Любви счастливой не бывает

Капитолий остался позади несколько часов назад. Неподвижно сижу на первом стуле, который попался мне на глаза, едва я вошел в вагон, ставший для нас столовой. Я хорошо помню, как радовались мы с Китнисс, прощаясь с Капитолием всего на три недели. Теперь мы покидаем его навсегда, но души нет, сердца нет, внутри только пустота и серый пепел. Пустота. Тихое гудение вагона, говорит о чудовищной скорости, которую развивает поезд. Впервые с момента моей «победы», я остался один без присмотра Хеймитча, ментор даже не попытался пристегнуть меня к стулу, в бесполезной попытке спасти мне жизнь. Уже завтра мы будем дома, и завтра президент Сноу будет мертв. Как жаль, что нам с Китнисс не суждено увидеть нового Панема. Сейчас, больше всего на свете, я хочу пройти в последний вагон, потому что там спит Китнисс. Я не могу заставить себя даже в мыслях считать ее мертвой. Она заснула у меня на руках, на песке, на нашей последней арене. Она и сейчас спит в уютной деревянной кровати, которую я должен разделить с ней. Я сижу на своем стуле, потому что знаю, дверь в вагон Китнисс заперта, как была закрыта дверь в ее комнату в Капитолии. Не пуская меня к ней, Хеймитч бережет меня от лишних потрясений. Стоит вспомнить ментора, как он тут же появляется собственной персоной. Привычно пошатываясь, он входит в вагон. - Ты так и сидишь здесь? - удивляется ментор, я не вижу необходимости подтверждать очевидное. Хеймитч садится к столу и достает из кармана свою неизменную спутницу. Он зло смотрит на меня и наконец решает начать разговор, которого избегал все время, после моего возвращения, - Прости я ничем не мог помешать ей. - Спасибо, я почти отвык от чувства свободы, - поднимаю руку на которой уже успели остаться следы наручников. Хеймитч презрительно фыркает, но ничего не отвечает. Говорить трудно, но мне хочется выговориться. - Знаю, это я виноват, не нужно было оставлять ее даже ненадолго. Я должен был догадаться, что Китнисс попробует это сделать, но думал, что сумею ее опередить. Почему ты не пускаешь меня к ней? - Потому, что не хочу везти домой два трупа, вместо одного. - Ты и так их везешь. - Я просто хочу спасти тебя, как она и просила. - У тебя был шанс спасти меня на Жатве, - я не имею права упрекать его Жатвой. Хеймитч выполнял наш с ним договор, но слова сами слетают с языка. Я готов выдержать любой поток брани от ментора, но вместо этого он спрашивает. - Не передумал? – я отрицательно качаю головой, у меня нет выбора. - Мертвым нет места, среди живых, - спокойно произношу фразу, прочитанную много лет назад в одной из немногих книг школьной библиотеки. Хеймитча передергивает от моих слов, и я понимаю, что они попали точно в цель. - Она просила меня спасти тебя, на арене и после, когда ты останешься без нее. Не знаю, понимаешь ли ты, но девочка любила тебя больше всего на свете. - Я тоже любил ее и люблю до сих пор. Без Китнисс мне нет места в этом мире. - Кроме тебя у нее осталась сестра и мать, если ты так сильно любишь Китнисс, то позаботишься о них, - ментор знает, как ударить в самое больное место. Он надеется, что напоминание о семье Китнисс заставит меня жить. Мне остается только грустно улыбаться и слушать Хеймитча дальше. - Ради Прим она пошла на Игры. Или ты думаешь, что Сноу оставит ее семью в покое? - Этого я боюсь меньше всего, - Президент Сноу уже никогда не сможет причинить боль не родным Китнисс, не кому-нибудь еще. Слушать опасения Хеймитча невероятно забавно. Впервые после чаепития с президентом Сноу я смеюсь. Смеюсь так долго, пока не начинает сводить челюсти. Ментор с интересом смотрит на меня, делает несколько больших глотков, ожидая, пока я успокоюсь. - Прекращай ломать комедию. В твое безумие я не поверю, - его слова действую отрезвляюще. У меня больше нет сил, даже для смеха. - Со временем все проходит, и боль становится привычной. Поверь. Я был на твоем месте. - Не поверю, - встаю, делаю шаг в сторону двери, но останавливаюсь, смотрю на Хеймитча, - Иногда честнее умереть, чем жить как ты. Я не хочу становиться тобой. Я смогу сделать то, чего испугался ты. Ментор рычит, мне в след летят проклятья, не извиняясь и не оборачиваясь, я выхожу из вагона. Грохот и звон бьющейся посуды сменяет тихое, еле слышное рыдание Хеймитча.