Шаги по стеклу

Дома Кастиэля ждала Дафна. И ужин. Все-таки женщина в доме — это полезно, иначе пришлось бы давиться тем, что приготовил сам. А чистильщик ничуть не врал Дину, когда сказал, что яичница — это единственное, что он способен приготовить сносно. Все остальные результаты его готовки можно было, при желании, использовать в качестве оружия массового отравления. За ужином Дафна щебетала что-то о прошедшем дне. Наверное, об этом, потому что на самом деле он ее не слышал, глубоко уйдя в собственные мысли. В них, вопреки обыкновению, и ей отводилось некоторое место. Размышлял Кастиэль о Дине Винчестере. Точнее, о не свойственной самому себе обеспокоенности судьбой упомянутого Винчестера. Что такого особенного в этом человеке, что заставляет его, не склонного заботиться о ком бы то ни было, включая собственную невесту, беспокоиться о жизни и здоровье Дина? Он представил себе Охотника во всех подробностях: за рулем Детки, беззлобно потешающегося над ним самим, сидящим рядом. Вспомнил его искренний смех, солнечные зеленые глаза. Что в нем есть? Тепло, энергия, эмоции. Жизнь. Все то, чего так мало у самого Кастиэля. Но нехватка чего его, в общем-то, никогда не беспокоила. И если уж на то пошло, то Дафна тоже просто образец энергичности и жизнерадостности. Что его обычно совершенно не трогало. А вот рядом с Дином… интересно?.. забавно?.. приятно? Да, скорее всего, именно приятно, как бы странно это ни звучало. В присутствии Винчестера он не чувствовал необходимости выставлять барьеры, не ощущал от него никакой угрозы или посягательства на что-то сугубо личное, не предназначенное для окружающих. Внезапно на ум пришел коварный вопрос: а посягать на что он бы Дину не позволил? Какие тайны своей души он не готов ему открыть? Честный ответ на этот вопрос ему не то чтобы не понравился, скорее, безмерно удивил: если бы Охотника что-то заинтересовало — он вряд ли стал бы препятствовать. Так в чем причина такого непонятного, нехарактерного и нелогичного для него отношения к едва знакомому человеку? Подобрать подходящее определение никак не получалось. Все вроде правильно, но чувствовалось, что должно быть что-то еще, что-то, пока незамеченное или непонятое. Сравнивая сегодня Винчестера с многослойной музыкой, Кастиэль не пытался ему польстить, хоть мысль пришла в голову совершенно неожиданно. Но, уже высказав ее, он вдруг понял, что действительно видит Дина именно так. А еще — что хотел бы вскрыть и рассмотреть подробно каждый слой этой души. Не грубо, не насильно — а чтобы ему было позволено это сделать. Выловить всех демонов, которых, наверняка, немало в душе Охотника, и всех бесенят, пляшущих в зеленых глазах, чтобы изучить и поименовать каждого. Кажется, в случае такой заинтересованности в другом человеке, это принято считать дружбой? Правда, только если эта заинтересованность взаимна. Но ведь сегодня Винчестер назвал его другом? Хоть и между делом и, вполне возможно, имея в виду не совсем то, что сказал. Но против его присутствия Дин ничего не имел, верно? Друзей у Кастиэля не было никогда. Даже приятелей не бывало. И каких-либо людей, которые могли бы претендовать на его время, внимание и помощь. Даже собственных братьев и единственную сестру он не мог отнести к таковым. Да и зачем бы это могло ему понадобиться? Он никогда не мог понять, зачем тратить свое время на других людей — заурядных, неинтересных, бесцеремонных и надоедливых. Исключением стала Дафна, но лишь потому, что была признана полезной: и в плане удовлетворения сексуальных потребностей, и в плане придания его образу добропорядочного, законопослушного гражданина необходимой законченности. Остальные… Остальные были скучны и чаще всего бесполезны. Что могло быть привлекательного в них, замкнутых в узкие рамки собственных страхов, как яйцо в скорлупу? Но пытающихся иногда при этом влезть в его жизнь и душу. Зачем? Нет, понять, что им что-то от него нужно, Кастиэль вполне был способен. Чего он не понимал, так это их наивной уверенности в том, что неуклюжие попытки изобразить дружеское расположение смогут дать им власть над ним. Может, порой человеческая нелогичность и ставила его в тупик, но это ведь не лишало его ни ума, ни аналитических навыков. И если он не понимал чего-то в данный, конкретный момент, то это совсем не значило, что не разберется во всем и со временем, проанализировав и разложив по полочкам так тщательно, как и не снилось их слабым умишкам. Почему-то об этом люди, пытающиеся что-то от него получить посредством завязывания приятельских отношений, даже не задумывались. Они продолжали пытаться, несмотря на то, что их при этом корежило от страха. Что тоже было непонятно. Он не считал себя устрашающим. В конце концов, его политика в отношении окружающих людей была проста и незамысловата: он не трогал их, пока они ему не мешали. Однако боялись его часто. Даже Кроули. Даже Дафна. Но не Дин. Кастиэль невольно улыбнулся, вспомнив нахальную улыбку Винчестера, говорящего ему какую-то очередную глупость, гордо именуемую шуткой. — Вот, ты тоже считаешь это смешным! — по-своему интерпретировала его улыбку Дафна. — Вот и я сказала, что так читать Байрона — это просто издевательская попытка превратить все в анекдот! Он окинул внимательным взглядом свою будущую жену, которая, собирая посуду со стола, продолжала свою тираду о недопустимом отношении к поэзии, не понимая, что ее никто не слушает. Хотя, может, она это и понимала — все-таки не первый год они вместе, — но не придавала никакого значения. Что интересно ему в Дафне? Да ничего. Она красива, ненавязчива, полезна. Но ему совершенно безразлично, что она там сейчас говорит, о чем думает и даже как относится к нему самому. И с первого дня было безразлично. Она инициировала их знакомство, только появившись в университете и еще, видимо, не поняв, что один симпатичный синеглазый брюнет — не самый приятный для общения человек. Ей повезло. Привлекательная внешность вкупе с настойчивостью, не переходящей в навязчивость, позволили ей приблизиться к нему настолько, насколько не удавалось никому раньше. Более того, войти в его дом. Но не в его мысли, не в поле его интересов. Ее заинтересованность он вполне понимал: неженатый, обеспеченный мужчина, не имеющий каких-то вопиющих недостатков, — объект, который не мог не привлечь внимание тридцатилетней одинокой женщины. Так что они оба получили в результате сближения определенную выгоду. Каждый — свою. Ангел мог бы решить, что Дину тоже что-то от него нужно, если бы не понимал, что инициатором их общения является, скорее, он сам. Да и не в характере Винчестера такая расчетливость. С его-то губительной принципиальностью! Самому Кастиэлю от Охотника тоже ничего вроде бы не было нужно. Ему было просто интересно. Впервые за… да похоже, что за всю жизнь.