Романтизация насилия в фикрайтерской среде

«Ну здрас-сте приехали, — слышу ваш возглас. — Все же знают, что в популярном ничего хорошего никогда не было!»* Видите ли, моя задача — понять, что нравится большинству. Как бы, давайте посмотрим правде в глаза, меньшинство ни выражало своё презрение к популярным работам, они почему-то продолжают читаться и набирать положительные оценки. Но почему, что в них такого? А. Стереотипная алгоритмичность Во всех работах с предупреждением «Изнасилование», во всех трёх жанрах (слэш, гет, фем), наблюдалась одна и та же тенденция. Описание изнасилования было как будто поделено на три алгоритмических этапа**: 1. Насильник жёстко и без предупреждения «берёт», «подминает под себя», «прижимает к холодной стене» жертву. Та недоумевает, пугается — далее замирает от страха или начинает сопротивляться. 2. Если на этом этапе жертва ещё не пускается в похотливую страсть и не вешается на насильника, то она возбуждается и начинает стонать от удовольствия. Иногда в открытую, иногда как бы стесняясь. В любом случае автор сообщит нам, что насильник весьма польщён такой реакцией на свои действия. 3. Счастливый конец. Прощение под предлогом «я так больше никогда не сделаю» или взаимная удовлетворённость участников процесса. Лишь в одной из прочитанных мной популярных работ (гет) насильник убил жертву (читатели расстроились, что так быстро). А теперь вспомните предыдущие две главы и посчитайте, сколько мифов в два счёта собирает этот алгоритм. В. Феминность жертвы Если у вас, как и у меня, было тёмное прошлое, в котором вы почитывали работы с романтизированным изнасилованием, то вы вспомните одну общую деталь: жертва всегда феминна. Виктимность в человеческих умах всегда неразрывно связана с феминностью. Изнасилованный персонаж, скорее всего, будет немаскулинной девушкой или хрупким парнем, в любом случае — слабым. С чем у нас связана слабость? Всё туда же, туда же... В одной из работ изнасилованный парень (с аплодисментами справившийся со вторым этапом алгоритма) в конце «берёт реванш»*** в активной роли. «Взять реванш» — значит отыграться, вернуть себе имя. Следовательно, пассивная роль всегда виктимна, второсортна. «Виктимность» равно «феминность». «Второсортность» равно... Стоп, что? Также интересный факт: количество агрессии в работах уменьшается прямо противоположно увеличению в них количества феминных персонажей. Имеем: в людском понимании просто не укладывается, как маскулинный персонаж может быть изнасилованным, феминная жертва им привычней. С. Мейнстрим собственничества Очень многие любят гордо признаваться, мол, я — собственник. Мои люди принадлежат только мне. Никто не смеет их трогать. Мы уже говорили о том, что насильник объективирует жертву в своих глазах, лишая её статуса независимой личности, после чего присваивает её себе. После этого он считает себя в праве распоряжаться ей как угодно. Не то же ли самое делают собственники со «своими людьми»? Позволю себе душевную близость с читателем и признаюсь в том, что тоже являюсь собственником и уже долго пытаюсь от этого избавиться, так как это вредит и мне, и дорогим мне людям. Как бы страшно это ни звучало, собственнический образ насильника кажется нам близким, поэтому мы оправдываем его действия — они перестают казаться нам такими страшными. Мы можем даже допускать мысль, что то, что он сделал — это впечатляюще... в хорошем смысле. Более решительно мы выражаем восторг описаниям собственнических отношений. Возможность того, что можно и нужно по-другому, нами как-то опускается. Поймите, нельзя присвоить человека — он принадлежит только себе. Это можно сделать лишь с вещью. Итог: пугающую закономерность нахожу я в том, что столько негативных тенденций собраны в самых популярных работах. Ведь если работа имеет спрос, то людям это интересно.