Освобождение от оков

Тело однозначно сигнализировало — что-то не так. Что-то было совершенно не так, и Феанаро немедленно открыл глаза, пытаясь понять, что именно. Вокруг было светло. Так светло, как в прошлой жизни, когда еще стояли Древа — если она, эта жизнь, вообще была, а не привиделась ему в грезе. И еще — он лежал. Феанаро не сразу понял, как так, потому что в его клетке нельзя было лечь — только сидеть или стоять, а поняв, решил, что это морок или бред. Но зачем бы Моринготто, давно забывшему о пленнике, так развлекаться? Скорее, обычная греза, какие часто приходили к нему. Сейчас подойдет отец, или Нэрданель, или сыновья... Но по мере того, как прояснялось сознание, Феанаро понял, что он не в своем доме, не в Форменосе и не в королевском дворце — скорее в лагере у озера, который они разбили в этих землях. Но ведь прошло так много времени, почему сыновья не построили что-то поприличнее, чем деревянные хибары? Значит, ему снится лагерь — и сейчас придут сыновья. Хотя раньше во время снов он никогда не понимал, что спит, подумал Феанаро и чуть-чуть шевельнул головой. Движение отдалось болью, и это тоже было ненормально. Несколько раз моргнув, он понял, что была еще одна странность: свет был не факельный, не от огня, а как в Валиноре, рассеянный и золотистый. И потолок над головой был ниже, чем они строили. В этот миг он вспомнил тех двоих и все, случившееся в тронном зале. Неужели это... Неужели он действительно свободен?! Разумеется, Феанаро немедленно попытался сесть и, разумеется, не смог. Зато в поле зрения немедленно появилось что-то белое, ткнулось в лицо, потом отстранилось. Хуан? Он моргнул, прогоняя видение, но огромный пес никуда не исчез. Хорошо знакомая морда ткнулась в щеку, лизнула — наглец, посмел бы Хуан такое вытворить раньше — и раздался заливистый лай. Так значит, его спасли сыновья... Дышать вдруг стало труднее, горло сжалось, Феанаро подумал, что он сейчас разрыдается, и разозлился на себя — этого не хватало! Но сыновья... — Турко... — прохрипел он, поднимая голову, однако над ним вдруг склонилось лицо не одного из сыновей, но той девушки, которая была в Ангамандо — удивительно красивое лицо, машинально отметил он, но очень... как это называется? как у пленницы... — а возле губ оказалась глиняная кружка. — Выпей, — его приподняли за плечи, и Феанаро послушно и даже с радостью сделал глоток — а потом пил и пил, пока кружка не опустела. Что там было, он так и не понял — вроде бы не вода, а может быть, напротив, нормальная вода, а не то, чем поили в Ангамандо. По крайней мере, в голове немного прояснилось, в глазах тоже — зато в тело вернулась боль, теперь ощущавшаяся как-то непривычно. Феанаро давно изучил самые разные грани боли, поэтому точно мог сказать — она свежая. Не такая, какая была в клетке. Девушка, как и Хуан, никуда не пропадали, а вот кружка исчезла. Скосив глаза, Феанаро увидел, что ее девушка поставила на стол, застланный белой тканью. Интересно, если он у сыновей, то почему вокруг нет знакомых вещей? — Где... мои сыновья, — выдохнул он. Говорить стало полегче, теперь слова не застревали в горле, как сухие крошки. — Позови... — Я не понимаю тебя, — отозвалась она, и голос прозвучал устало. — Где... мои сыновья, — повторил Феанаро, теперь уже на синдарине, мысленно проклиная эту разницу в языках — на местном он говорил плохо, хотя понимал гораздо лучше. — Далеко отсюда, — девушка попыталась улыбнуться. — Мы в Бретиле теперь, в доме Мантора, одного из народа Халет. Мы вызволили тебя из Ангбанда, но тебе придется долго ждать прежде, чем ты исцелишься, а тогда ты сможешь возвратиться к своему народу. Феанаро ничего не понял из первой части сказанного, зато понял, что его считают больным. А признавать это в его планы совершенно не входило. — Хуан здесь, — возразил он. — Значит, и мой сын. Келегорм, — вспомнился перевод имени на местный язык. Девушка отпрянула. — Ты — отец Келегорма?! — с явным изумлением и еще каким-то непонятным выражением спросила она. — Феанор?! — Куруфин Феанор, король голодрим, — усмехнулся он. Еще помнят? Хуан негромко гавкнул, безусловно подтверждая сказанное. Лутиэн смотрела в лицо спасенному, не находя слов. Возможно, она и раньше могла бы догадаться, сопоставив факты — безусловную важность пленника, заточенного не в подземельях, а в тронном зале Бауглира, то, что Хуан явно знал его — но все эти дни ей было не до отвлеченных раздумий. У нее на сон-то не было времени, потому что Лутиэн разрывалась между двумя беспомощными ранеными, оказавшимися у нее на руках. Конечно, халадины, возле дома которых опустил спасенных орел, помогали, чем могли, и Хуан тоже, но все ее силы уходили на чары, на то, чтобы удержать жизнь в теле Берена и этого незнакомого эльфа, а тревога за жизнь любимого не отпускала ни на минуту. Прошло уже пять дней, а он так и не очнулся — хотя до сих пор был жив, что иногда казалось чудом. А теперь к свалившимся на плечи проблемам добавилась еще одна. Феанор... Если это правда, а Лутиэн отчего-то не сомневалась, то сразу вставало слишком много вопросов, сводившихся в конце концов к одному: что же теперь делать. Его взгляд требовал ответа, и она наконец проговорила, взвешивая каждое слово: — Здесь твоего сына нет. Мы постараемся передать вести, но это будет нескоро, пока тебе придется оставаться здесь, а я стану лечить тебя. Заметив, что ему не терпится задать новые и новые вопросы, Лутиэн жестом остановила его: — Прости, я не могу долго говорить с тобой, а тебе надо отдыхать. Я мало знаю о твоих сыновьях, — хотя и больше, чем хотелось бы, но этого она не произнесла вслух. — Знаю только, что они все были живы, — добавила Лутиэн, надеясь ободрить его. Что бы ни происходило в прошлом, сейчас ей было жаль измученного пленом и неведением эльфа. Похоже, Феанор был совсем не доволен таким оборотом разговора и жаждал расспрашивать дальше, но Лутиэн уже встала и отошла к другому ложу, наспех сооруженному из сундука, соломы и звериных шкур — хотя оно мало отличалось по удобству от настоящей кровати, которая в доме была только одна. Хозяин, старый халадин, предпочитал спать на печке. Феанаро следил за ней взглядом, размышляя над услышанным. Если его сыновья где-то далеко, если они ничего не знают, то что здесь делает Хуан? Пес вел себя так, как будто так и должно было быть, а Феанаро понимал, что ничего не понимает. Хотя именно это убеждало его в реальности происходящего: морок для него Моринготто придумал бы получше, пологичнее. Настаивать на немедленных ответах было проблематично, когда каждое слово отнимает приличное количество сил, а допрашиваемый в любой момент может встать и уйти – и не поймаешь же, не удержишь силой! Забытье лишь изредка разрывалось пробуждениями – любое резкое движение, любая попытка напрячься выше меры отбрасывала его в темноту, но Феанаро упорно не желал лежать, не шевелясь. Он сам поднимал голову, сам заговаривал, пытался двигать руками – и каждый раз ему удавалось чуть-чуть больше. Девушка не мешала ему, один раз предупредив, что он – на пороге Чертогов. Туда Феанаро не хотелось, так что приходилось худо-бедно за собой следить, закрепляя достигнутые результаты. На второе пробуждение девушка снова напоила его, теперь уже не только сладкой водой, но и чем-то горячим и удивительно вкусным. Бульон – вспомнил он. Это называется бульон. Когда она забрала кружку и встала, Феанаро схватил ее за руку – вернее, попытался, но только скользнул туго перебинтованными пальцами по ее запястью. — Подожди, — девушка послушно села обратно. – Я… не сказал. Я благодарен вам двоим, — после каждой короткой фразы приходилось делать паузы, чтобы перевести дыхание. Она улыбнулась и покачала головой. — Мы просто не могли оставить тебя в клетке, и никто не смог бы. — Но пришли вы, — после питья говорить было хоть немного полегче. – Я обязан, — неохотно признал Феанаро, как ни постыдно было быть обязанным кому-то даже не жизнью – свободой, неизмеримо более ценным. – Я верну долг. — Я принимаю, — спокойно ответила девушка. Непохоже было, чтобы сказанное произвело на нее впечатление. – Теперь тебе нужно поправиться, вернуть силы. Надежда на это есть, хотя пройдут месяцы, может быть, годы. Годы?! Он чуть не взвыл с досады. Терять годы теперь, когда он, наконец, свободен, когда можно хоть что-то делать, когда пришло время его мести? Наверное, все отразилось у него на лице, потому что девушка сочувственно покачала головой: — Тебе очень трудно принять это, но, поверь, лучше потерять еще совсем немного времени, чем снова совершить непоправимую ошибку и погубить себя по неосторожности. Феанаро поморщился – трудно было не признать ее правоту. — Сколько времени? – выдохнул он. И, поняв, что его не поняли, добавил: — Сколько прошло? — С твоего пленения? – угадала наконец девушка. И замолчала, глядя ему в лицо. – Пятьсот лет. Солнечных лет, — поспешно добавила она, когда Феанаро задохнулся от ужаса: он жил на свете меньше. – Около пятидесяти по счету Амана. Он закрыл глаза, обмякая. Не так страшно, как могло быть, но все-таки слишком много. Девушка встала и провела ладонью по его щеке, как-то сочувственно и на удивление необидно. Феанаро распахнул глаза. — Как твое имя? – наконец спросил он. Девушка, уже отошедшая к соседней постели, обернулась через плечо, улыбнулась и ответила: — Лутиэн. Берен еще не приходил в себя, и жар не спадал — яд с волчьих зубов проник ему в кровь, и Лутиэн знала, что теперь ей остается положиться только на милость судьбы. Она меняла повязки на ране, пела, призывая тело собраться с силами и одолеть недуг, но большего сделать не могла. Берен был аданом, а они хуже переносили раны и труднее оправлялись от них. Спустя семь дней после возвращения Берен открыл глаза, и первым, что он увидел, была Лутиэн. Девушка сидела на полу и спала, положив голову на край его постели – как видно, она сильно утомилась. Он поднял руку, удивленно и отстраненно глядя на повязку на месте кисти – выглядело непривычно. Движение это было совершенно бесшумным, оно даже не колыхнуло воздуха, но девушка рядом зашевелилась и подняла голову. — Берен! – ахнула она, увидев, что он открыл глаза. Берен сел рывком и молча и крепко обнял ее, притягивая к себе левой рукой. — Снова ты меня спасаешь, любимая. Устала-то как… Не плачь, не надо, — он баюкал ее осторожно. Лутиэн смеялась и обнимала его за шею. — Это от счастья, Берен. Это от счастья. К вечеру он сам поел, неуклюже сжимая ложку в левой руке, и попробовал встать. К удивлению обоих, Берен не только устоял, но и сам дошел до двери, там, правда, схватившись за руку заглянувшего на шум Борласа, внука хозяина дома. Лутиэн поддержала его с другого бока. — Помогите выйти на улицу, — попросил Берен. – Воздух вернет мне силы. — Там вернулась весна, — Лутиэн улыбалась и светилась изнутри. Медленно, втроем они спустились с крыльца, и Берен без сил опустился на нижнюю ступеньку. Надо было учиться ходить заново.