Персонаж

Тиму хотелось закрыться где-нибудь и не выходить, пока все не свалят. Пока не уйдёт эта раздражающая Анита со своей заботой, пока не уйдёт профессор Константин, смотрящий на него взглядом «был там, делал это, получил майку». Пока не уйдёт Коннер. Тим не понимал, что именно происходит и по какой причине. Почему рядом с Коннером становилось так спокойно, будто он в безопасности, будто нет причин чего-то бояться. Коннер постоянно нарушал его зону комфорта, то и дело переходил все границы, сам того не замечая. И Тим замечал далеко не сразу. Как вчера. Как сегодня. Как только что. — Мы купили буррито. — Тим бросил пакет с контейнерами Константину и ушёл к окну. Достал трясущимися руками биди. Было уже не так больно, как утром, но всё равно казалось, что ладони расчесали наждаком. Коннер вошёл в квартиру, как раз когда Тим чиркнул спичкой. Руки у него тряслись, и когда он всё же смог прикурить и попытался затушить спичку, пальцы непроизвольно разжались. Тим замер, в ужасе глядя, как спичка падает на пол, и крохотный огонёк вгрызается в серый ковролин, разгораясь. Он метнулся в сторону кухни, но остановился. Коннер оказался рядом с огнём в считанные секунды, накрыл его ладонями (своими большими ладонями работяги, а не юриста), и выждал, пока несостоявшийся пожар погаснет. Тим тревожно моргнул. Сглотнул. Выдохнул дым, который задержал вместе с дыханием. — Мы уже избегаем медиков, теперь ещё и пожарных, — протянула Анита. Она лежала на диване, задрав ноги на спинку и свесив голову вниз. — Чудесно. Лучше и быть не могло. — Ну, по крайней мере, куколка, с полицией у нас неприятностей нет. — Константин зашуршал пакетом, доставая свёртки с едой. — Еда. Люблю еду. Не так сильно как выпивку, сигареты, женщин и… неважно. — Он махнул рукой. — Но еду я тоже люблю. Тим повёл плечами. Коннер всё ещё стоял у стола, Тим всё ещё стоял у кухни. И они оба старательно избегали пересекаться взглядами, хоть сколько мимолётно. — Есть подвижки? — наконец решил подать голос Коннер. — У меня есть шансы на жизнь? — Чез приедет через пару часов, — с набитым ртом сообщил Константин. — Сказал, что Пиффи нашла где-то на чёрном рынке печати, которые я просил. Это бы сильно упростило поиск. У меня пока ощущение, что я диссертацию веселее и успешнее писал, потому что даже там пришлось за брауни гоняться… Тим потёр переносицу. Вдохнул дым. Выдохнул. — Как руки? — Анита повернула голову к нему. — Стало лучше? — Немного. — Тим показал им розовые ладони. — Теперь ощущение, что я не обжёгся, а напился и упал руками на асфальт. — Синяков не хватает, — тихо фыркнул Константин. Он встал со своего места и пошёл к Тиму, завозился с кофеваркой. Очистил одной рукой поддон, промыл и засыпал новый кофе. — Всё будет в порядке. Ещё напишешь парочку неплохих книжек, потом решишь, что это неблагодарное дело, или тебе вход замурует письмами от поклонников, или ещё что. Купишь домик в Европе, будешь виноград и апельсины выращивать, всё такое. — Профессор подмигнул Тиму, и он окончательно потерял границу между издёвками и утешением. — Всё может быть, — задумчиво пробормотал он и всё же заставил себя вернуться к столу. Он передвинул стул на другой край, подальше от машинки, и сел, спрятав руки под стол. — Хватит, — негромко сказал Коннер. Он опёрся о стол, скрестил руки на груди и смотрел, как Анита перекатывается по дивану, чтобы сесть и поесть. — М-м? — Хватит морозиться от тех, кто тебе добра желает. Ну да, люди сложные. — Коннер не шептал — просто говорил тихо. И очень медленно. — И что? Ты тоже непростой. — Я такого не говорил. — Тим закатил глаза. Коннер собрался что-то добавить, но Тим уставился на него во все глаза, всеми силами желая, чтобы он промолчал. И Коннер, его нелепый супергерой, удивлённо осёкся, посмотрел в ответ и не стал говорить ничего. Только вздохнул как-то душераздирающе печально и покачал головой. Паузы между ними становились всё более неловкими. Как будто воздух сгущался или шёл искрами от каждого движения. Нужно было разогнать это чувство звуками, голосами, разговорами, словами. Но Тим не знал, о чём говорить. Даже не был уверен, что хочет знать. А потом Коннер моргнул, на мгновение прервав их зрительный контакт, и едва слышно спросил: — Ты хотел переписать книгу? — Ну, да?.. Это же логично? В рукописи всё ведёт к той концовке, которая есть. Я хочу сделать что-то другое, что-то… моё. — Тим неуклюже вскинул руки. — О чём она будет? — Коннер чуть наклонился к нему, Тим инстинктивно отодвинулся. — Об обычных людях? О героях? О любви? — О тебе. — Тим зажмурился и отвернулся. — И о том, что если всей душой хотеть совершить что-то хорошее, быть чем-то большим, чем те, кто каждый день герои в больницах, в пожарных машинах, в полиции… Что если хочешь быть чем-то большим, ты можешь им стать. Человек, который хочет нести добро, будет его нести. — Тим открыл глаза и посмотрел в окно. Погода была прекрасной. Ни облачка. И небо было таким голубым, таким манящим. — Ты гуманист, Тим Дрейк, — произнёс Коннер и его тяжёлая ладонь обрушилась Тиму на макушку. Он потрепал его по спутанным волосам, будто они сто лет уже знакомы. — Ты можешь думать иначе, конечно. Но мизантропия у тебя напускная. Тиму хотелось подскочить на месте, яростно влепить Коннеру пощёчину, заткнуть его раз и навсегда. Закричать. Запретить лезть к нему в душу. Оттолкнуть. Но он не стал. Не стал спорить, не стал оправдываться, не стал отвергать. — Может быть. — Тим поднялся, всё ещё стараясь не смотреть Коннеру в глаза. — Но у меня всё ещё есть рукопись, в которой ты умираешь. Как я мог написать что-то настолько ужасное, если бы не был… таким, какой есть? — Я же сказал. — Коннер закатил глаза. — Я думаю, что оно зацепилось за тебя, потому что ты пытаешься быть не тем, кто есть. Вот и всё. И эта… штука… сущность, или что оно там. Оно просто связало нас вместе, потому что я тоже пытался быть кем угодно, кроме себя. — Он сделал глубокий вдох. — Всё просто. Тим помолчал. Он не знал, прав ли Коннер. Даже не думал об этом никогда. И сейчас-то не стремился думать. — Какая теперь разница. Кто действительно носит маску, а кто нет. — Он поднял взгляд на Коннера и печально покачал головой. Они снова смотрели друг другу в глаза. — Мы уже вляпались. И даже выбраться сами не можем. — Ну да, ну да. — Коннер вдруг рассмеялся, чем очень удивил Тима. Смех был очень искренний, но не без горечи, будто Коннер смеялся, радуясь и печалясь одновременно. — А ты, я смотрю, уже устрадался от того, что тебе кинулись помогать посторонние. Вот тебе и урок. Не всё можно сделать самому. — Он снова потянулся к Тиму, и Тим снова отпрянул. Покачал головой. — А кто-то пострадал бы, если бы Анита тогда не появилась, и я выпал из окна? Он вполне успешно избегал сближений с людьми всегда, и особенно с тех пор, как погибли родители. Он не хотел, чтобы кто-то мучился из-за разрыва связи с ним и не хотел мучиться сам. Может, Коннер был прав, конечно. Может, Тим и правда бежал. — Ты правда не понимаешь? — Коннер подался вперёд. Он вдруг обхватил его лицо ладонями и заглянул прямо в глаза. — Представь себе, что будет, если покончит с собой человек, написавший книгу, главная мысль которой: «Нет боли достаточно сильной, чтобы сломить нас». Представь себе разочарование, которое испытают те, кто её читал. Ты дал им надежду и тут же отнял. — Он отпустил его так же резко, как и схватил. Выпрямился и попятился. — Может быть, ты и хотел отдалиться от людей, но бездарно провалился. — Коннер хмыкнул и развернулся. — Подумай об этом, пока я буду спасать мир. — Он махнул ему рукой, не оборачиваясь, и ушёл в коридор за плащом. Тим упрямо смотрел ему в спину, не в силах выбросить его слова из головы. Тиму не хотелось соглашаться с ними. Он и не согласился.

***

Когда лифт закрылся, Коннер прижался лбом к зеркалу и зажмурился. Тим был невозможным. Невозможным идиотом. Самовлюблённым, упёртым, упрямым, глупым… И вместе с тем умным и неуверенным. Уставшим. Коннер совсем не знал подробностей его жизни, но то, о чём он догадывался, было не таким уж приятным. Писатель, конечно, мог быть просто апатичным мерзким засранцем, по жизни и по определению. Но Тим вёл себя, как недолюбленный ребёнок, который и заботу принимает как что-то меркантильное и рассчитанное на отдачу с его стороны. Он был печальным. Подумав об этом, Коннер просиял. Он пытался понять его так долго. Так старательно. Перебирал эпитеты, перебирал явления, но всё это время нужное определение было на поверхности. Писатель Тим Дрейк был самым печальным человеком из всех, кого он встречал. Может, предназначением Коннера было не только спасать людей от пожаров и преступников, но и открыть Тиму Дрейку чудеса сокращения тех мышц лица, которые растягивают губы в улыбке? Пожалуй, стоило попробовать. Ночь героизма была долгой, но не то чтобы очень тяжёлой. Метрополис оказался на удивление спокойным с субботы на воскресенье, и Коннер вернулся в Готэм часа в три утра. Скинул костюм у кровати, прямо на пол, и провалился в сон, едва рухнув на перину. Спал он крепко, без единого сна, и открыл глаза в десять. До того, как ему позвонил Константин, до того, как прозвонил будильник. Коннер принял душ и почистил зубы, даже зарядку на всякий случай сделал, сунул в сумку «Возрождение Тёмного рыцаря» и, захватив с собой новенький термос (второй так и остался у Константина, и Коннер только надеялся, что там ещё не завелась новая цивилизация), отправился на автобусную остановку. Сначала нужно было заехать в «Чайку» и посетовать Кассандре и Стефани на несговорчивого писателя, выпить кофе и только потом поехать к Тиму. Он хотел потянуть время в надежде, что, когда он приедет, Анита и профессор Константин уже найдут ответ. В «Чайке» было непривычно людно. Не было ни одного свободного столика, так что Стефани затащила его в подсобку. Усадила там на ту же табуретку, на которой он разбирал документы, и оставила ненадолго один на один с книгой. На второй главе (книга затягивала, и Коннер совсем не замечал, как бежит время) к нему заглянула Кассандра. — Сегодня ты радостнее, чем раньше. Но всё равно какой-то недовольный. — Девушка просочилась в каморку и одёрнула здоровой рукой передник, взметнув облачко муки. — Что такое? — Ну. — Коннер покачал головой. — Помнишь, я говорил про человека, который может всю мою жизнь изменить? — Ага. — Кассандра махнула гипсом. — Помню. Всё-таки понял, в каком смысле? — Прекрати. — Коннер закатил глаза. — Это правда, что домашнее печенье с шоколадной крошкой лечит от печали? — Даже Санта в это верит. А что, тебе не помогло? — Кассандра подбоченилась. — Нахал. — Даже не знаю, что изменилось с тех пор, как ты меня ненавидела. Разве что больше не подливаешь мне в кофе средство для прочистки труб. — Он рассмеялся. — Мне помогло. Но мне интересно, поможет ли ему. — Слушай. Я испеку тебе коробку свеженького печенья, даже термоупаковку найду. А Стефани сердечками обклеит. — Кассандра улыбнулась и засверкала глазами. — Если скажешь, кто он. — Ты мне всё равно не поверишь. — Коннер поднялся, собираясь выйти. — Вообще не поверишь. — А ты попробуй. — Кассандра загородила собой подход к дверной ручке и поджала губы. — Я, знаешь ли, во многое могу поверить. Коннер вздохнул, склонил голову набок и поднял вверх книгу, ткнув пальцем в имя автора. Кассандра нахмурилась и подалась вперёд. Поводила головой из стороны в сторону, будто перечитывая эту несчастную строчку из двух слов, потом вздохнула устало и сказала: — Ты прав. Не поверю. Ты конченный псих. — Ну да. — Коннер покачал головой. — Я так и сказал. Как и в то, что он живёт через пару кварталов отсюда. Пешком можно найти. — Слушай, хватит гнать. — Кассандра скорчила рожу. — Но попытка засчитана, я сделаю тебе печенья. Дай мне немного времени. Можешь пока почитать книгу, — она фыркнула, — своего воображаемого друга. Коннер рассмеялся и сел на место. Реакция Кассандры была закономерна. Он и не ожидал, что ей нравится такого рода литература. Он сам слышал о «Тёмном рыцаре» пару лет назад, но помнил пик популярности Тима Дрейка очень смутно. Тогда он, кажется, решил, что такая книга не может быть ничем особенным, а она оказалась… ну, без претензии, но далеко не глупая. Сейчас вообще было сложно написать что-то выдающееся, что-то, что хотя бы слегка отдавало новизной. Тиму Дрейку это удалось. Коннер как раз дочитал сцену второй встречи миллиардера и загадочной воровки, когда в подсобку заглянула Стефани. — Эй, ковбой, — шепнула она. — А молока этому твоему писателю подогреть? — Она улыбнулась. Коннер закивал и добыл из сумки термос. — Потом скажете, сколько я должен. И не смейте отмазываться. — Он строго погрозил пальцем Стефани. Девушка показала ему язык, выпучив глаза, и скрылась. Печенье принесли минут через десять. Не то, чтобы Коннер засекал, но времени прошло не так уж и много. Из «Чайки» его отпустили только в районе часа, зато уходил он, прижимая к груди тёплый контейнер с печеньем, завёрнутый в несколько мягких махровых полотенец с пасхальными кроликами, и с термосом молока, спрятанным в сумку. Коннер заскочил в автобус, проехал несколько остановок и вышел прямо напротив комплекса, в котором жил Тим. Консьерж — как всегда — совсем не обратил на него внимания, и Коннер спокойно прошёл к лифтам, так же спокойно поднялся на двадцать пятый этаж и только подойдя к двери и достав ключи, почему-то, встревожился. В лофте было почти темно. Окно было тщательно завешено одеялами, на столе вокруг машинки стояли свечи. Анита сидела с краю, на стуле Тима, скрестив ноги и сжав ароматические свечи в тонких пальцах. Константин же, наоборот, постоянно двигался. Он что-то читал нараспев, перебирая ключи и печати на огромном кольце. Связка была огромная, она позвякивала при каждом движении. Профессор шипел, потом делал паузы, потом снова шипел. Коннер осторожно пробрался у него за спиной и заметил, что всё его худосочное тело, обнажённое по пояс, разрисовано знаками и письменами. Тим нашёлся на кухне. Он сидел за столом, подтянув к себе ноги, и наблюдал за происходящим, презрительно щурясь и поджав губы. Когда Коннер сел на стул рядом, беззвучно его отодвинув и беззвучно же поставив на стол контейнер, Тим только прошептал: — Вчера, когда ты ушёл, приехали какие-то друзья Джона. Увезли половину книг и привезли в два раза больше. Ещё каких-то свечей и другого хлама. Без понятия, что они делают. Попросили меня не мешаться. — Он говорил очень тихо, Коннер даже не ожидал, что сможет услышать его за вскриками Константина. — Тогда для исполнения моего плана, — так же тихо прошептал Коннер, — нам придётся запереться в единственной отдельной комнате, которая у вас есть. — Он кивнул в сторону ванной. — И захвати кружки. — У меня она одна, — заметил Тим. Коннер удивлённо вскинул брови, чего не должно было быть видно в полумраке, но писатель всё равно заметил. — Те две, которые купила Анита, грязные и потерялись где-то среди магического хлама. — Он спустил босые ноги на пол, снял с крючка свою кружку и молча пошёл в ванную. Коннер только покачал головой, глядя на его рассеянные движения. Тим как будто и не задумался, почему Коннер предлагает уединиться. Когда Коннер прикрыл дверь, и они оказались в абсолютной темноте, Тим снова зашуршал одеждой, щёлкнул каким-то включателем, и ванную залило тёмно-оранжевым светом самодельной гирлянды с плетёными птичками. — Она тут была, когда я въехал, — пояснил он, когда Коннер иронично вскинул брови, глядя на него снизу вверх. — Не знаю зачем. — Он сел напротив прямо на пол, скрестив ноги по-турецки, и уставился на Коннера очень пристально. — И зачем тебе огораживаться от увлекательной пляски профессора фольклористики и литературоведения университета Готэма имени Марты и Томаса Уэйнов? Коннер подслеповато сощурился, рассматривая его лицо в полумраке, и поставил перед собой тёплый контейнер с печеньем. — Если расскажешь мне о своём детстве, то я скажу тебе, что внутри. — Он положил руки на контейнер, на случай, если писатель решит его потрогать или попробует открыть. — С чего бы мне рассказывать постороннему человеку о своём детстве? — Тим выгнул брови и отшатнулся. Коннер сумел удержаться от раздражённого вздоха. — С того, что этот посторонний человек тебя сможет понять. И с того, что он совсем не такой посторонний, каким ты его выставляешь, — проворчал он. — Давай. Хотя бы один факт. Ну, там. Про носки над камином. Или какие конструкторы тебе дарили. Тим опустил голову, уставившись куда-то в сторону, и помолчал какое-то время. Потом вдруг вскинулся. — Про Рождество хочешь? Хорошо. — Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, как будто пытался расслабиться, подготовиться к тому, что собирался сказать. — Ненавижу Рождество. Уже в детстве прекрасно понимал, почему по статистике в рождественские праздники больше всего самоубийств. Самый лицемерный и одинокий праздник. — Он улыбнулся, сначала натянуто, а потом злорадно, будто этим откровением хотел сделать Коннеру неприятно. Оттолкнуть. Сказать: «Смотри на меня, я купаюсь в своём страдании». «Уходи, не мешай». — У меня в рождественском носке на камине всегда была открытка от родителей, что они приедут на Новый Год. Они никогда не приезжали. — Так и думал. — Коннер знал, что нельзя показывать разочарования. Хотя… Не разочаровался он. Наоборот, ожидал чего-то похожего. Чего-то такого. Справедливо озлобленного. — Я принёс тебе печенье с шоколадной крошкой. — Что?.. — Печенье с шоколадной крошкой. И клюквой. Ещё тёплое, я успел донести, пока не остыло. — Коннер начал разворачивать контейнер. Писатель не шевелился. Только моргал удивлённо. Даже дышал почти неслышно. — Знаешь, отцы мне печенья не готовили. — Коннер снял крышку. — Хотя о чём это я. Ты точно знаешь. — Он хмыкнул. — Так вот, они не готовили, так что я совсем не знаю о таком… как бы сформулировать. «Домашнее печенье как у мамы» для меня никак не связано с домом. Но оно вкусное. И настраивает на позитивный лад, — с этими словами он достал термос и плеснул Тиму в кружку тёплого молока. — Мне кажется, в твоей жизни нет радостей, кроме сигарет и кофе-то, — добавил он. — Пусть теперь печенье будет. Тим нервно сглотнул, не отвечая, не двигаясь. Потом, будто это давалось ему с огромными усилиями, он начал кривить губы и двигать челюстью, осторожно проговаривая слова: — Зачем тебе это? Зачем ты это делаешь? «Потому что ты выглядишь печальным, и мне больно это видеть, и я хочу сделать тебя счастливее». «Потому что я хочу увидеть, как выглядит твоя счастливая улыбка». Что он вообще мог сказать? Коннер облизнул губы. Он вдруг вспомнил, кто они друг другу. — Потому что ты меня таким написал. Я должен помогать тем, кто нуждается. — Он протянул Тиму кружку с молоком и печенье, ещё помнящее прикосновение рук Стефани и Кассандры. — Давай. Оно тебя не съест. Берёшь его, макаешь в молоко и кусаешь. Тим посмотрел на него очень устало, будто ему было не под тридцать, а далеко за восемьдесят. Но потом всё же взял и кружку, и печенье, и сделал, как сказал Коннер. Те несколько мгновений, что ничего не менялось, Коннеру показались вечностью. А потом, будто по волшебству, Тим преобразился. Напряжённое лицо расслабилось. Брови, вечно слегка нахмуренные, уползли вверх. Тим снова заморгал, облизнул удивлённо губы и сглотнул. Мгновение назад он был похож на старика, а сейчас снова превратился в одинокого ребёнка. — Видишь. — Коннер хмыкнул. — Даже Санта любит печенье с шоколадной крошкой. Ну, не так, как овсяное, конечно… — Молчи, — фыркнул Тим. — Я уже понял. Это… — Он снова обмакнул печенье в молоко и снова надкусил. Коннер расслабленно ссутулился. Писатель, может, сам не замечая, улыбался. И улыбка ему очень шла. — А ты? — Тим вдруг встрепенулся и протянул ему кружку, Коннер тихо фыркнул и тоже взялся за печенье. Происходящее здесь и сейчас было потрясающим независимо от того, что творилось за дверью. Коннер мог гордо сказать, что год выдался щедрым на радостные минуты. Он был счастлив в конкретном мгновении за последние несколько месяцев чаще, чем за всю остальную жизнь. Конечно, это не делало его нормальным… Но теперь он хотя бы мог это признать. Они уплели содержимое контейнера очень быстро. Шипение и крики за дверью ещё не прекратились, но Коннер и не возражал. Прямо сейчас ему хотелось просидеть в этой ванной всю оставшуюся жизнь. Он даже был готов умереть в ближайшее время. Главное, что довольным. Писатель хрустел последним печеньем. Как только молоко закончилось, а печенье остыло и стало затвердевать, выяснилось, что Тим совершенно не умеет быть аккуратным. Он рассыпал крошки вокруг. На пол. На одежду. И весь перемазался. — Стоило ради этого рассказывать мне о Рождестве? — осведомился Коннер, облизывая пальцы. — Шутишь? — отозвался с набитым ртом Тим. — Я бы всё детство продал за это печенье. И этого не хватило бы. — Он проглотил и замер, наверное, мысленно выбирая между вежливостью и возвращением к пассивной агрессии. Коннер не собирался его торопить. Он просто смотрел в полумраке на него, с бликами оранжевого света на лице — на щеках, на носу. Смотрел на крошки у него в уголке губ и подбородке, и его снова тянуло к нему. Он неторопливо, очень осторожно протянул к писателю руку и провёл пальцем по его щеке. Задел уголок губ. Коснулся подбородка. Он подался вперёд, и Тим подался вперёд, и оказался так близко, и был таким близким в свете этой дурацкой гирлянды. Их вновь тянуло друг к другу. Как будто они были предназначены… Писатель поднялся резко, будто кто-то грубо дёрнул его вверх. Он отвернулся, достал из кармана биди и спички и закурил, стряхивая пепел в раковину. Коннер видел, что у него дрожат руки, но не видел, залил ли румянец стыда его щёки, или может он, наоборот, побледнел. Только на четвёртой затяжке Тим снова развернулся и улыбнулся. Как будто ничего не было только что, будто всё это время он на самом деле просто пытался сделать выбор между агрессией и благодарностью. А теперь он его сделал. — Спасибо за печенье, — сказал он. Голос у него дрожал так же сильно, как и руки, но он, кажется, ухитрялся сам себя убеждать, что это ничего не значит. — Правда. Я серьёзно за него бы продал детство. — Он замолк, потушил окурок о край раковины и снова сел на пол. Но теперь не напротив Коннера, а как-то подальше, упираясь спиной в кафельную стену. Молчание разрушало остатки того чуда, что произошло всего пару минут назад. — Как твои руки? — решил надломить тишину Коннер. Он знал, что всё в порядке. Тим больше не чертыхался, не морщился, когда приходилось что-то делать. — Лучше. — Тим опёрся руками о колени и помахал ладонями. — Мог бы печатать, если бы хотел. — Это хорошо. — Коннер покивал. — Будешь печатать на ноутбуке Аниты? — О. — Тим покачал головой. — Он перегорел. Карту памяти извлечь смогли, а вот сам ноутбук мертвее мёртвого. — Обидно. — Я куплю ей новый. Или свой отдам. Если мы переживём всю эту хрень. — Он помолчал немного и тихо добавил: — В конце концов, я ей должен. Коннер покивал, но не сказал больше ни слова. Разговоры пока не клеились — снова не клеились. А ведь им… ему? Нет, всё-таки им. Им было о чём поговорить. Что обсудить, по крайней мере. Они просидели в ванной до тех пор, пока из комнаты не донёсся грохот. Будто что-то разорвалось, как хлопушка или снаряд, или что-то подобное. Тим вскинулся, вцепился рукой в бортик ванной, поднимаясь, и напряжённо застыл. Коннер приложил палец к губам, спокойно подошёл к двери и приоткрыл, чтобы выглянуть. Из комнаты донёсся торжествующий вопль. Константин, грязный от сажи, взъерошенный и потный, дал пять Аните и сорвал с окна одеяло, позволяя дневному свету ворваться в комнату. Профессор, кажется, ликовал. — Вот сразу надо было так, сразу! — Что там происходит? — зашипел со своего места Тим. Коннер открыл дверь пошире и обернулся. Он не знал, стоит ли радоваться. Но это уже было хоть что-то. Одна маленькая победа. Хоть какая-то. — Похоже, они всё-таки выяснили, что сидит в твоей машинке. — Коннер махнул ему рукой, чтобы поднимался и тоже шёл к двери. — И стоило ради этого столько книг лопатить? — Ну. — Тим встал рядом, скрестив руки на груди, и поёжился, будто от холода. — Может, теперь они его изгонят побыстрее. Коннер сцепил руки в замок, чтобы не обнять его за плечи. Если Тим дальше шарахался от него, то рассчитывать на его благосклонность от физического контакта не приходилось. Удивительно даже, что этот же Тим всего пару дней назад задремал так сладко у Коннера на руках. — Как думаешь, — тихо спросил вдруг Тим, — они быстро справятся? — Чёрт его знает, Тим. — Коннер даже покачать головой себя заставить не смог. Только повернулся к Тиму и тут же вновь отвёл взгляд. — Парни, я без понятия, чем вы там занимались, но хватит стоять за дверью с таким несчастным видом. — Константин зашагал прямо к ним. Щёлкнул, включая верхний свет, бесцеремонно протолкнулся в ванную, перешагнул через контейнер от печенья и кружку, и склонился над раковиной. Теперь было заметно, что у него обгорели ресницы, брови и даже часть волос. Тим поморгал, глядя на разводы сажи на белом фаянсе, достал биди и спички, закурил и только тогда пошёл прямиком к столу, к машинке. Коннер, не долго думая, пошёл за ним. У окна куталась в халат Анита. Золотой узор у неё на теле больше походил на сочетание кельтского орнамента и иероглифов, и Коннер сощурился подозрительно, рассматривая клинопись у неё на лбу. — Что? — Анита достала из кармана халата резинку и собрала волосы в небрежный пучок. — Да, я вуду-практик, но здесь и сейчас это не очень-то помогло. Мы импровизировали. — Она довольно улыбнулась и потрепала Тима по плечу. — Зато у нас вышло. Тим всё равно от неё отшатнулся. А ведь он знал её дольше, чем всех присутствующих. Она спасала ему жизнь. И в её порыве не было ничего, кроме желания подбодрить. Анита, похоже, совершенно на него не обиделась. У неё была какая-то железная выдержка, которой никто из знакомых Коннера похвастаться не мог. Мало кому, наверное, удалось бы не убить Тима Дрейка, несколько месяцев подряд проедающего плешь любому с ним рядом. Тим нашёл свою скомканную салфетку и теперь отплёвывался в неё, стряхивал пепел, и упорно, даже как-то слишком старательно, не смотрел ни на Коннера, ни на машинку. — В общем, — выдохнул Константин, выходя из ванной. Он вытирал лицо и волосы. Теперь Коннер рассмотрел и ожоги на его лице. Вернее, покраснения. Такие же, как на ладонях Тима всего день назад. — Я выяснил, что это за демон. Это… — профессор уставился сначала на спину Тима, пока писатель не обернулся, а потом прямо на Коннера, и вдруг разочарованно покачал головой. — Да какая вам разница? Вам и толку-то не будет. — Повесив полотенце себе на плечо, Константин достал из кармана брюк сигареты и зажигалку. — Серьёзно. Я напрягу своих ребят, чтобы нашли всё, что мне нужно. А тем временем мы с Анитой отдохнём. Я собрал этот ритуал из такого ебического количества информации, что мне даже думать сейчас больно. — Он закурил, затянулся глубоко-глубоко и выдохнул дым. А потом вернулся на диван, уселся на нём и уставился в потолок, запрокинув голову и изредка поднимая руку, чтобы снова затянуться. Писатель затушил свой окурок и оставил его в платочке. Он пытливо уставился на Аниту. — И… И всё? — Я приму душ и решу, хочу ли я провести день точно так же. Пока что очень хочу. — Она потёрла глаза ладонями и, больше ничего не говоря, скрылась в ванной. — И всё, — констатировал Коннер. Они с Тимом помолчали какое-то время. — И всё, — повторил после затянувшейся паузы писатель. Он вдруг как-то странно повёл носом и обернулся. — Коннер… — охнул он. Коннер обернулся и удивлённо замер. — Э-э. — Коннер, не слушая протесты Тима, задвинул его себе за спину. — Профессор? А машинка так и должна дымиться? — Машинка, дорогой. — Константин согнулся, чтобы затушить окурок, и снова откинулся на диване. Голос его звучал всё невнятнее. — Машинка будет ещё и не такое сейчас выкидывать. Вы её пока не трогайте. Как и мы с Анитой, она просто не может отойти от ритуала. В конце концов, она загорелась и чуть не спалила меня. Дайте многоуважаемому герцогу отдохнуть. — Джон шумно и заразительно зевнул, прикрыл глаза и обмяк, заснув моментально. — Теперь точно «и всё», — констатировал Тим. Он спрятал обслюнявленную салфетку в карман и уселся на стул. — Я без понятия, чем тебя развлечь, Коннер. — Писатель развёл руками и посмотрел на Коннера в упор. — Я и раньше-то не знал, но тут хотя бы захватывающее перекладывание бумажек из одной стопки в другую на фоне было. А если они сейчас спать улягутся, то… — Он запнулся, немного помолчал, а потом коснулся руки Коннера — самым кончиком мизинца. — У тебя «Возрождение Тёмного рыцаря» с собой? — Конечно. Но я прочёл только три главы, пока в «Чайке» сидел и ждал печенье, я не… — Коннер. Тысячи людей хотят, чтобы я приехал в какой-нибудь книжный магазин в их городе и почитал хоть что-то из этой истории. — Тим посмотрел на него так снисходительно, будто Коннер был ему обязан жизнью. Не то чтобы он не был. — Давай сюда книгу, — буркнул писатель. Коннер покачал головой и ткнул большим пальцем в спящего Константина. Будто в подтверждение его намёка, из ванной вышла Анита и поплелась к дивану, на ходу потягиваясь. — Анита, — повысил голос Тим, — если не сильно брезгуешь, можешь поспать на батарее, в моей постели. — Он снова достал пачку биди, но выуживать оттуда табак не стал. — Как можно побрезговать периной, мистер Дрейк, — простонала Анита. Она рухнула в кровать прямо в халате, и Тим укрывал её сам. Потом он вдруг направился к двери из квартиры. Остановился, уже взявшись за ручку, и помахал Коннеру, добавив шёпотом: — Книгу возьми. Коннер догнал его только в коридоре. Тим крутил на пальце брелок с единственным ключом и вёл Коннера к дальней двери: кремово-жёлтой, с стеклянной вставкой справа. Тим открыл её своим ключом и выскользнул на лестницу, поманив за собой Коннера. — Я выкупил возможность забираться на крышу. Не очень-то часто пользуюсь ей, но. — Он пожал плечами. Открыл ведущий на крышу люк и выбрался так ловко и проворно, как Коннер не ожидал от щуплого и на вид не очень спортивного писателя. — И… и что мы тут будем делать? — Коннер выбрался следом и закрыл люк. Несильный ветер трепал кардиган писателя, его бесформенную кофту, широкие мятые штаны. Ветер гладил его по спутанным волосам так, как хотелось бы Коннеру. Вот везунчик. Тим побродил по крыше, постоянно озираясь по сторонам, словно искал что-то. Потом довольно кивнул и целенаправленно пошёл куда-то. На крыше стояли два стула с металлическими ножками, с деревянными седушками, обтянутыми потёртым кожзамом. Коннер удивлённо уставился, когда Тим уселся на один и кивнул на соседний. Потом снова протянул руку, и Коннеру наконец пришлось вручить ему книгу. — Итак. — Тим заправил волосы за уши, помассировал виски и наконец открыл книгу. Коннер сел напротив и откинулся на хлипкую спинку. Он смотрел, потому что не было ничего важнее в мире, кроме этого момента. Почему-то ему снова так казалось. Как всего ничего времени назад, когда они ели печенье. Даже если сейчас писатель выглядел сварливым, даже если сейчас он сжимал коленями несчастную книгу, раскрытую на нужной странице, и отчаянно пытался закурить. — Итак, — повторил Тим. С третьей попытки, когда Коннер прикрыл огонёк спички ладонями, ему всё же удалось закурить. — Приступим. Он закинул ногу на ногу и стал читать, покачивая соскальзывающей с пятки чешкой в такт своему тону. Коннер не знал сначала, как реагировать. В первые минуты ему казалось, что Тим просто читал, не особенно вдаваясь в интонации и происходящее, но потом вдруг понял. Тим читал не монотонно. Он читал эту книгу так, как считал нужным. Он расставлял акценты сам, понижал и повышал голос, повышал и понижал скорость своего бубнежа. Он читал и листал страницы, почти не давая Коннеру времени, чтобы справиться с эмоциями. Он не повторял одни и те же фразы, пробуя их на вкус — он знал, какие они, знал их запах и ощущение, знал, как дать слушателю услышать именно то, что хотел вложить в эти слова. Коннер вдруг подумал, что, даже понимая его чувства, даже понимая все причинно-следственные связи жизни писателя, он всё же раз за разом оказывался перед закрытой дверью. Он знал, что Тим Дрейк гуманист, но не знал, как тот видит мир на самом деле. Не знал, как он выбирал из всех возможных слов нужное, как создавал образы, которые представали перед читателем на страницах его книг. Коннер не мог подобрать этому даже приблизительные аналогии, и из-за этого с каждым предложением «Возрождения тёмного рыцаря» он чувствовал себя всё невежественнее и глупее. Коннер воспринимал всё слишком рублено, слишком просто. Он не умел красиво говорить. Может, именно поэтому он и маски носить толком не умел. Голос Тима погрузил его в такое оцепенение, что когда писатель вдруг замолк, Коннер не сразу встрепенулся. Он вскинул голову, удивлённо глядя на Тима, не зная, о чём лучше спросить. Ему казалось, что только что у него на глазах переломили позвоночник главному герою, тому, что должен был вдохновлять людей. Коннеру хотелось спросить, что же будет дальше. Забежать вперёд. Заглянуть на последнюю страницу. Но он не стал говорить об этом, едва встретившись с Тимом взглядом и увидев его лицо и посиневшие от холода губы.