Нужнее, чем воздух (переписывается)

      Кровать прогибается под мои весом, чувствую что Китнисс это забавляет. Она быстро перебирается с одного угла в другой, при этом хихикая. — Я все равно, — говорю тихо, — тебя достану, мисс Эвердин, — одним ловким движением хватаю одеяло и скидываю его на пол. Наблюдаю как любимая прикрывает руками своё юное тело, — нечего робеть, мисс Эвердин, — растягиваю её фамилию и понимаю что Сноу подошло бы ей куда лучше. — А я и не робею, — опускает свои руки вниз и мои глаза замечают прекрасную маленькую грудь в бежевом белье, — я совершенно не робею, мистер президент, — лукаво смотрит на меня и облизывает нижнюю губу.       Самообладание как рукой снесло. Накидываюсь на неё и подминаю под себя, неистово начинаю целовать её шею. Чувствую как желание накатывает волной и охватывает с ног до головы. Её сердечко бьется так быстро, что кажется может взорваться. Но это волнует меньше всего. Сейчас в голове есть только одно — жаление. Желание завладеть и сгореть вместе с ней.       Поцелуи получаются хаотичными. Жадно целую каждую её частичку тела, боясь что это сон и он может растворится. Вжимаюсь Китнисс в кровать, отчего та неприятно скрипит. По лбу катится капелька пота, мой костюм мне мешает. — Я помогу вам, — шепчет мне Китнисс на ухо.       Её ловкие пальчики быстро справляются с пуговицами на жилетке и так же быстро начинают расстегивать рубашку. Приятное чувство от всей этой ситуации, как мед разливается по моему телу. Наблюдать за любимой что раздевает меня это сверх блаженства. — Это надо снять, — командует Китнисс и я подчиняюсь. Рубашка отправляет на пол. — Теперь мы равны. — Да, — улыбаюсь.       Снова накрываю её тело своим. Чувствую её тепло, нежность. Голова совершенно не думает, всё управление телом давно захватило сердце. Поцелуи становятся все горячее. Спускаюсь ниже к пупку и вырисовываю языком на её теле разные жаркие узоры. Китнисс прогибается ко мне навстречу шепча неразборчивые слова. От этого сносит голову. От этого сердце, которое болело, начинает снова трепетать как птичка в клетке. Даже умереть за ночь с любимой для меня награда. — В моем дистрикте, — начинает Китнисс когда я целю её животик, — никогда не говорили насчет… — поднимаю на неё глаза — она смущается. — На счет любви? — договариваю за неё продолжая расцеловывать каждый сантиметр. — Да, — чувствую как её дыхание изменилось. — Все в порядке? — отстраняюсь от любимой, — может принести воды? — Нет, — мотает головой, — все хорошо. Просто…непривычно… — Китнисс, нечего боятся, — наклоняюсь к её губам, — если тело хочет, то нужно ему дать желаемое. — А вы…ты. Ты хочешь? — Хочу ли я? Да я с ума схожу когда ты рядом! — чуть не выкрикиваю эти слова. Замечаю что её глаза округляются. — прости, — встаю с неё, — прости, мисс Эвердин. Так не до… — Нет! Ничего не говори! — Китнисс кидается на мои плечи, — не надо слов, — жаркие губы любимой накрывают мой рот.       Вместе с ней мы падаем на шелковые простыни. И снова начинаем жаркий танец любви. Рассудок давно помутился, а ладони рук влажные от пота. Кувыркаемся в постели, как дикие звери во время брачного периода. Твои глазки хищно на меня смотрят, а потом за секунду ты впиваешься зубками в мою нижнюю губу, тянешь её на себя. Дразнишься. Зря вы это делаете, мисс Эвердин. Зря. Одно ловко движение, и ты сидишь на мне в позе наездницы. В паху тяжело заныло. Мой «дружок» хочет подружится с твоей «подружкой» Китнисс. Очень хочет. Ты замечаешь это. Ты всегда все замешаешь, любимая. Твои теплые руки гладят мой старый и дряхлый живот. Если ты прикидываешься, то делаешь это очень хорошо. Ведь на твоем лице нет отвращения. На лице Китнисс лишь радость и…похоть? Неужели маленькая девочка может быть похотливой? Стук в дверь заставляет тебя юркнуть под одеяло. — Я убью того кто там стоит! — гневно шиплю. — Не надо! — Китнисс сжимает мою руку, — может что-то важное! — Мистер президент! — стук в дверь становится громче. — Это очень важно!       По голосу сразу узнаю Сенеку, любимого и тщеславного помощника. — Иду! — отвечаю ясно и громкою. Слова отлетают от голых стен и проносятся эхом. — Чего тебе? — открываю дверь настежь. — Президент, — Крэйн стоит весь красный и пытается перевести дыхание, — там… — Ну не томи! Говори быстрее! — Веорика, сэр. Мне жаль. — Веорика…       Имя внучки, единственного любимого ребенка, вместе со словом «жаль» не должны стоять рядом. Сенека опускает глаза в пол. Теперь по нему видно — он действительно сожалеет. Влетаю обратно в комнату и схватив с пола рубашку надеваю её. — Что случилось? — голос дрожит., но я президент. Президент не должен нервничать и показывать чувства. — Сенека! Черты бы тебя побрал! — впечатываю его в стенку, — что случилось? — Нам жаль. Мы все её любили!       Бежать в сад. Со всех ног бежать. Забыть про свою старость и даже про любимую девушку. Бежать. в саду собралось множество людей. Они образовали круг. и мне даже страшно предположить что они там смотрят. — Отойдите! — крикнул миротворец. Рабочие быстро подчинились. — Сэр, — Крэйн, который бежал сзади, хватает меня за локоть, — у вас больное сердце. — Пусти! — вырываю руку, — ты не понимаешь.       Никто не понимает. Пусть я президент, пусть. Пусть я буду самым страшным тираном за всю историю правления, пусть. Но, даже у меня есть любимые.       Расступившиеся люди показали ужасную картину — худое детское тельце, в розовом платьице, лежало лицом вниз в большой лужи крови. Руки и ноги девочки явно были переломаны. Я бы мог это пережить, если бы девочка была не Веорика. Мой лучик солнца. Моя надежда лежала мертвой. В сердце что-то переломилось, надломилось. Август сидел недалеко на дорожке и раскачивался со стороны в сторону. Его глаза блестели ужасом и сумасшествием. — Мой ангел, — подхожу поближе. Каждый шаг дается тяжело.       Её бездыханное тело даже сейчас прекрасно. Она всегда была прекрасной. Веорика была самой лучшей розой в саду. Самой — самой… — Теперь ты будешь украшать сад Божий, — наклоняюсь к ней. Она всегда любила когда я упоминал рай, она всегда улыбалась. Но не сегодня. Сегодня она не улыбнется. — Ты будешь краше всех ангелов, — президенты не плачут. Не хочу быть президентом. Одинокая слеза сползает по моей щеке. — Почему за ней не смотрели? — кричу как можно громче. Сегодня я загнанный зверь. — Сэр, — голос гувернантки дрожит, — она бегала по балкону…она…- женщина плачет навзрыд.       Поднимаю голову наверх — теперь пришел черед расплачиваться за мои грехи. — Надеюсь ты рад, — шепчу в небо, — надеюсь ты рад.       Подхожу к её тельцу и наклонившись беру переломанное тело на руки. Чувствую что она легче чем была — душа покинула её. Мне жаль. Жаль, что за мои поступки, расплатилось ни в чем неповинное дитя. Белый, любимый костюм, окрашивается в красный. Прижимаю её к себе сильнее. Несу в дом. Она должна быть дома. С руки внучки капает кровь, оставляя за след. — Сенека, — пытаюсь говорить так же грубо, — проследи за Августом, — голос дрожит как и руки. Сердце болит. Вроде бы, это мне переломали все кости разом и оставили подыхать. Должны были мне. Не ей!       За окном начался дождь. Это небо оплакивает мою прелесть. Веорика лежит на белом диване, который потихоньку начинает становится красным. Август сидит рядом и трясется. Мы все трясемся. Меня колотит. Доктор подносит к моему рту таблетки от сердца и шепчет какую-то чушь. Не слышу. Мое внимание приковано к любимице, а вдруг она откроет глаза? А может это новая игра? Она любила игры. Мы все любим игры. Жаль, что за всё расплатился ребенок. — Сэр, — Крэйн подходит тихо, — сэр, что нам делать? — Приготовь лучший гроб. И скажи чтобы сшили лучшее свадебное платье. — Хорошо, — спокойное хорошо. Ведь это всего лишь приказ. Они обязаны его исполнить. — Доктор, — обращаюсь к лекарю который отпаивает Августа, — скажите, — сжимаю ручку сиденья, — зачем нам доктора, если они не могут вылечить людей? — Сэр, мы не можем воскрешать.       Всё. Это слово добивает меня полностью. Желваки на лице задрожали. Вдох — выдох. Не должен показаться расстроенным. Не должен. — Сэр, завтра все будет готово. — Спасибо, Сенека. Можете быть свободны. Все.       Доктор выходит вместе с распорядителем и безгласыми, оставляю нас с сыном наедине. — Отец, — впервые он называет меня «отцом». — Её не вернуть? — Мне жаль, — пытаюсь не смотреть на него. — Очень. — Мне тоже. Мне тоже. Папа, — он подходит ко мне. Август всегда был добрее чем я. Всегда. Теперь же он поломан. поломан как и все люди в этом государстве. — Папа, — он плачет. — Что делать? — Хоронить, сынок. И держатся, — сжимаю его плечо. — Я не смогу, — он кидается в мои объятия. кто бы мог подумать, что именно смерть родного человека нас объединит. — Сможешь. Мы сможем. Теперь надо уйти. — Нет! А вдруг она проснется? — Нет, сын, — смотрю на закрытые глаза внучки, — отпусти, — это слово дается тяжело. Врать сам себе не научился. — Я тоже постараюсь. — Нет! Нет! Нет!       Сын крепче вжимается в меня и плачет громко выкрикивая неразборчивые слова. Чувствую как сердце начинает подводить меня в ненужный момент. Перевожу дыхание. последний раз смотрю на тело Веорики — маленький ребенок. Так не должно было быть. Вывожу сына за дверь, теперь уже страшной для меня комнаты. Заметив нас Сенека поспешил ком не. — Сэр, вам плохо? — Мне? Нет, — делаю безразличный вид, — сыну нужна помощь. — Крэйн подзывает нескольких миротворцев. Они знают своё дело, поэтому не спросив ничего уводят Августа. — Сэр, мистер при… — Ничего не говори, — опускаю глаза на костюм и руки — они в крови. крови моей малышки. — Не надо. Сенека, после похорон, не знаю как, но избавься от этой комнаты. — Будет сделано. Сэр, а когда будут похороны? — Послезавтра. Всё будет послезавтра. — Мне жаль. — Спасибо, — смотрю прямо ему в глаза. Они наполнены болью.       Моё девочка всегда была светом в доме. Если были тучи, она могла сделать своё солнце. Она сама была солнцем. Добрая душа. Веорика любила Сенеку. Мечтала что пойдет с ним на свидание. Мечтала… И я мечтал. Мечтал что сыграю ей пышную свадьбу. Знал что она будет красивой невестой. Не знал одно — что вместо свадьбы пойду на похороны. На её похороны.       Чем я провинился, Господи? Зачем караешь любимых? Только не забирай мой единственный лучик. Мою Китнисс. Не забирай все что у меня осталось.