл где-то в рябиновых листьях, в муравейниках, в пахучих травах, в ядовитом плюще, в ягодах брусники, в стрекозиных крыльях, в формах птичьих клювов, в зарубках на коре давным-давно, но если бы он их не думал... Он потерял бы кусочек себя и подтверждение первого абзаца. На каком-то отрезке пути он наступил во что-то липкое, раздавив какое-то количество роившихся в этом чём-то червей. — Что ты? — спросил Ёжик, зная ответ и наслаждаясь звучанием глупого риторического вопроса. — "Падаль!" выдохнет он, обхватив живот, но окажется дальше от нас, чем земля от птиц... — Цитаты из Бродского до сих пор актуальны? — риторический вопрос номер два. — Даже не знаю, что более пошло: цитирование Иосифа или риторические вопросы. — Вы мне нравитесь, — сказал Ёжик. — Взаимно, — ответила Падаль. И вот главный герой этой сказочки, вежливо попросив Падаль подождать его несколько минут, дошёл до отхожего места и наконец опорожнил свой мочевой пузырь и вымыл лапки в лужице. После он вернулся к Падали. Они говорили и говорили, о книгах, кинематографе, который был обоим не очень знаком, о чём-то, что могло быть возвышенным, но не в их промытых стерилизованной и кастрированной культурой речах, о живописи, о музыке, о революциях, которые каждый когда-то хотел свершить и оставил их в самых искренних кусочках давно отрепетированных монологов, о надеждах, слишком рано выродившихся в тему для разговора. Это было зарождением единственного доступного им подобия привязанности и дружбы: Падали нравился Ёжик, и Ёжику нравилась Падаль. А потом Ёжик её съел.