Ваниль и горький шоколад

      Шум приближающегося поезда. Рядом стоит моя одноклассница и вливает мне какую-то чушь в левое ухо. Не слушаю ее совсем. Но усиленно делаю вид, что все с точностью да наоборот.       Красивая. Вернее, не смотрю я на ее смазливую мордашку, карие глаза и пухленькие губки. Моего внимание удостаивается куда более заманчивая часть ее тела, грудь, размера так третьего, не меньше.       Весело и непринужденно улыбаюсь, смотрю на грудь напротив и понимаю, день удался. И не таким уж важным становится то, что возвращаюсь я совсем не из школы, хотя сегодня контрольная по математике. Но, у меня уважительный прогул, я ездил на кремацию отца.       Сейчас еду домой, к маме. Вернее, к ней в палату, теперь наверняка там ее дом. Вчера, когда она узнала о смерти папы, упала в обморок, после придя в себя, меня она уже не узнавала.       Плакал, долго. Кричал, уткнувшись носом в подушку. Дома был один, и вроде никто не услышит и не увидит, а все равно стыдно. Перед собой, за безысходность, бессилие и тугую боль, сковавшую мое сознание.       Мне всего шестнадцать месяц назад исполнилось. А я уже умудрился потерять и отца, и мать. Хотя, вот именно сейчас я ничего не чувствую, пусто внутри. Вчера выплакал все.       Сегодня, встав утром, я принял для себя одно единственно верное, на мой взгляд, решение: смерть. Старуха с гребанной ржавой косой заберет меня, обнимет и успокоит, именно сегодня. Я уже все продумал, тщательно подготовился.       Вот сейчас я отвезу прах отца, покажу его маме, которой вообще-то все равно, но я так решил. Чтобы не обижалась, если вдруг придет в себя. Что маловероятно. Потом развею его в самом красивом месте этого города и пойду домой. Там все и случится. Жалеть меня все равно некому, кроме мамы и отца, нет никого. Так уж получилось.       Захожу в поезд, сажусь вместе с неумолкающей одноклассницей на первое пустующее место. Просто смотрю на нее, не отводя взгляда. Сегодня можно. В последний раз, как-никак. Весело и непринужденно, пропуская всю ее ненужную болтовню.       На душе так легко, ничего не беспокоит, словно мертв уже. А что у меня осталось? Ничего. Пустота.       Подъезжаем к предпоследней от нужной мне станции. Как вдруг у меня выхватывают сумку с прахом отца. Даже не замечаю как, даже не вижу кто, но уже ненавижу эту мразь.       Вырывает и бежит. Очнувшись от такой наглости, кричу в след «Сука» и бегу. Просто бегу следом.       Перебегает через дорогу на перекрестке и останавливается, а я не успеваю. Красный. Жду, и он ждет. Интересно, чего же?       Делаю шаг вперед, и он срывается с места. Сука. Бегу за ним. А мне вдруг стало весело, и неважно уже, поймаю его или нет. Легкие обжигает кислородом, в голове пусто. Ни единой мысли, совсем. Добегает до первого поворота и скрывается. Бегу вслед за ним и тут же замираю. Стоит, кривит губы в усмешке. Меня как током, слишком неправильный он. Я просто это чувствую. Нельзя мне к нему подходить, намучаюсь, влипну. Иду против воли, ноги сами несут.       Что-то говорит, нет, выплевывает. За что получает куда-то в живот вроде. А я слежу за ним, за каждым вздохом, изменением на его лице, движением. Губы подрагивают, выдают его. Наверняка больно.       И замираю, затаив дыхание. И в этот момент действительно умирает тот, кто жил до этого. Тот Мики, что был жив до этой встречи, до невольно брошенной фразы, до первого прикосновения.       Не помню, как жил эти два года, не помню, как стал изучать тебя. Ты не замечал меня, мое чудо, а я видел лишь тебя. Но, это лишь пока, пока не наступит тот день, когда я заставлю тебя видеть меня. Дай мне немного, совсем немного времени, Сем. ****       Длинный светлый коридор. На полу местами изодранный линолеум, на обшарпанных стенах грязно-голубая краска. Белый потолок, скорее, обычная облетающая побелка, паутина почти в каждом углу.       Идет рядом, сжимая до боли мою ладонь своей. Кажется, еще немного, и я почувствую хруст собственных костяшек на пальцах. Волнуется, наверняка.       Светлая дверь и вот она, маленькая палата. Скорее, жалкая коморка с обшарпанными стенами, старым оборудованием и изношенным не одним пациентом пастельным бельем. Но это все, на что хватает моих денег.       Заходит, чуть медля, следом и замирает. На лице слишком много сменяющих друг друга эмоций. Удивление, страх, безысходность, обида и вот она, еле заметная жалость.       Кого ты жалеешь, чудо? Меня? А может, ее? Вопросы так и застыли на моих губах, когда ты подошел ближе к бледной, сидящей на кровати женщине. Женщине, на которую я так похож. Глаза того же цвета, небесно-голубого, которые потухли от ее мучений, стали пустой, ненужной маской. Губы потрескались и покрылись коркой, волосы редкие, но такие же белые, как и мои. Худая, осунувшаяся, с фиолетовыми кругами под глазами. Пустая, безумная телесная оболочка, без души. Она не помнит никого, не узнает уже давно. Долгих два года. Мучается, наверняка ей плохо так. Как же хочется облегчить ее страдания, но я могу лишь пожелать ей скорейшего забытья и такой наверняка долгожданной легкости.       В твоем взгляде сейчас столько нежности, и это ты так на нее смотришь? Ты, кто никогда никого не любил и не жалел. Даже собственных друзей, даже меня. А сейчас что? Она достойна этого? Достойнее меня?       Ревную. Ревность накатила с такой силой, что не сдержать уже. Как ты смеешь смотреть так на кого-то, кроме меня, а, чудо? Подхожу к тебе вплотную, обнимаю за талию и вжимаю в себя. Выдыхаешь, почти всхлипываешь и замираешь. Только после этого зарываюсь лицом в твои волосы.       Как же я люблю тебя, чудо. Нет, это и не любовь вовсе, а зависимость. Зависимость на гране помешательства. Люблю так сильно, что практически ненавижу. Кажется, я не говорил тебе этого. Хотя, наверное, и не скажу никогда. Испугаешься. Ты и так меня боишься.       Чудо, ты наверняка не знаешь, не замечаешь, как легко я могу прочитать тебя. Как открытую книгу, я знаю каждую твою эмоцию. Понимаю, что и когда тебя беспокоит. Это ты хотел всего неосознанно, правда, но тебе нужен был тот, кто поможет тебе выбраться из того дерьма, в которое ты сам же себя и загнал. И этой игры с твоими переменами и подобного от меня поведения. Все для тебя, бери. Я создал себя ради тебя.       Разговор с твоим отцом я запомню надолго. Мне казалось, он будет против нас, правда казалось. Но лишь до того момента, как я увидел в его глазах хорошо спрятанную отцовскую заботу. И мне сразу стало легче от того, что не нужно будет мне хватать тебя в охапку и бежать. Плевать куда, главное с тобой. А если бы ты не захотел все бросить ради меня, ну и что. Заставил бы, а не заставил, стал бы моим пленником. А потом все равно бы сдался.       Нет, я не настолько уверен в себе, как раз наоборот. Поэтому и ляпнул тогда твоему отцу, что мне все равно, ответишь ты на мои чувства или нет. Не все равно, ой, как не все равно. Я бы наверняка рехнулся, сошел с ума. Хотя я и так безумен. Потому что если бы ты не принадлежал мне, то я бы закрыл тебя, совсем. Навсегда. Как птиц закрывают в их клетках, так и я закрыл бы тебя. Кормил, одевал, раздевал и медленно ломал твои крылья.       Безумие, зависимость, яд. Вот кто ты для меня. Я сделаю все для того, чтобы удержать тебя, а если не удержу, то мы просто умрем. Вместе.       Пока ты рядом, рядом вот так, ты будешь дышать, чудо. Я обещаю. Пока ты рядом, я буду делать все, чтобы ты был счастлив. Я даже согласен дать тебе глоток мнимой свободы. Но ты только не оступись, чудо, ведь если оступишься или предашь, я сверну тебе шейку. Твою красивую, нежную, тоненькую шейку.       И ты наверняка не видишь моей безумной ухмылки сейчас. Я показываю тебе только часть моих масок. Но, однажды я все же не сдержался, когда ты сказал, что я считаю тебя шлюхой. А ты не знал? Конечно, считаю, м-о-е-й маленькой, грязной шлюшкой. И пока это так, ты не прикован мною. Не оступись, чудо, иначе…       Кажется, ты что-то сказал? Поднимаю голову и ослабляю хватку, чтобы ты смог повернуться в моих объятиях. Смотришь, а в глазах пылает возбуждение, его не скрыть, чудо, как бы ты не старался. Я все равно вижу.       Накланяюсь, чтобы поцеловать. Останавливаешь. Кажется, говоришь что-то про мою мать. Ей все равно, чудо. Ей уже давно на меня плевать. Здесь только мы. Только ты и я. А еще мое безумие, которое ты же и создал, Сем. Сам, всего лишь парой жестов и фразой: «Трахни меня», которую я помнил два долгих года.       А теперь ты мой, и так будет вечно… ****       Коморка, маленький закуток этой захудалой больницы. Кажется, в таких хранят свой инвентарь уборщики. Но, разглядеть, что мы задеваем, и это что-то упало, я просто не могу, нет времени. Но звук негромкий, поэтому не страшно. Даже наоборот, возможность быть пойманными с поличным подстегивает к действиям.       Стягиваю твою футболку, как только закрывается дверь, и мы остаемся в почти непроглядной темноте. Пытаюсь уловить малейшие изменения твоего поведения, кажется, тебя это тоже заводит. Не отстраняешься, а наоборот, тянешься, в любую секунду готовый принять даже малейшие ласки с моей стороны. Медлю, зная, что твое тело подчиняется моим рукам, уже знаю, поэтому не тороплюсь.       Ерзаешь, тянешь меня ближе к себе, забираясь руками под футболку, царапая подтянутый торс. Шиплю, не больно, но ощутимо. Ты же мстишь мне, чудо, за медлительность, и это тоже знаю. Но спешить не буду, даже когда просишь так неистово и нетерпеливо. Хочу видеть совершенно другое, твое сумасшествие, твое помешательство. Когда вот-вот, когда на грани.       И по этой и только, по этой причине легонько, почти невесомо касаюсь твоих волос, пропуская нежные, как шелк, пряди сквозь собственные пальцы. И следом же наклоняюсь, чтобы зубами прикусить мочку твоего ушка до крови, оттянуть ее, слизать выступившие алые капли. Дождавшись твоего всхлипа, от такого контраста, чтобы удовлетворить откуда-то возникшее садистское помешательство.       Наверняка подобным свожу тебя с ума, заводя нас обоих. И просто знаю, что именно, поэтому твои руки уже безвольно блуждают по торсу, перебираясь на спину, нежно, невесомо, и меня это заводит, еще и еще больше. Поэтому с силой, рывком тяну твои волосы, чтобы тебе было больно, чтобы через секунду в поцелуе утопить твое мимолетное шипение.       Кусаешь за губу в ответ на грубость, а я только быстрее завожусь от этого. Еще, хочу утопить все свои ощущения в твоей дерзости, твоей непокорности. Просто мало тебя, именно сейчас мало. Остервенело, изучаю твой рот своим языком, почти трахая тебя им, доводя до сладкой истомы. Хочу всего тебя подчинить себе, доказать скорее себе самому, что ты мой. Хотя ты уже давно мой, просто ты слишком поздно осознал это. За что теперь отплатишь мне сполна.       Ловлю твой язык, который пытается вытолкнуть меня, пытается ускользнуть от маленькой пытки. Куда же ты, мой маленький, я так просто тебя не отпущу. Не сбежишь, пока не наиграюсь, пока не буду сыт твоим мучением. Поймав, прикусываю до крови, до твоего всхлипа и тут же ловлю его снова, и так раз за разом. Пока не начнешь задыхаться и царапать мою спину ногтями. Только тогда милостиво отпускаю.       Подгибаются колени, и ты утыкаешься носом в мою грудь, жадно хватая такой необходимый сейчас кислород. А в моих собственных легких кратер вулкана с кипящей лавой, и каждый вздох как маленькая пытка. Мало, до дрожи мало этих болезненных ощущений. Хочу еще, шумно дыша, жадно глотая спасительный кислород, вылизывая твой рот, ощущая привкус твоей крови.       Рывком прижимаю тебя к стене, холодной и грубой. Охаешь и покрываешься мурашками, которые толпами расползаются под моими ледяными пальцами. Тут же затыкаю поцелуем, чтобы снова почувствовать новую выступившую толпу под ними. Мое маленькое чудо возбужденно до предела, чувствую твой бугорок в штанах на ощупь. В этом полумраке никак по-другому.       Медленно, увлеченно ловя каждый твой нетерпеливый вздох, расстегиваю молнию и заклепку твоих штанов, еще больше мучая тебя подобной медлительностью. На мгновение отрываюсь от твоих пленительных губ, чтобы рывком приподнимая стянуть их вместе с нижним бельем. Чтобы облизнуть мгновенно пересохшие губы и слизать с них твой вкус, смешанный с другим, металлическим.       Шумно выдыхаешь. А я уже просто схожу с ума, так сильно хочу тебя, как впрочем, и ты меня. Я же вижу, нет, чувствую. Снова рывком прижимаю к стене, больно ударяешься об нее спиной, шипишь. Ноги вмиг опоясывают мою талию, а ногти впиваются под кожу на руках, и ты трешься о мою футболку, елозя от нетерпения.       Подобное тебя заводит, Сем, я всегда это знал и хотел показать это тебе. Запачкать своей грязью тебя, изнеженного деньгами и шикарной жизнью. А потом неистово трахать, чтобы ты понял, что такой же как и я, любишь боль и жестокость, что ты тоже можешь сгорать от страсти и нетерпенья.       Знаю, как сейчас тебе натерпится, понимаю, но мне так мало твоих мучений. Твоих болезненных вздохов и молящих всхлипов. - Тише, чудо. Не торопись, - шепчу тебе на ушко, зная, что ты разозлишься, нет, рассчитывая на это. - Иди нахрен, Мики, - огрызаешься в ответ.       И эта фраза, брошенная с целью оскорбить меня, получается очень жалкой, севшим и охрипшим от возбуждения голосом. Душу тут же накатившее удовольствие от этого и удовлетворенную усмешку. Именно так, чудо. Не хочу, чтобы ты подчинялся, но хочу, чтобы ты умолял.       И ты, кажется, уже вот-вот сорвешься, готов будешь это сделать. Даже в темноте вижу, как лихорадочно блестят твои глаза, как подрагивают от нетерпения губы. И ты весь слишком открытый, слишком доступный, словно моя личная маленькая блядь.       Всегда хотел увидеть тебя таким, всегда хотел, чтобы ты запомнил, что это именно я тот, кто дарит тебе подобные ощущения. Это я довожу тебе до грани, заставляя жадно глотать кислород и сгорать от нетерпения к новым прикосновениям.       Хочу выклеймить тебе эти слова на сердце, выжечь их на твоей груди. Что и делаю, кусая, всасывая твою нежную кожу на ней. До кровавых подтеков, до фиолетовых синяков. Мой. И никому никогда не отдам.       Царапаешься, шипишь, всхлипываешь и трешься, нет, уже просто толкаешься мне в футболку, пачкая ее прозрачной смазкой, отчего она становится влажной и липкой. Но, мне уже все равно, и тебе, естественно, тоже, мы уже на грани. Словно подошли к пропасти, и что-то держит нас в этом мире, что-то не дает нам упасть ниже. И это что-то я.       Боль. Твоя боль приносит мне маленькое садистское удовлетворение. Хочу больше звуков от тебя, таких разных, что невидимыми когтями раздирают мое сознание. От надрывистых хрипов, до громких и приглушенных стонов. Я не дам тебе выбора, уже не дам. Только так, со мной и никак иначе.       Выгибаешься и сладко, надрывно стонешь, когда я, наконец, обвожу тугое кольцо мышц и пропихиваю внутрь сразу два пальца, предварительно щедро смочив их слюной. Сам насаживаешься, словно в последний раз, вымученно прикрывая глаза. Не вижу тебя, а просто чувствую. И я получаю именно то, что хочу, тебя на грани истерики и безумия.       Лбом прислоняешься к моему плечу, всхлипываешь и больно прикусываешь мою кожу через футболку. И я тут же добавляю к двум пальцам третий, сжимаешь зубы еще плотнее. И я практически рычу от боли, так хорошо с тобой, мое чудо, когда ты делаешь именно то, что должно быть неправильно. Но только не для нас и уж тем более не сейчас. Твои ногти впиваются в мою шею, единственный открытый для тебя участок, и ты царапаешь ее наверняка до крови. А в моих штанах так тесно, что это причиняет не меньшую боль, чем твои действия.       Вынимаю пальцы и тут же слышу обиженный стон. Натерпится, чудо, знаю, сейчас будет легче.       Ждешь, пока одной рукой справлюсь с молнией и пуговицами на джинсах. Двумя получилось бы куда быстрее, но второй я придерживаю тебя, терпи. И ты терпишь, лбом прислонившись к моему, ловя губами шумные вздохи. Вот же доигрался, довел обоих до такой желанной грани, до сумасшедшей дрожи во всем теле, но оно того стоило. Стоило, чтобы увидеть тебя такого, чтобы насладится тобой сполна.       Наконец штаны сползают до колен, и я опускаю тебя ниже. Подчиняешься, мгновенно практически сам насаживаешься на мой член и скулишь. Как скулят побитые собаки, когда им больно. И следом начинаешь двигаться, елозить, шипеть, своими собственными действиями насаживаясь все глубже. Причиняя себе боль и заставляя мой член просто ныть от такого пленительного нетерпения.       И все на контрасте и все наполнено тобой. Даже воздух стал другим, более ощутимым, дерзким, ядовитым. Хочется потрогать его, провести руками по сгустку такого знакомого и нужного запаха. Твоего, моего, теперь уже нашего, и я просто упиваюсь этим.        Я резко, грубо вжимаю тебя в стену, срывая болезненный стон, наверняка разодрал тебе спину. Вижу в полумраке ярость и обиду в твоих глазах, но лишь на секунду, потому что они тонут где-то там, в глубине, когда начинаю вбиваться в тебя. Практически выходя до головки и снова рывком назад. Вплотную ты прижат к стене, я к тебе.       Грубыми, размашистыми, рваными толчками причиняю тебе боль, но ты не отстаешь, кусаешь, царапаешь и рыча зализываешь раны. Доводим друг друга до пропасти и просто падаем в нее, до темно-красных бликов перед глазами. Вздохи, всхлипы, стоны, уже не важно. Они лишь для полноты картины, для образа, я их практически не слышу. Лишь тебя всего чувствую изнутрии, как ты плотно сжимаешь меня, накрывая мимолетными волнами боли.       И вот он, долгожданный финал, развязка. Выгибаешься и, тут же передумав, тянешься обратно, пачкая футболку белой, мутной жидкостью. Я же кончаю в тебя, оставляя внутри маленькую метку. Пусть ненадолго, но так легче, так спокойнее.       Долго не можешь отдышаться, уткнувшись в плечо, а я, прижав тебя к себе как можно плотнее, тоже медленно прихожу в себя. Маленький и такой сладкий момент эйфории давно прошел, но ее отголоски плещутся еще на дне сознания.       Медлишь, осознанно чувствую, что ты что-то обдумываешь, а потом, словно это что-то приняв для себя, нежно замыкаешь кольцо из рук на моей шее. Притягивая еще ближе, хотя казалось ближе некуда. И тихо, невесомо, скорее, в пустоту: - Люблю... Мики…