Бойцы нужны разные

Когда они поужинали и устроились на печке, пурга уже вовсю разошлась. Но в доме было тепло, умиротворяющее трещали дрова в печке, обещая тепло до самого утра. Отдельным поводом чувствовать спокойствие было чувство сытости. И оно же – отсутствие чувства голода. Оба по привычке смаковали каждый нюанс этого двойственного ощущения. Слишком хорошо зная и помня каждой клеткой, что сытость - это отсрочка смерти. Это продление жизни ещё на день. На неделю. Кроме того, теперь, в покое, когда никаких дел не осталось, кроме как выспаться, пришло время насладиться и более тонким и не менее насущным обстоятельством - тем, что они снова вместе, а не врозь. Дни волнений и поисков, ожиданий закончились. Они снова на расстоянии вытянутой руки друг от друга. - На улице такое творится. А тут так спокойно. - Прямо как в стихотворении, - сказал в ответ Саша. - В каком? - Буря мглою небо кроет. - А, да, похоже. )) Только вот у нас не ветхая лачужка, к счастью. - Да. И ты совсем не старушка. - Когда-то стану и старушкой. - Когда ещё это будет. - Не успеешь оглянуться. - Но пока ты – добрая подружка бедной юности моей. …Что бы я делал без тебя. Меня вообще не было бы уже. Ты спасла мне жизнь. Саша старался, чтобы голос звучал ровно. Но взволнованность всё равно прорывалась в интонациях. Наверное, он никогда не сможет говорить и думать об этом спокойно… Да он и не хочет, чтобы когда-то он мог спокойно об этом думать. Лучше уж так – всегда чувствовать это волнение от безмерной благодарности своей доброй спасительнице. Благодарность и восхищение. Нежность. Любовь. Жаль только, что сама Лена слегка стесняется, когда замечает глубину его волнения. Она словно не понимает, как много для него сделала. А ему хотелось бы, чтобы Лена понимала это. И понимала, как он ей благодарен. И он готов был повторять ей это бесконечно. Но чаще приходилось сдерживаться. Чтобы не смущать Лену и не вызывать у неё состоянии растерянности. Но сейчас, в момент воссоединения, можно немного и расслабиться. И сказать немного больше обычного. Саша подумал, что дозирует высказывания Лене, как дозировали им хлеб. Тоже чуть ли не по карточкам выдаёт. Эти слова - на сегодня. А эти - уже на завтра. А Лена в это время думала о том, что не смогла спасти жизнь и второму брату. С привычной горечью. И привычно ощущая, как ранит эта мысль. Но конечно не стала говорить этого. Чтобы не расстраивать Сашу. Она знала, что он тоже постоянно помнит о Вовке и страдает из-за его гибели. Он иногда вспоминал что-то из их прежней жизни. И Лену каждый раз поражало, с какой нежностью Саша говорит о брате. О брате, которого уже нет. И конечно в голосе Саши звучала не только нежность, но и неизбывная боль от невосполнимой потери. Сможет ли что-то когда-то излечить эту Сашину боль? Или она только слегка утихнет, как раны иногда затягиваются сверху корочкой, оставаясь не излеченными? А сколько ещё у него таких ран. Хотя и у неё тоже. Но Вовка – это их общая боль. Этот малыш должен был тоже выжить и быть сейчас с ними. Все должны были… Но когда умирают такие маленькие, как Вовка – это особенно плохо. Это настоящая катастрофа. Невыносимый укор выжившим. Вызывающий у тех жажду, потребность каких-то немедленных действий по восстановлению вдрызг разбитой гармонии мира. Оставалось только понять, что это за действия… Какие такие волшебные действия способны залатать раны в ткани мира и в душах. В итоге кто-то мчался на фронт, кто-то стоял у станков – иногда в буквальном умирая там же на рабочем месте. Потом, когда война закончится, придёт время восстанавливать дома и заводы. Стоить многое заново. И залечивать раны душевные. Снова учиться жить, радоваться, улыбаться. Возможно, что долг перед погибшими состоит ещё и в этом. В том, чтобы в мире снова бурлили и играли жизнь и радость. А вовсе не печаль, тоска, вина и горе.