Морская глухота

      Когда Иваизуми проснулся, дождя уже не было.       На деле, он закончился еще ночью, когда черная, густая тьма обнажила осколки космических катастроф и грозно оскалилась над головами всех жителей третьей планеты от юной звезды Солнце — маленькой песчинки среди галактик. Иваизуми поначалу не спалось — остаточная дрожь и возбуждение нахлынивали неприятной стягой, снова и снова скребли кожу изнутри, заставляя ворочаться с одного бока на другой и мельком замечать умиротворенное лицо полупьяного Оикавы на соседнем месте, близко, но невообразимо далеко; сквозь беспокойный сон он слышал, как затихла барабанная нестройная дробь, и после этого, сморенный и раздраженный, он смог наконец уснуть.       Ему снился Оикава, снова и снова, будто бы они не виделись целую вечность. Он, кажется, улыбался, но картинка была размытой, словно в старом телевизоре с помехами — шипела и скалилась.       Утро приветствовало Иваизуми пеклом и духотой: они почти весь вечер и всю ночь просидели с закрытыми окнам и сильно надышали. Солнце, так нагло прятавшееся чуть ли не сутки за штормовыми облаками, теперь вовсю отдавало себя работе, иссушая огромные лужи и строя чудные миражи на асфальте вдали. Ерзая по сиденью задубевшими конечностями, водитель потянулся, зажмурившись. Спать в машине было не очень удобно, но это было не худшее решение проблемы: все лучше, чем быть пойманным как соучастник в какой-то комнатушке. Он, заметив у своего бока Парлу, осторожно провел пальцем по шерстке, касаясь нежной макушки и спускаясь еще ниже, к холке. Кошка выгнулась, вытягиваясь, и, со всей силы вцепляясь в коленку полицейского (он со скрипом стиснул зубы), издала долгий жалобный мявк.       Комок из двух пледов на соседнем сидении зашевелился.        — Ива-чан?.. — промямлил Оикава, высовываясь из-под ткани и продирая глаза. Вытянутое, бледное, сонное лицо. Его прическа приобрела совсем бешеный вид, на щеках появилась легкая рыжая щетина. Он, оскаливаясь, как лев на полуденном отдыхе, зевнул в кулак: — Доброе утро…       — Проснись и пой, — прохрипел Иваизуми в ответ, открывая окна. Снаружи было свежо, но запах озона совсем исчез, уступив свое место дорожной пыли. Кошка, в ту же минуту вскочив к водителю на колени, понадеялась смыться, но ее удержала его крепкая ладонь, вцепившаяся в шкирку.       — Дождь закончился? — спросил Оикава, зажмуриваясь. На его глазах выступили слезы, которые он поспешил немного по-детски утереть кулаками — невинный жест, никем не ожидаемый. Иваизуми еще раз выгнулся в зевке и, дернув рычаг, поднял спинку своего кресла. В глазах на миг потемнело, он приложил руку к лицу, чтобы прийти в себя. До ушей донеслось щебетание знакомых птиц.       — Да. Можем ехать дальше.       Оикава моргнул пару раз и, сгребя в объятия Парлу с чужих коленей, открыл дверь со своей стороны.       — Я никуда не поеду без завтрака.       Легкое соприкосновение плечами при входе в магазинчик — Иваизуми незаметно отстранился. Оикава молча прищурился, прижимая к себе живой клубок тепла.       В магазинчике вежливый продавец поделился с ними кофе за сущие копейки. Правда, полицейскому пришлось ради этого терпеть невыносимый треп Оикавы, который, благодаря своему длиннющему языку, целую минуту безумолку тараторил заплетающейся речью о том, как им необходимо зарядиться кофе перед поездкой («Ведь какая поездка без чашечки кофе?» — спросил тот, вытягивая на лице резиновую улыбку; Иваизуми только отвернулся в невыносимой беспричинной злости). В результате, перекусив шоколадными батончиками из своих собственных запасов, покормив Парлу, заправившись и проверив состояние автомобиля, они были готовы ехать.       Мотор с готовностью по команде ключа загудел; ни один из них так и не проронил ни слова.       Иваизуми было неловко. Прошлый раз был у него так давно, что он и не мог вспомнить, с кем он спал, и потому так отчаянно себя чувствовал, напрочь забыв, как нужно себя вести, что говорить и как дышать. Он почти не вспоминал о вчерашнем происшествии, уже давным-давно (еще с того момента, когда он согласился) списав все на алкоголь, но унылый, уставший, понурый вид Оикавы приводил его в ступор. Не зная, что сказать, о чем завязать разговор, он продолжал отводить глаза и молча терпеть яркие вспышки прикосновений: спутанные локоны, зажмуренные глаза, вкус улыбки.       И холодные, как лед, кончики пальцев, вдруг коснувшиеся его щеки. Иваизуми вздрогнул. Обернулся.       Оикава смотрел прямо на него. Темные, черные глаза. Тень на лице, а светлое солнечное пятно сидело на футболке, где-то в районе сплетения, тоже солнечного. На лице — некая серьезная помесь беспокойства и полной отрешенности.       Где тот дурак, который сломал ему окно и вломился в его дом, аккуратно сложив обувь? Иваизуми больше не знал.       — Ты чего, завис, что ли? — вдруг бодро спросил парень, отстраняясь. Его лицо сменилось пластиковой улыбкой. Солнечный свет коснулся его глаз, и он зажмурился, отгораживаясь от лучей ладонью и щурясь. Иваизуми тряхнул головой и чуть нахмурился. — Будешь много думать — голова заболит. А то она у тебя и так пустая.       Удар не достиг цели; Иваизуми цыкнул, перехватывая руки защищающегося и хихикающего Оикавы. Коленом пришлось придавить ногу, так назойливо пихающую его в бок, завязалась шуточная борьба. Пинок за пинок, удар за удар, рассеченная губа снова закровоточила, пара синяков — и вот они снова сидят на своих местах, обиженные, но довольные; атмосфера в салоне кардинально поменялась.       — Ну ладно, прости! — поднял в сдающемся жесте руки Оикава, коленом помогая Парле влезть на торпеду, поближе к космосу,  светлому и прекрасному. — Я тебя просто приободрить хотел, а ты все в штыки.       — За такие «приободрения» в следующий раз точно в глаз получишь, — огрызнулся Иваизуми, снимая машину с рычага и включая заднюю передачу. — Дебил.       Оикава весело оскалился в ответ, упираясь ногами в бардачок. Сейчас он выглядел точно таким же, как и всегда: немного скучающим, валяющим дурака и необычным. Водитель, бросая взгляды то в зеркало заднего вида, то в боковое, уже начал думать, что ему показалось. Губу неприятно саднило.       — Включи навигатор, — распорядился Иваизуми, когда они попали на дорогу. Вокруг простирались зеленые поля, засеянные и вспаханные, бескрайние и необозримые.       — Есть, сэр.       Природа в этих местах безвкусная, плоская, абсолютно одинаковая — сельская: россыпи домиков, сухие, растрескавшиеся дороги, по бокам от которых — ступени милостивых деревьев, чья крона, казалось, едва-едва касалась крыши автомобиля, хотя на самом деле же высилась в нескольких метрах. Солнце, безжалостная мощь, слепило глаза.       Вскоре поля сменились густым лесом, за вершинами сосен виднелись далекие горы.       — Однажды, — вдруг начал тихо Оикава, отстраненно оглядывая заброшенное путниками шоссе, — я смотрел в кино фильм о том, как тают льды.       Он замолчал, пересаживаясь поудобнее и с кряхтением доставая из кармана пачку сигарет. Ветер за стеклом тихо шипел, просачиваясь сквозь маленькую щель в салон.       Иваизуми хотел бы задержать дыхание, но вместо этого на миг скосил глаза и вновь отвернулся.       — Огромные айсберги откалывались от ледника, сползая в океан, и из-под них вырывались на солнце их нижние части, — он затянулся и, словно едкий скандалист, процедил отрезанно: — Титанические глыбы льда, — затем развернулся, перекладывая ноги. Его глаза, сощуренные и отчасти безразличные, закрылись, он прижался губами к сигаретному фильтру.       — Ну и? — спросил Иваизуми, набирая скорость. Навигатор механическим баритоном приказал повернуть через восемь километров.       — И знаешь, что я подумал? — парень взмахнул сигаретой и тихо выругался, когда пепел попал на сидение.       — Не знаю, — отрезал водитель, нахмуриваясь. Оикава состроил мину и опустил голову, продолжая пальцами стряхивать следы своей неуклюжести с сидения.       — Я подумал: «Они похожи на китов, выскакивающих из воды», — сказал он уверенно, но сразу замолчал, впуская на дно своих зрачков неловкость. Фыркнув, он оставил свое занятие: пятно и так почти исчезло, оставив после себя блеклую седину нестираемого следа.       — У тебя больная фантазия, — буркнул Иваизуми, подбирая под себя левую, свободную, ногу. Оикава в ответ покачал головой, поднял руки и принялся показывать:       — Ну, смотри: вот глыба льда отваливается, — он рвано махнул рукой, показывая треснувшую льдину. — А потом в воде переворачивается пару раз и утаскивает за собой кучу мелких обломков, — пассы руками становились все оживленнее и оживленнее. — Тащит, тащит, тащит… — его голос становился тише и (вроде?) зловещее, пока он не замолчал, опустил руки и с наивнейшим выражением лица закончил: — И ложится на бок.       Иваизуми скривил бровь, бросая долгий взгляд на ждущего хоть какой-то реакции путника, и жалостливо выдохнул.       — Мне тебя никогда не понять.       Оикава тут же счастливо оскалился, шипяще смеясь и немного раскачиваясь из стороны в сторону. Оскал сменился улыбкой губ, но ровно такой же лазурной и лучезарной.       — Это потому что ты несчастен, Ива-чан! А я всегда-всегда счастлив, — голос пел, отдаваясь в самых укромных уголках машины, дуэтом с мотором и глушился неясной невидимой ватой. В карих глазах плясали пьяные черти, хотя парень был абсолютно трезв, и сразу стало понятно, что ничего не понятно с этим психом.       «Конченый придурок, » — заключил Иваизуми, мрачно смотря на дорогу.       — И чего ты смеешься? — парировал он, когда рев ветра подхватил испепелившийся окурок и унес назад по дороге.       — Мне весело, — уже более спокойно признался Оикава спустя четыре секунды — деликатной паузы. — Ты же почти мой человек, а это приятно.       — Я тебе не друг, — отрезал водитель, отворачиваясь и надеясь, что ничто не выдаст его противному попутчику. Тот, удивленно приподняв брови, наоборот, склонился ближе в сторону руля.       — Конечно, не друг, я и не говорил, — сказал он быстро. — Мы же вчера трахнулись, какие друзья.       — О, боже… — пробормотал Иваизуми, надеясь на то, что судьба смилостивится над его мозгами, но, похоже, ее основным планом было разрушить его жизнь при помощи Оикавы Тоору, потому как последний, отстраняясь, замолкать явно не собирался.       — Ты не плевался мне в лицо — поверь, такое было! — не пихался особо вчера, на моем прекрасном лице ни царапинки, и ты даже трогал мой хе…       — Ради всего святого, завали хлебало! — проорал Иваизуми борясь с откровенным желанием заткнуть уши обеими руками, но жизнь была ему важнее. На лице Оикавы цвела хитрожопая ухмылочка, в то время как щеки у водителя горели от стыда. — Так и знал, что этим закончится! Не надо было соглашаться… — досадливо, раздраженно озвучил он свои мысли; улыбке спутника, казалось, остались парочка миллиметров до ушей.       — Ну, теперь-то поезд ушел, — прочирикал парень, закладывая руки за голову. — Ты обещал не жаловаться.       — Не помню такого, — отрезал грубо Иваизуми.       — Но Ива-чан! — вдруг вскочил Оикава, строя щенячьи глазки. — Тебе ж понравилось, не ломайся! Скажи, что я не так плох!       «Ты очень даже хорош, дебил, » — подумал водитель, сворачивая в нужном месте. Теперь они находились на пустом двухполосном шоссе, справа — горный хребет; обогнуть его, еще пару сотен километров, и они достигнут пункта назначения. Машину больше не трясло, и настроение у водителя чуть улучшилось.       — Не плох, — сказал он, поворачивая голову, и резко дернул за рычаг на сидении Оикавы, отчего тот икнул, — в дебилизме.       Парень скривился в обиде.       — Грубо!