Шаги по стеклу

Следующий день тянулся, как прилипшая к подошве жвачка: долго, нудно и невыносимо раздражающе. Деятельному по натуре Винчестеру просиживание задницы на диване в течение целого дня казалось особо изощренной пыткой. Но, с другой стороны, чем еще ему было заниматься? Покопавшись в сети в поисках деталей тех случаев, о которых упоминал чистильщик, Дин понял только то, что ни черта не понимает. Какой-либо системы в действиях неведомого убийцы не наблюдалось. Его жертвами становились как мелкие дилеры, так и несколько довольно крупных воротил местного масштаба. Причем из разных сфер бизнеса: от наркоторговли до букмекеров на подпольных боях. И вот чем они все ему не угодили? Нет, чем вообще могут не угодить любому нормальному человеку подобные типы, Дин как раз понимал, но почему конкретно эти? Поломав голову какое-то время, он смирился с тем, что либо ранение руки каким-то образом влияет и на мыслительные способности, либо у него просто не хватает информации для полноты картины. С огромным сожалением он удержался от того, чтобы не расспросить Кроули, вежливо позвонившего поинтересоваться его самочувствием, о тех самых, столь необходимых подробностях, коих явно не хватало в сухих полицейских отчетах. А еще очень хотелось спросить у босса, что ж он, так показательно переживающий о здоровье своего лучшего исполнителя, не озаботился сообщить ему столь полезную для сохранения этого самого здоровья информацию? Но выдавать Кастиэля Дин не собирался. Сомнительно, чтобы угроза чистильщику со стороны Кроули была реальна, но выглядеть балаболом, не способным сдержать свое обещание, Охотник не хотел. Часы показывали без четверти три. Интересно, когда Кас приедет? Три часа пополудни — это ведь еще не вечер. К сожалению. Наверное, стоило купить чего-нибудь к пиву. Заодно и проветриться повод будет. Конечно, с одной пока еще недееспособной рукой вести машину не получится. Да и пакет нести неудобно. Но нельзя же принимать гостя, даже не предложив ничего, кроме пива, которое тот сам же и принесет. Прерывая размышления Винчестера, запел мобильник. Мельком глянув на незнакомый номер на экране, Дин ответил: — Слушаю. — Здравствуй, Дин, — произнес знакомый низкий голос. — Привет, Кас. Это твой номер? Хоть буду знать. — Да, мой. Хотел сказать, что заеду через два часа. Не будешь занят? — Это ты снова пытаешься шутить? — Дин улыбнулся. — Чем я, по-твоему, могу быть занят? Разве что выйду купить чего-нибудь к пиву, но, думаю, за два часа как-нибудь справлюсь. — Даже не думай никуда выходить, — строго распорядился Кастиэль. — Я все возьму. — Эй, чувак, я же не инвалид какой-нибудь! Что мне мешает пройтись до ближайшего магазина? — А ты представь, что будет, если кто-нибудь в толпе случайно заденет твое раненое плечо. Представил? Понравилось? — поинтересовался чистильщик. Винчестер молчал. Потому что свою реакцию мог представить точно. И хорошо, если все закончится банальным мордобоем. — Вот и не высовывайся, — продолжил Кас, не дождавшись ответа. — Если есть какие-то особые пожелания касательно еды — скажи, я принесу. — Нет, ничего такого. До встречи, Кас. — До встречи. Отложив телефон, Дин задумался, чем бы ему занять эти два часа. Принюхался — футболка, в которой он весь день валялся на диване, слегка пахла потом. Так, значит, первым пунктом будет душ. Он перевел взгляд на забинтованное плечо. Повязку не мешало бы поменять, но как это сделать одной рукой, он не представлял. Придется ждать Каса и просить его помочь. Винчестер раздраженно поморщился: больше всего на свете, наверное, он ненавидел просить о помощи. А если еще принять во внимание, что Кас и так с какого-то перепугу носится с ним, как с каким-то инвалидом… От этого стало совсем кисло. Кастиэль приехал ровно через два часа. Войдя в квартиру, он первым делом занес на кухню пухлый пакет. Обнаружив там, кроме упаковки пива и разнообразных закусок к нему, еще и вишневый пирог, Дин расплылся в довольной улыбке. — Кас, ты — настоящий друг! Как ты догадался захватить пирог? — А разве можно было не заметить, что именно его наличие интересовало тебя в каждом кафе во время нашей поездки? — едва заметно улыбнулся Ангел. И продемонстрировав второй пакет, добавил: — Я подумал, что лучше не рисковать, рассчитывая, что у тебя есть все необходимое для перевязки. Заканчивай — и займемся твоей рукой. — Только скажешь, сколько я тебе за все это должен. — Конечно. Дин поставил пиво в холодильник и, взяв нож с тонким лезвием, присел на стул, собираясь разрезать повязку. Кастиэль только скептически фыркнул, глянув на это, и отобрал у него нож. — Давай лучше я сам, — запротестовал Винчестер, глядя, как чистильщик аккуратно орудует ножом. — Ты ведь брезглив, как я помню. — Я не брезглив, — возразил Кастиэль, не отрываясь от своего занятия, — просто не люблю прикасаться к людям без необходимости. Сейчас необходимость есть, поскольку я сомневаюсь, что ты справишься одной рукой. Он делал все предельно осторожно: размачивал присохшую повязку, прежде чем ее снять, легкими касаниями обрабатывал чуть воспаленный шов и заматывал свежим бинтом. Рука ныла, шов пощипывало от антисептика, но острой боли не было. И ничто не мешало Дину наблюдать за склонившимся к его плечу мужчиной. Кас сосредоточенно поджал губы и наклонился еще ниже, пытаясь завязать бинт аккуратным и не очень тугим узлом. Потом удовлетворенно выдохнул, обдавая руку Винчестера теплым воздухом, облизнул губы и вдруг поднял глаза, ловя завороженный, немигающий взгляд. — Дин, что случилось? Сильно болит? — озабочено спросил он. — Терпимо, — с трудом выдавил Охотник, понимая, что совершенно бесцеремонно пялился на своего гостя и только по счастливой случайности тот не понял ничего по его глазам. Зато многое в этот момент понял сам Винчестер и едва удержал обреченный стон. Как-то сразу стали понятны и его желание видеть Кастиэля вместо Бенни на совместных вылазках в бар, и поиск информации о нем в сети, и вчерашнее минутное смущение, и даже сегодняшнее нервозное мельтешение по квартире перед его приходом. И да, еще смехотворные попытки, приняв душ, побрившись и тщательно выбрав одежду, выглядеть как можно лучше, прикрываемые мыслью, что встречать гостя в непрезентабельном виде просто невежливо. Так отвратительно Дин себя не чувствовал уже очень давно. Злость на судьбу, снова подложившую ему свинью, и отвращение к самому себе смешивались в равных пропорциях, скручивая внутренности в тугой узел. Он все-таки не удержался и, глухо застонав, опустил голову, уткнувшись лбом в холодную столешницу. — Дин! Что с тобой? Может, обезболивающего дать? — обеспокоенно спросил Кас, держа руку на его спине, чуть ниже шеи. На чертовом открытом участке его чертовой чувствительной кожи! — Дай. Того, что в холодильнике, — попросил Винчестер, отклеиваясь от стола и вставая. — И вообще, пойдем уже в гостиную, а то мариную тебя тут на кухне, — он вымученно улыбнулся. — Все нормально, Кас. Рана внезапно разболелась, но уже все окей. Идем. Чистильщик недоверчиво прищурился, но докапываться до истины не стал, за что Дин был ему благодарен. Еще сильнее он был бы благодарен, если бы тот и вовсе ушел, оставив его вспоминать, как быть нормальным. Ничего, раньше он справлялся и теперь справится! Правда, раньше ему нравились в основном случайные знакомые, которых легко было забыть, просто никогда с ними больше не встречаясь. Единственный раз, когда все было по-другому, случился еще в школе, когда его привлекал парень на год старше. К счастью, имея возможность наблюдать за предметом своей увлеченности издалека, он все же никогда не проводил с ним время даже в одной компании, не говоря уже об общении один на один. Тот не был ни его другом, ни даже близким знакомым. Каса же, несмотря на всю его неординарность, Дин хотел бы считать своим другом, что осознал как-то совершенно неожиданно. Хотя кто его знает, может, и не было вовсе никакого дружеского интереса, если уж, как выяснилось, точно был интерес совсем другого свойства? Да уж, так Дин не вляпывался еще никогда. Раскладывая на низком стеклянном столике в гостиной орешки, фисташки и прочую съедобную ерунду к пиву, он думал, как теперь общаться с Кастиэлем. По-хорошему, следовало бы вообще сослаться на плохое самочувствие и спровадить его побыстрее. Но так не хотелось! Ведь, вероятнее всего, после его выздоровления, чистильщик посчитает выполненным свое обещание доктору Барнс и благополучно сам исчезнет из его жизни. Возможно, они даже по работе больше никогда не пересекутся, как не пересекались годы до этого. А значит, можно считать вполне нормальным и ничему не угрожающим их сегодняшний вечер. Определившись с линией поведения, Дин расслабился и уже с абсолютно искренней улыбкой плюхнулся на диван, предлагая Кастиэлю занять кресло. — Судя по выражению лица, тебе действительно стало лучше, — констатировал тот, присаживаясь. — Сейчас выпью пива и мне станет совсем хорошо. Винчестер открыл две бутылки и одну подал Касу. Тот взял ее и тут же поставил на стол перед собой, не сделав ни глотка. — Не понял, ты пить его вообще собираешься? Или ты извращенец, любящий теплое пиво? — Дин расслабленно откинулся на спинку дивана и сделал сразу несколько больших глотков из своей бутылки. — Вообще-то, я не пью. — Как? Совсем? — Винчестер аж подался вперед, словно желая рассмотреть поподробнее такого уникального человека. — Совсем. — Эээ… — растерянно протянул Дин. — Почему сразу не сказал? Что же это за посиделки с пивом, если пьет его только один из нас? Давай я тебе хоть кофе сварю, что ли. Он начал уже подниматься, но чистильщик движением руки остановил его. — Не стоит. В конце концов, почему бы мне и не попробовать пару глотков, — Кас действительно сделал глоток. Судя по перекосившемуся лицу, вкус ему не понравился. — Так, сейчас будет кофе, — решительно сообщил Дин. — Не мучай себя, а то мне смотреть жалко. И тебя жалко, и пиво, — уточнил он, едва сдерживая смех: на лице его гостя было написано искреннее непонимание, как эту гадость можно пить добровольно! Когда Винчестер принес кофе, Кастиэль с видимым облегчением сразу сделал глоток еще горячего напитка, смывая неприятный привкус. — Твои родители были очень религиозны? — спросил Дин, все еще посмеиваясь. ‒ Ну, ты не пьешь совсем, — пояснил он, видя непонимание в синих глазах. — И имя у тебя такое… ангельское, — закончил он, смешавшись: ведь откуда он-то мог знать об имени, если только не искал специально. В чем только что и признался чуть ли не прямым текстом. Впрочем, Кас вроде бы ничего такого не заподозрил. Он склонил голову набок, раздумывая, а может, просто подбирая слова, чтобы объяснить одному чрезмерно любопытному типу, что чужая семья — а тем более Семья — не его ума дело. — Моя мать была религиозна, — наконец сказал он совсем не то, что уже настроился услышать Дин. — Однако, думаю, она не была истинно верующей, поскольку ее религиозности хватило ровно до ухода отца. Когда он ушел, ее вера разбилась вдребезги. Наверное, весь ее мир разбился тогда. И появилось новое божество — алкоголь. Которому она в итоге принесла в жертву все, включая собственную жизнь. Кастиэль помнил эти долгие годы борьбы с непобедимым, по сути, врагом — нежеланием другого человека жить. Он помнил, что пытался. Пытался помочь, пытался бороться, пытался поддерживать, пытался терпеть… Он много чего глупого тогда пытался делать. Все те годы, как и жизнь до того, вспоминались теперь как-то размыто, урывками, словно кадры когда-то давно просмотренного фильма. Фильма с очень смешным и нелепым главным героем, которого иногда, под настроение, ему бывало даже жалко. Он помнил, как ужасно было просыпаться в огромном, пустом после отъезда — а скорее, побега — всех братьев и сестры, доме. Просыпаться — и первым делом идти к спальне матери, чтобы послушать, есть ли еще дыхание за дверью, узнать, есть ли там еще кто-то живой, или на большой двуспальной кровати в ворохе давно не стираных простыней лежит уже мертвое тело. Он помнил звенящую тишину когда-то веселого дома, прерываемую иногда воплями пьяной женщины, обвиняющей собственных детей в том, что ее жизнь сломалась. Когда все остальные сбежали, отделываясь только денежными переводами, виноват во всем автоматически стал он один. Он помнил собственную неспособность поверить в то, что для нее, для родной матери его поддержки, его присутствия, его безоговорочной преданности было недостаточно. Он готов был сделать для нее все что угодно. Но ей не нужно было ничего. Ничего, кроме выпивки. Он помнил тупую, ноющую боль, сдавливающую грудную клетку и не утихающую, казалось, ни на минуту все семь лет, но с каждым годом становившуюся все слабее и слабее. Потом он не мог понять, почему было так больно? Что болело? Может быть, сердце? Банальное человеческое сердце? Почему-то считается, что именно оно реагирует на предательство. А ничем иным, кроме предательства, поведение матери он не считал. Зачем было производить на свет детей, которые оказались в итоге не важны и не нужны? После ее смерти боль, наконец, прекратилась совсем. Там, в пропахшей перегаром и немытым телом спальне, вжимая голову матери в ее же собственную рвоту, он наконец-то стал свободным. То, что не давало дышать тогда, в далеком прошлом его юности, больше не болело никогда. Значительно позже, придя в себя, словно вынырнув из глубокого омута, в котором провел больше полугода после похорон, он с удивлением обнаружил, что не может вспомнить ее лицо. А воспоминания обо всей предыдущей жизни не вызывают совершенно никаких эмоций, словно что-то, не имеющее к нему никакого отношения. Он мог бы вообще усомниться, что существовал до этого момента внезапного осознания себя, нового себя, если бы не знал. Знал и даже помнил, но не чувствовал. — Черт! Я не хотел напоминать о таком. Мне жаль, Кас. Кастиэль вздрогнул, вынырнув из воспоминаний. — Не стоит. Моя мать умерла давно. В тот день мне как раз исполнилось шестнадцать. И даже тогда мне уже было все равно, — он говорил совершенно равнодушно, спокойно глядя на Винчестера. В холодных синих глазах не было ни боли, ни грусти, ни даже сожаления — одна пустота. Кастиэль уже открыл было рот, чтобы рассказать, кто помог его матери умереть, заранее представляя, как выражение неподдельного сочувствия в глаза Охотника сменится осуждением и отвращением… и промолчал. Винчестер увидел только, как собиравшийся что-то сказать Ангел вдруг озадаченно нахмурился и уставился отсутствующим взглядом в собственную чашку с остатками кофе. А чистильщик с искренним недоумением пытался понять, с каких это пор его волнует чье-либо мнение о нем? По всему выходило, что ни с каких. Волновало его отношение только одного конкретного человека. Того самого, что сейчас сидел напротив, бросая на него обеспокоенные взгляды и, видимо, пытаясь понять, в какие такие дали снова мысленно убрел его гость. — После смерти матери я некоторое время жил с Бальтазаром, одним из моих старших братьев, — прервал затянувшуюся тишину Кастиэль. Он не до конца понимал, зачем это говорит — вроде бы о братьях Дин его не спрашивал, но ощущал непривычную потребность нарушить повисшее неуютное молчание. — А потом уехал учиться сюда, в Канзас-Сити, где и остался, как видишь. — Да, я заметил, — улыбнулся Дин, радуясь, что Кас отвлекся от неприятных воспоминаний. — Кстати, я еще у Кроули интересовался, что ты тут забыл. Помнится, он посоветовал спросить у тебя лично, если мне надоест жить. — Надоело? — спросил с легкой полуулыбкой Кастиэль. — Нет, но я пользуюсь случаем. Ты ведь сам уже начал рассказывать. — Хм… Значит, что я тут забыл? Да ничего, в общем-то. Мне просто нравится этот город. Не такой неугомонный и кипучий, как Нью-Йорк или, упаси боги, Вегас, хотя работы там у меня было бы однозначно больше. Но достаточно большой, чтобы люди не интересовались только тем, что происходит у соседей за забором. Когда никому ни до чего нет дела — это прекрасно. Не буду спрашивать, почему ты живешь в этом городе. — Ну да, было бы странно. Ты же и так все обо мне знаешь, — Винчестер невесело усмехнулся. — Не все. Я знаю только основные факты твоей биографии. Как ты сам сказал однажды, этого недостаточно. — Поверь, в моем случае не так уж много можно к этому добавить. А ты даже знаешь, какая музыка мне нравится. И что я люблю вредную, но вкусную еду. И пирог! Так что можешь смело считать, что знаешь обо мне все. — Вряд ли. Ты похож на музыку, которую любишь, — выдал Кастиэль, загадочно улыбаясь. — Такой же шумный и однозначный по первому впечатлению. И только вслушавшись, можно понять, сколько слоев звучания в этой, казалось бы, бессмысленной какофонии. Не против, если я сам сварю себе еще кофе? — добавил он как ни в чем не бывало, обращаясь к совершенно обалдевшему Винчестеру, пытающемуся понять, что это он такое только что услышал и не показалось ли ему. — Эээ… Да, конечно, можешь делать все, что хочешь, — с трудом выдавил Дин. И внезапно осознал, что действительно мог бы позволить Ангелу сделать все, что он захочет. Чего бы он ни захотел. Если бы он захотел. При условии, что просьба была бы озвучена с такой же улыбкой. Первой настоящей улыбкой, которую Дин видел в его исполнении — осветившей и смягчившей не только лицо, но и такие холодные всегда глаза. В гостиную Кастиэль вернулся с чашкой кофе и со своей привычной невозмутимостью, как будто недавняя «оттепель» Охотнику просто приснилась. А вскоре и вовсе засобирался домой. Пообещав, правда, заехать и завтра, мотивируя это необходимостью перевязки. И причин отказаться от помощи у Дина не нашлось. То есть вразумительных причин. Потому что как таковые-то они как раз были. Но ведь не скажешь: «Чувак, я вообще-то не гей, но к тебе меня тянет, а поскольку я планирую и дальше оставаться не-геем, то нам лучше не видеться. Тем более наедине. Тем более, если ты будешь и дальше так близко склоняться ко мне во время перевязки, облизывая свои чертовы губы. А если еще попробуешь снова выдать мне какой-нибудь совершенно невероятный в твоем исполнении комплимент, улыбаясь при этом так, как сегодня… Лучше не надо, если только ты сам не планируешь сменить ориентацию». Да. Так вот, причин, которые можно было бы озвучить, не нашлось. Ладно, не маньяк же он, в конце-то концов. Потерпит как-нибудь недельку до своего выздоровления. А потом все вернется на круги своя: Кастиэль в своем доме будет проводить вечера с Дафной, а Дин в пустой квартире займется восстановлением своей нормальности. Вот только почему-то такая перспектива вместо ожидаемого успокоения вызвала только неприятную вяжущую горечь на языке.