Шаги по стеклу

Кастиэль прислушался к затихающим на лестнице шагам. Тихо хлопнула задняя дверь. Ну надо же! А парень-то не совсем безнадежен, по крайней мере, на то, чтобы не уходить через парадную дверь, его слабенькой соображалки хватило. После того как он чуть не упустил мальчишку и прохлопал его собственное появление, Кастиэль уже готов был записать Винчестера в почетный легион полных тупиц, к которым, откровенно говоря, относил подавляющее большинство людей. Единственное, что останавливало, — по известной ему информации, этот довольно молодой еще мужчина являлся уже около восьми лет лучшим исполнителем Кроули. А быть таковым, будучи при этом еще и полным придурком, попросту невозможно. Кастиэль иногда не понимал людей. Не понимал их противоречивых, лишенных всякой логики, поступков. Когда, к примеру, придерживавшийся всю жизнь определенных взглядов человек вдруг умудрялся под влиянием эмоций, чувств, момента поступать вопреки всем своим убеждениям, да еще и неизменно находить этому оправдание! Это ставило в тупик. Так, глядя на искусно и со знанием дела изувеченное тело жертвы, он не понимал сомнений Винчестера, мешавших тому пристрелить убегавшего мальчишку. Какой смысл, будучи изощренным экзекутором, делать вид, что тебе не хватает духу убить ребенка? Причем разыгрывать этот спектакль не перед кем-то с какой-нибудь конкретной целью, а перед самим собой? Неужели знаменитый Охотник втайне наивно верит в возможность сохранить хоть часть совести чистой при его-то роде занятий? Непостижимо. Кастиэль вспомнил явно теряющегося под его взглядом, но усердно пытающегося это скрыть Винчестера, сверкающего выразительными зелеными глазами, плещущими то недоверием, то злостью, то растерянностью… Да, пожалуй, этот вполне мог верить в какую-то подобную чушь. В тех материалах, к которым Кастиэль в силу своих родственных связей имел доступ, Охотник выглядел не таким. Не таким молодым, не таким живым, не таким красивым, не таким… странным. Удивительно, как может заниматься таким тонким и требующим максимальной скрытности делом кто-то с такой яркой, запоминающейся внешностью, как Дин Винчестер? Фотографии в его деле были откровенно так себе, но, увидев Охотника вживую, Кастиэль был уверен, что невозможно забыть это лицо с классически правильными чертами, из тех, что востребованы для рекламы чего-нибудь эксклюзивного и дорогого. А если добавить сюда еще подтянутую спортивную фигуру, пухлые, но четко очерченные губы, ясные зеленые глаза и ежик светлых волос — получится портрет успешного сердцееда, которого особь женского пола может не заметить, только будучи слепой или мертвой. Да и не только женского, если подумать. И вот как он умудряется не привлекать лишнего внимания, выполняя заказы? А ведь как-то умудряется. Во всяком случае Кастиэль никогда не слышал ни одного упоминания о необходимости задействовать ставленников Семьи в полиции, чтобы убрать приметы Охотника из дела. Размышления совсем не мешали чистильщику выполнять свою работу. На самом деле и присутствие Винчестера вряд ли бы помешало. Что-что, а игнорировать людей Кастиэль умел в совершенстве. Но зачем, если есть все основания просто выставить вон? Кастиэль придирчиво осмотрел комнату: клеенка под стулом, с которого он уже убрал труп, кровавые брызги на стене и на полу чуть дальше, везде вполне стандартные материалы, ничего нового и интересного. Никакого вызова. Скучная рутинная работа. Но ее нужно выполнить, как всегда, тщательно. И при этом быстро, поскольку вот-вот кто-нибудь обнаружит труп на дороге, сообщит в полицию, и те первым делом сунутся в этот, единственный поблизости дом в поисках родственников или свидетелей. И вина за необходимость спешки лежит полностью на Винчестере: если бы он не выпустил ребенка из дома, его бы долго еще не хватились. По-хорошему, надо было бы сообщить Кроули о сегодняшних промахах его Охотника. С другой стороны, ему однозначно плевать на интересы коротышки-британца, к тому же постоянно хвастающегося, что знает всегда все и обо всех. Вот пусть и проявит в очередной раз свое всеведение. Закончив уборку в рекордные сроки, Кастиэль покинул дом и поспешил к своей машине, припаркованной кварталом дальше. Погода испортилась: небо затянуло тучами, сильный ветер периодически срывался на бешеные порывы, пытаясь сорвать его плащ. Похоже, будет гроза. Время уже перевалило за полночь. И как назло, завтра у него с самого утра были лекции. А больше, чем приходить на лекции не выспавшимся, Кастиэль не любил разве что сам факт преподавания химии недалеким, незаинтересованным, а иногда и откровенно тупым студентам. Однако официальная занятость требовалась для прикрытия настоящей работы, так что приходилось создавать видимость, что ему не наплевать на знания совершенно безнадежных, на его взгляд, парней и девушек. Причем безнадежных не только в химии, но и во всем остальном тоже. Наблюдая за стайками этих наивных существ, не важно, имеющих или нет планы какой-либо степени конкретики касательно своей будущей жизни, Кастиэль вполне уверенно мог сказать, что вскоре все их мечты и задумки разобьются о реальность, души сломаются, огонек воодушевления в глазах погаснет, и они, незаметно для самих себя, вольются в аморфную серую массу вечно несчастных и скулящих. Единицы избегут этой участи и будут жить, утверждая, что чего-то добиваются, что-то делают, что-то меняют вокруг, иногда даже сами в это веря. Но только для того, чтобы в итоге прийти все равно к тому же: холодный стол в морге и профессионально-безучастный патологоанатом, ковыряющийся в их мозгах и внутренностях. А некоторые когда-нибудь, вполне возможно, окажутся в числе его клиентов, которых уже никто никогда не находит. Себя он не считал особо отличающимся. Разве что не причислял к несчастным, не имея, соответственно, повода скулить. И лишних иллюзий, мечтаний и прочей чепухи ему лишаться, в свое время, не пришлось — он попросту всего этого не имел. Да, пожалуй, кое-какие отличия все же были. Иногда его посещала мысль, что с ним что-то не так. Глядя на окружающих, читая книги и смотря фильмы, Кастиэль отчетливо осознавал, что лишен полного спектра эмоций и чувств, судя по всему, присущего другим людям. Конечно, вряд ли можно брать за эталон художественные образы, но все же… все же. Настоящие, живые люди удивляли его своей подверженностью эмоциям не меньше, а порой и больше экранных и книжных героев. Сам же он чаще всего чувствовал только гордость за хорошо выполненную работу, отнюдь не фанатичный интерес к химии, раздражение или — значительно реже — гнев при общении с откровенными идиотами и редкое-редкое удивление. И все. И любой намек на эмоцию пропадал бесследно, стоило только человеку или предмету, ее вызвавшему, исчезнуть из его поля зрения. Впрочем, имея возможность неоднократно наблюдать, сколько проблем доставляют людям их бесчисленные переживания, Кастиэль отнюдь не собирался по этому поводу расстраиваться. Он считал себя человеком, имеющим все основания быть довольным своей жизнью и самим собой.