И пусть ничто не потревожит сны

Себастьян приходит в себя от едва слышного щелчка замка. Дверь открывается медленно, не издавая ни скрипа. Явно придерживается руками того, кто хорошо осведомлен об особенностях местного интерьера. Дрема моментально соскальзывает от ощущения чужого присутствия. Себастьян дышит размеренно и спокойно, ничем себя не выдавая. Из-под приоткрытых век наблюдает за темным мальчишеским силуэтом. Внутри натягивается струна напряжения – Рубен движется плавно и мягко. Почти бесшумно закрывает за собой дверь, в этот раз даже не щелкнувшую замком. Легкий, как тень, – ни одна половица не скрипит под его весом. Будь Себастьян пьян, списал бы все на расстройство зрения. Мальчишка замирает у двери, будто точно так же вслушивается, пытаясь понять, спит ли тот. У Себастьяна на мгновение сбивается дыхание, когда он осознает, насколько жутко выглядит эта сцена со стороны. Странности Рубена расцветают все ярче, и он совсем не уверен, что хочет узнать их ближе. – Что тебе нужно? Рубен вздрагивает – видимо, все же думал, что Себастьян спит. Тот старается не размышлять о том, почему же тогда он не ушел сразу. – Я хотел поговорить. В комнате нет часов, но Себастьян уверен, что детям семьи Викториано давно уже полагается видеть сны. Рубен все еще маячит темным силуэтом на пороге. Будто сам не знает, чего ему хочется больше: чтобы он прогнал его или пустил. – Проходи, – бормочет Себастьян, откидываясь обратно на подушку. Подвигается, освобождая место рядом с собой. Он ждет, когда кровать едва слышно скрипнет под чужим весом, но этого не происходит. Снова поднимает голову – Рубен все еще мнется у двери. Себастьян шумно выдыхает. С Рувиком – нельзя забывать, что это Рувик – никогда не бывает просто. – Иди сюда, – приглашающе хлопает ладонью рядом с собой, окончательно отрезая путь к отступлению. Мягко поддразнивает. – Или уже расхотел? Мальчишка упрямо делает шаг вперед, второй, третий. Осторожно опускается на самый край – так далеко, как только может, чтобы даже случайно не соприкоснуться с Себастьяном. – Вы когда-нибудь видели трупы? Голос слабый, неуверенный, отмечает Себастьян. Значит, сам понимает, насколько неестественно это звучит. – Ты. Обращайся ко мне на ты, – он странно себя чувствует, пытаясь укрепить контакт с Рубеном таким простым приемом. Но если уж решил попытаться уберечь Рувика и мир друг от друга, нельзя пренебрегать даже таким. – Так ты видел человеческие трупы? – уже увереннее спрашивает тот. – Да. И много. – Что при этом чувствовал? – Рубен пытается говорить ровно, но в голосе все равно проскальзывает жадный интерес. Себастьян задумывается. Что бы ни говорили, как бы ни писали в книгах, с каждым новым погибшим эмоции не так уж и притупляются. Он перебирает их, как драгоценные камни, пытаясь понять, как лучше ответить Рубену. Не солгать, но и не разочаровать. – Пустоту, – признается он наконец. Намеренно не поясняет, позволяя тому самому выбрать, что это значит. И, кажется, не прогадывает. От Рубена веет удивлением – явно ожидал чего угодно, но не этого. Поддается вперед, чтобы спросить что-то еще, но Себастьян прерывает его: – Думаю, теперь моя очередь. Рубен заинтересованно склоняет голову к плечу. Кажется, находит в этом что-то любопытное, и оттого не возражает. – Почему собаки и свиньи? – Свиные органы больше всего похожи на человеческие, – голос переполняется уверенностью, как всегда, когда Рубен говорит о своем увлечении. – Но из-за того, что пищеварительная система устроена просто, пришлось искать замену. Собаки хорошо подошли. – Обычно исследования проводят на мышах, – замечает Себастьян. – Они слишком маленькие. Процессы изучать удобно, но органы и системы – нет. Рубен ежится от холода, будто бы рассеянно поднимает ноги на кровать. Украдкой просовывает ступни под одеяло и вздрагивает, когда случайно соприкасается с Себастьяном. Но не отодвигается. Себастьян запоздало вспоминает, что так и не закрыл окно. Ноги у мальчишки оказываются неприлично холодными. Видимо, проблемы с кровообращением были у него еще до того пожара. – И я не люблю мышей, – негромко признается Рубен, чтобы разбить возникшую было неловкость. Себастьян старательно прячет усмешку, опасаясь ненароком обидеть. – Правда, что мертвые люди похожи на живых? Воспоминания тяжелые и неприятные, но ради Рубена можно вытянуть их из-под мутной пленки алкоголя. – Нет, – привычной фляжки не хватает особенно остро. – Больше на восковые куклы. Удивил? – Да. Почти во всех книгах их описывают так, будто они сейчас встанут и пойдут, – признается Рубен. – Миф. Попробуешь угадать в чем различия? Мальчишка задумчиво кусает губы. Украдкой – как ему кажется – смотрит на Себастьяна и, решив что-то для себя, подвигается ближе. – Бледность? – пробует он самое очевидное. Себастьян улыбается азарту, колокольчиком звенящему в голосе. – В том числе. – Но ведь есть и просто бледные люди, – возражает Рубен. – Их же не путают с трупами. – Мертвые не просто бледные, – поправляет Себастьян. – Они белые. Иногда чуть желтоватые или синеватые. Еще предложения? – Окоченение? – А ты определишь его на глаз? Рубен задумчиво прикусывает костяшку пальца. Себастьян готов спорить, что он методично вспоминает происходящие в организме процессы. – Моя очередь спрашивать? – поддразнивает он. Рубен возмущенно фыркает. – Трупные пятна? – Подходит. Дальше. Молчание, долгое и тягучее. Следующий вопрос осторожен, как первый шаг на лед: – Есть что-то еще? – Ты так и не назвал основной признак, от которого и пошло сравнение. Рубен хмуро молчит. Вариантов у него явно не осталось, но признавать поражение не хочется. – Ладно, сдаюсь, – пытается говорить ровно, принять свой проигрыш по-взрослому, но голос все равно выдает проскользнувшим смятением. И все-таки любопытство перевешивает. – Так почему восковые куклы? Себастьян усмехается. Трудно воспринимать всерьез мальчишку с холодным лодыжками и острыми позвонками. Даже зная, что через годы он превратится в безумного убийцу. – Из-за жира, – поясняет он. – Уже через пару часов он начинает стекать вниз. Как воск. Рубен, до этого напряженный и звонкий, откидывается назад. В смятении кусает губы, раздраженно сцепляет пальцы. – Я бы догадался, – с тихой досадой замечает он, опуская подбородок и пряча глаза. – Я знаю. Рубен поднимает голову – не может поверить, что в словах нет насмешки. Звучащая в голосе уверенность, кажется, смущает его. Он молчит, не зная, чем ответить; осторожно подвигается ближе, медленно и неуверенно откидывается назад, опираясь спиной о ноги Себастьяна. Его доверие клейкой зернистой сладостью оседает на языке. – А что насчет сестры? – Себастьян чуть сдвигается, чтобы его колени не упирались мальчишке в поясницу. Рубен благодарно возится, устраиваясь удобнее. – Она знает о твоих опытах? – Нет конечно, – в голосе звенит возмущенное отторжение. – Я думал, вы близки. – Да, но... – Рубен безнадежно выдыхает, сползая ниже. – Я не хочу ее расстраивать. Себастьян задумчиво кивает. Это хорошо вписывается в складывающийся образ. – А что насчет вскрытий? – бесцеремонно спрашивает Рубен. – Ты когда-нибудь бывал на них? Себастьян окончательно прощается со сном этой ночью.