Шаги по стеклу

Освободиться Винчестеру удалось уже через полчаса: сцепив зубы, продираясь через жуткую боль, он смог продвинуть кисть левой руки к самой крестовине стилета и выдернуть его из стены. После этого освободить правую руку оказалось уже делом одной минуты, даже несмотря на то, что левая болела и обильно кровоточила. Хорошо, что тонкие, как спицы, стилеты не задели ни костей, ни сухожилий. Ругаясь и шипя от боли, он кое-как извлек из куртки мобильник и позвонил Бенни. Потратив еще минут пять на то, чтобы объяснить Лафиту, куда именно и как нужно ехать, Дин отправился на поиски хоть чего-нибудь подходящего для использования в качестве бинта. Самым сложным оказалось избежать расспросов Лафита. Дин, конечно, отбрехался провалившимся заданием, но приятель явно ждал подробностей и, не получив их, кажется, обиделся. Плевать! Рассказывать о неудачной попытке убить чистильщика Винчестер не собирался, в частности потому, что тогда пришлось бы говорить и о причине такого решения, а обсуждать с кем-либо смерть брата он был еще не готов. Да и вряд ли будет когда-нибудь готов. Всю дорогу до города, под бессмысленную болтовню Бенни, и потом, когда Памела обрабатывала ему руки, попутно высказывая все, что думает о таком «сверхудачливом» человеке, как он, мысль то и дело соскальзывала на то, что нужно позвонить Сэму и… В этот момент мозг наконец вспоминал о своих обязанностях, подсказывая, что звонить больше некому. И сердце пронзало острой, как стилет, болью. Он попросил Бенни заехать в магазин, а потом помочь донести до машины и до квартиры сразу пять бутылок виски. Видя потрясенный взгляд приятеля, Дин объяснил, что все равно со своими пробитыми руками застрянет дома надолго — не просить же ему приятеля съездить за виски каждый раз, когда захочется выпить. На самом деле он просто боялся оставаться в одиночестве трезвым. Наедине со своими мыслями, сожалениями и виной. За то, что не уберег. За то, что не отомстил. За то, что не придумал какой-нибудь невероятный план, который дал бы возможность Сэму вообще никогда не впутываться в такую жизнь. Увы, виски оказался отнюдь не панацеей. Впервые за все время, что он здесь жил, пустая квартира казалась мрачной и неуютной — не надежным убежищем, а тоскливой камерой-одиночкой. Мысли, едва дождавшись, когда Бенни уедет и Винчестер останется один, набросились сворой голодных псов. Чтобы грызть, грызть и грызть без остановки. Дин пил, не пьянея, и чувствовал, как проваливается все глубже и глубже в какой-то бездонный колодец. Там, наверху, был свет и жизнь, там был весь привычный мир, в котором все было в порядке. Еще вчера там был и сам Дин. Сейчас же ему казалось, что он смотрит на все это с невероятной глубины, понимая, что отсюда ему уже никогда не выбраться, и падая с каждой минутой все ниже. Да и зачем выбираться? Все, что было у него в жизни — это его брат. Которого больше нет. Единственным, что не позволяло просто достать пистолет и прекратить это бессмысленное падение в пустоту, была месть. Он лелеял ее, обдумывая во всех подробностях, как убьет Кастиэля и его братца, отдавшего приказ о ликвидации. О, чистильщик еще получит возможность убедиться, что Дин очень даже умеет слушать! В следующий раз он учтет все, что сегодня узнал об этой двуличной твари! Но начать лучше с Рафаэля, оставив Ангела на потом — на него Винчестеру однозначно потребуется больше времени. С Рафаэлем все можно сделать проще, дня за два-три, да и то, если позволят обстоятельства, учитывая, какое место в Семье тот занимает и как, соответственно, сложно будет вообще его достать. А вот с Кастиэлем так быстро не получится. Дин был уверен, что за время вынужденного бездействия, пока будут заживать руки, придумает еще столько всего для этой мрази, что и недели может не хватить на претворение всех идей в жизнь. Охотник со злостью вспомнил, как этот самоуверенный псих просто ушел, оставив его там, как нечто, не стоящее внимания. Даже не посчитав достаточно серьезным врагом, чтобы убить! Просто отшвырнул с дороги, как раздражающий мусор! Винчестер скрипнул зубами, едва удержавшись, чтобы не выместить злость на почти пустой уже бутылке, швырнув ее в стену. Но виски было жаль — напиток-то точно ни в чем не виноват. Еще хотелось немедленно поехать к чистильщику и совершить новую попытку восстановить справедливость, однако, даже если забыть о том, что ехать ему сейчас не на чем, забинтованные и зверски болевшие руки здорово охлаждали лишний энтузиазм. Да и вряд ли ему теперь удастся застать Ангела врасплох. К сожалению, свой единственный шанс он бездарно профукал. Так что даже в какой-то мере понятно пренебрежение чистильщика к такому неумехе. Теперь придется приложить немало усилий, чтобы захватить скользкую гадину и утащить в подходящее для длительной расправы место. Телефонный звонок вырвал его из кровавых мечтаний, которые только и позволяли немного отвлечься от пустой, болезненной реальности. На миг мелькнула безумная надежда, что в доме младшего он все неправильно понял и сейчас на дисплее высветится имя брата… Увы, звонил, конечно же, не Сэм. — Так что там с Сэмом? Ты его нашел? Где был этот балбес? — с ходу засыпал его вопросами Сингер, старательно, но не очень успешно пытаясь скрыть тревогу в голосе. — Нет, Бобби, я… — в горле встал ком, и Винчестеру пришлось прокашляться, чтобы продолжить. — Я не нашел его. Его больше нет, Бобби, совсем нет. Дин замолчал, чувствуя, как стекают по лицу несмелые слезинки. Негоже мужчине плакать, но кто видит? Да если бы и видели… Сингер долго молчал, и Охотник был уверен, что увидел бы сейчас на лице старика такие же соленые дорожки, бегущие, чтобы стыдливо укрыться в усах и бороде, если бы тот был в пределах видимости. — Ты уверен, сынок? — осторожно спросил наконец Бобби. — Да, уверен. В его доме все обставили так, будто бы он внезапно куда-то свалил, но я же знаю Сэма. Он бы никогда не уехал, не предупредив. Он бы взял другие вещи. Он бы не оставил свой ноутбук. И Кроули не смог дозвониться Руби. И он тоже уверен, что они уже мертвы. На этот раз молчание длилось значительно дольше. Дин уже было подумал, что Бобби просто бросил телефон, но внезапно тот снова заговорил: — Ты бы приехал ко мне, Дин. — Я… — Не надо тебе сейчас быть одному, — не дал ему договорить Сингер. — А еще… если уж ты уверен, что Сэм… — он запнулся, не решаясь выговорить слово «умер», словно произнести его — значило признать и согласиться с этим окончательно и бесповоротно, — что Сэма больше нет, то тебе тем более нужно приехать. Твой брат кое-что оставил для тебя на такой случай. Я еще смеялся над ним, называл перестраховщиком. Старый дурак! — Не ругай себя, Бобби. Ты-то точно ни в чем не виноват. Как ты мог его защитить? Это была моя обязанность. И я с нею не справился. — Ну да, вот еще обвини во всем себя! Ничего не хочу знать, чтобы через полчаса был у меня! Нечего тебе там в одиночестве накачиваться и самоедством заниматься! — высказав все это в привычном ворчливо-безапелляционном тоне, ответа Бобби ждать не стал. Как и всегда, отповедь на Винчестера подействовала, сподвигнув-таки поднять задницу с дивана и, поймав такси, поехать к Сингеру. В конце концов, пить можно и там. А увидеть, что же оставил ему мелкий, хотелось как можно скорее. Всю дорогу Дин проклинал сволочную надежду, которая, несмотря ни на что, вновь зашевелилась внутри. Как бы он ни отгонял глупые мысли, что вот сейчас Бобби вручит ему письмо с пояснениями Сэма, что исчезновение — это всего лишь часть его безумного тайного плана, и на самом деле и он, и Руби живы и здоровы, те все равно возвращались, бесцеремонно влезая в голову и толпясь там. Сразу по приезду Сингер и вправду вручил ему запечатанный конверт, пригласив для этого в свой кабинет. Сердце замерло от безумной надежды. Может быть… Разорвав конверт дрожащими руками, Дин понял, что нет, ничего уже быть не может. Письмо начиналось словами: «Дин, если ты это читаешь, значит, я мертв». Как в каком-то заштампованном фильме, подумалось некстати. Дальше Сэм рассказывал о том, чем, оказывается, занимался уже добрых месяцев семь, если не больше: кропотливо добывая, анализируя и сопоставляя факты, младший Винчестер копил информацию об основных схемах синдиката, причем не столько местных, сколько высшего уровня, уровня самой Семьи. Сквозь застилающие глаза слезы письмо воспринималось урывками. Дин выхватывал отдельные фразы то там, то тут, временами возвращаясь и перечитывая заново почти с тем же результатом. «Я нашел контакт в ФБР, на довольно высоком уровне, — писал Сэм. — Уверен, что так высоко щупальца Семьи не добрались. Я договариваюсь о защите для тебя, меня и Руби». Следующий кусок текста совсем расплылся перед глазами. Дин старательно проморгался и продолжил читать. «Раз уж ты это читаешь, значит, меня закопали раньше, чем я закончил. Но ты можешь продолжить. В ячейке Банка Канзас-Сити на пересечении 121-й и Меткаф, Оверленд Парк, хранится то, что поможет тебе получить защиту. Свяжись с Бальтазаром Милтоном, это федерал, с которым я контактировал. Он надежен». Имя неожиданно царапнуло даже сквозь пелену горя. Фамилия другая, но имя… Не самое распространенное, да еще и в таком подходящем контексте. Совпадение? Учитывая последствия — вряд ли. Дин закрыл глаза, пережидая, пока пройдет очередной приступ боли, особенно острый от понимания, что мог бы спасти брата. Если бы просто обратил больше внимания на возобновившиеся разговоры о нормальной жизни, не принимая на веру пустые отговорки младшего. Или если бы Сэм доверял ему достаточно, чтобы рассказать о сволочи из ФБР, с которой общался. Мог бы спасти — но не спас. И бесполезно сейчас склонять на разные лады все «если бы», которые уже никогда не превратятся в реальные возможности. «Тебе все равно придется все менять, Дин, ведь после моей смерти никто уже не будет тебе доверять. Если, конечно, меня не сбила случайно машина, в чем я сомневаюсь. Так что, пожалуйста, воспользуйся шансом на нормальную жизнь, пока он у тебя есть. Не прошу позаботиться о Руби — Кроули не даст ее в обиду. Но прошу — нет, даже требую! — позаботься о себе. Прощай. Сэм». Вот и все. В приписке был указан номер банковской ячейки и номер мобильного Милтона, а в конверте обнаружился и ключ. Младший брат позаботился о бестолковом старшем, хотя все должно было быть как раз наоборот. Основной обязанностью Дина всегда была забота о Сэме. И он облажался. Бобби понятливо подал ему стакан с виски, ни о чем не спрашивая. Винчестер просто протянул ему в ответ письмо Сэма. Старик имел право знать. Все, о чем спросил Бобби: — Ты знаешь, кто? — Да. — Ублюдок еще жив? Дин молча показал свои забинтованные кисти. — Да, я видел. Хотел еще спросить, что случилось с обеими твоими руками сразу. — Вот этот самый ублюдок и случился. Кстати, где моя машина, я теперь тоже не знаю. — Сегодня ему повезло — в следующий раз уже не повезет. Хотя, — нахмурился старик, — если он выжил, да еще и прибрал к рукам твою Детку, то, возможно, повезло как раз тебе, сынок. Что жив. Будь осторожнее. — Дело не в везении, Бобби. Самоуверенный гад просто не стал меня убивать. И это его ошибка! Хочет поиграть? Будет ему игра! — Охотник длинно выдохнул, успокаиваясь, и сделал огромный глоток виски, неловко держа стакан плохо слушающейся из-за ранения рукой. Сингер только покачал головой то ли недоверчиво, то ли осуждающе, но ничего не сказал. Потом они еще долго пили виски в полной тишине. Дин был благодарен Бобби за это немногословие. И Эллен за то, что не вмешивалась в их молчаливые поминки. Винчестер был даже рад, проснувшись на следующий день со зверской головной болью. Раскалывающаяся голова думать отказывалась, ограничиваясь короткими бытовыми соображениями. К сожалению, похмелье не могло длиться вечно. Как и его пребывание в гостеприимном доме Сингеров. Дин хотел уехать сразу же после пробуждения, но Эллен в прямом смысле встала на пороге и пригрозила, что не сдвинется с места, пока он не поест. Пришлось идти на кухню и старательно давиться едой. Обычно стряпня миссис Сингер вызывала у него обильное слюноотделение уже при одной только мысли о любом блюде, приготовленном ею, но сейчас Дин, выйдя за дверь, даже не смог бы вспомнить, что именно было на столе, — все имело одинаковый картонный вкус. Поехал Винчестер сразу домой, отложив на потом и поездку в банк (вариант явиться туда небритым, похмельным и в мятой одежде не то чтобы сильно ужасал, но не казался особо разумным), и визит к доктору Барнс на перевязку. Можно было, конечно, попробовать уболтать Памелу приехать к нему, но, даже при наличии денежного стимула, пришлось бы включать обаяние и умение уговаривать, на что он был сейчас совершенно неспособен. Говорить вообще не хотелось. Ни с кем. Так что первый звонок Кроули он просто проигнорировал. Второй последовал без какого-либо перерыва. Что же такое важное и срочное понадобилось от него боссу? Неужели тот считает, что Охотник сейчас способен работать? Впрочем, почему бы ему так не считать, учитывая, что о стычке с чистильщиком и, соответственно, о последствиях оной он не знает. Или, напротив, уже в курсе и жаждет высказать все, что думает по этому поводу? На третьем звонке появилось понимание, что Кроули так просто не отстанет. Мелькнула мысль просто отключить телефон к чертовой матери и забыть обо всем и обо всех. Однако идея была неудачная, если он собирался когда-нибудь отомстить за брата. Для этого ему понадобятся все связи и возможные союзники, в том числе и Кроули, который не меньше его самого должен быть заинтересован в смерти некоторых тварей. — Что такого срочного тебе понадобилось? — без какого-либо интереса спросил Винчестер вместо приветствия, все же отреагировав на настойчивые трели телефона. — Думаю, тебе нужно то же самое, Охотник. Месть. Я прав? — Сам знаешь. — Отлично. Значит, ты можешь заняться поиском Азазеля, пока мои люди раскопают все, что возможно, об этом ублюдке Рафаэле, который почему-то решил, что бессмертен! — Кроули сорвался на рык, однако сразу же взял себя в руки, продолжив обычным деловым тоном. — Как ты догадываешься, Азазель вряд ли будет афишировать свое местонахождение, зная, что я буду его искать. Но ты... — Подожди, — перебил Дин, с трудом поспевая за мыслью босса. — А при чем тут вообще Азазель? Ты же сказал, что он уже недели три, как исчез с радаров. — Винчестер, прочисть мозги! Или протрезвей! — раздраженно рявкнул британец. — Ты что, думаешь, что твой брат и моя дочь сами себя убили? Исполнитель — Азазель. Эта поганая шавка всегда была сама по себе, выбирая, какие заказы ему интересны, а какие, видите ли, нет! Но выполняя при этом втихаря прямые приказы Семьи. Я всегда знал, что гаденыш — выкормыш Семьи, но не думал, что ему откажут последние мозги и он пойдет против меня. — Почему ты уверен, что это был именно Азазель? — снова влез Винчестер, чувствуя, как в душу змеей заползает холодный, липкий страх. — Поинтересовался у главы Семьи, кто и за что убил мою дочь. Твой… — Кроули помолчал, явно подбирая слова, — «умный» брат спутался с федералами, а пострадала моя дочь! Естественно, Рафаэля главный выгораживает, якобы тот не отдавал приказа на ликвидацию Руби, и Азазель проявил инициативу, когда она вернулась не вовремя, но, честно, мне на это начхать! Азазеля дали мне на откуп. Как собаке кость бросили! Рафаэля я возьму сам. И ты мне в этом поможешь, Охотник. А свои извинения он может засунуть себе в зад! — Эм… босс, если Сэм связался с федералами, и Семья в курсе, то очевидно, что я — следующий на очереди на ликвидацию, даже если лично ты мне веришь. — Я не такой идиот, чтобы кому-нибудь верить, Винчестер. Но я хорошо тебя знаю. Знаю твою осторожность и твою нелюбовь к предателям. И главное, ты мне банально нужен для того, чтобы разобраться с двумя зарвавшимися уродами. И я нужен тебе для того же самого. Значит, мы вполне можем быть уверены друг в друге. Так что я заверил главу Семьи в твоей полной лояльности. Можешь не благодарить. Лучше сразу приступай к поискам Азазеля. Все мои люди будут искать этот ходячий труп, но он отличный профи, а значит, больше всего шансов его найти — у тебя. Если будет появляться информация, я тебе сообщу. Ты тоже держи меня в курсе. — Хэй, босс! Я бы не против заняться делом прямо сейчас, но я тут вроде как ранен слегка. Даже руль держать не могу, — сообщил Винчестер, умолчав о том, что ему и нечего-то в данный момент держать. Трубка молчала настолько красноречиво, что Дин даже мог бы записать все те выражения, которыми, без сомнения, сейчас мысленно щедро потчевал его Кроули. — Надолго? — спросил британец, вызвав неподдельное уважение своим умением сдерживаться. — Недели две, может, три. — Хорошо. Я понял. Значит, пока работают другие. А ты пошевели мозгами, что ли, вдруг надумаешь что толковое по поводу того, где и как может скрываться Азазель. Что-то же тебе твое распрекрасное чутье должно подсказывать. — Окей. Отзвонюсь, как приду в норму. Аккуратно положив телефон на стол, чтобы не бросить его в стену, Винчестер еще минут пять сопротивлялся растущему внутри ощущению катастрофы. Он вчера думал, что падать ниже уже некуда? Что хуже ему уже быть не может? Что чувствовать еще больше вины попросту невозможно? Ну что ж, он ошибался. Потому что когда его наконец накрыло осознание масштабов совершенного промаха, на минуту показалось, что весь он сейчас просто разорвется на клетки и молекулы и растворится в пространстве. Но вряд ли это чем-то помогло бы: Дин был твердо уверен, что и каждая молекула была бы полна вины и боли. И если в смерти брата он был виновен пассивно, тем, что не сделал, когда мог, то в том, что он хотел сотворить с Кастиэлем, ни о какой пассивности речи не шло. Это был его полностью сознательный выбор, его решение, основанное на поспешных и, как теперь виделось, лишенных логики выводах, и неумении слушать, о чем ему и сказал чистильщик. Вспоминая, как и где это было сказано, Дин радовался, что это самое неумение в какой-то мере спасло Ангелу жизнь. Он содрогнулся от ужаса, представив на мгновение, что Кастиэлю не удалось освободиться, и правду довелось узнать, стоя над уже раскромсанным, как вчера хотелось, телом. Да, Кастиэль выполнил свою работу чистильщика в доме младшего, но ненавидеть его за это было все равно что ненавидеть гробовщика, изготовившего гроб для похорон близкого человека. С другой стороны, воспоминания о вчерашнем причиняли еще большую боль пониманием, что он сам разрушил все, что было или могло быть. И мучительнее всего давалось осознание, что ему и вправду было что разрушать! Потому что все время с первой встречи он действительно подходил все ближе и ближе к Ангелу, чувствуя от него не угрозу, но притяжение, каждый раз получая не отпор, но позволение приблизиться еще на шаг, и кто знает, чем могло бы закончиться это сближение. Могло. Если бы вчера он не ударил подло в спину, не дав даже возможности что-либо сказать. Вспомнилось, как он размышлял о своей «почти дружбе» с Бенни: дал ли бы ему Лафит возможность оправдаться, прежде чем выстрелить? В Бенни он был почти уверен. А что насчет Кастиэля? Стал ли бы тот слушать его оправдания? Почему-то казалось, что стал бы. Поверил бы или нет — другой вопрос. Но, по крайней мере, позволил бы сказать хоть что-то в свою защиту. А вот Дин не дал и шанса человеку, к которому испытывал даже больше, чем дружеские чувства. И кто ты после этого, Винчестер? Стыд скрутил внутренности в тугой узел. Дин вспомнил потрясенный взгляд синих глаз после первого удара еще там, в доме чистильщика. И как потрясение сменилось холодным равнодушием с нотками брезгливости в убежище Аластара. Этот взгляд был самым страшным: так смотрят не на врага даже — так смотрят на досадную помеху вроде червя, который раздражает разве что несоответствием эстетическим идеалам и которого запросто можно переступить и забыть. И Дин не мог сказать, что не заслужил таких перемен в отношении. Заслужил еще и худшего! Не его доверие было предано — он сам воспользовался доверием человека, заботившегося о нем, пусть и по какой-то своей непонятной прихоти. Но при этом Ангел так и не убил его. Почему? Не захотел? Разве что руки марать не захотел. В то, что хладнокровный до полного бесчувствия чистильщик просто не смог его убить, Дин не поверил бы, даже если бы об этом объявляли каждые двадцать минут по всем телеканалам. Едва утихомирившаяся после вчерашнего переизбытка виски голова снова разболелась. Невыносимо захотелось снова выпить. И даже больше: без изысков, безобразно набраться. Винчестер открыл мини-бар и окинул взглядом запас в четыре бутылки. Потом посмотрел на свои руки с уже обтрепавшимися, грязноватыми бинтами. Со вздохом закрыв бар, он побрел переодеваться для поездки к доктору Барнс, невесело усмехаясь: в прошлый раз о нем было кому позаботиться. И выдернуть из-под пули, и перевязки делать, еще и вечерами развлекать. За что он и отблагодарил по полной: избил, связал, засунул в багажник и собирался убить после долгих пыток. Да ты просто феноменальный друг, Винчестер! Другие обычно ограничиваются прекращением общения или банальным мордобоем, на худой конец. Охотник издевательски подмигнул своему отражению. Из зеркала на него смотрел обычный, ничем не примечательный человек: уставший, небритый, мрачный. Таким его увидят сегодня другие. И только сам Дин видел никудышного брата и отвратительного друга. Наверное, к лучшему, что у него никогда не было длительных, устойчивых личных отношений — кто знает, насколько ужасный бойфренд или, упаси боже, муж из него бы получился? Уже собираясь выходить, он вдруг подумал, что стаканчик виски на дорожку ничуть не помешает, а только скрасит и поездку, и саму перевязку. А два стаканчика сделают все еще более терпимым. И третий совершенно точно не сможет повредить. Утром Дин проснулся почему-то не на кровати, а возле нее. Позывы немедленно проведать и обнять «белого друга» подсказали, что количество выпитого накануне было чересчур большим даже для его тренированного организма. Ревизия бара, когда он наконец оказался способен до него дойти, подтвердила подозрение: вместо четырех бутылок в наличии осталось только две. Телефон порадовал двумя пропущенными звонками от Бобби и одним — от Памелы. Пульсирующие болью руки, с трудом управляющиеся с телефоном, свидетельствовали о наказуемости крайнего идиотизма, подвигнувшего его вчера на попойку вместо поездки к врачу. В общем, день начался просто отлично. Да так и продолжился. Нет, к доктору Барнс он все же доехал и даже получил перевязку под нескончаемую нотацию о недопустимости такого обращения с довольно-таки серьезными ранами, если только он не хочет остаться вовсе без рук. А вот дальше все как-то резко съехало на вчерашний сценарий: просто оказавшись дома, снова наедине с собственными мыслями, крутившимися в голове однообразным рефреном, он почувствовал себя сумасшедшим хомяком, бегущим в колесе. И готов был сделать что угодно, только бы остановить этот бесконечный, бессмысленный бег. Виски казался единственным вариантом — не думать о потерях Дин был способен, только полностью отключив в своей голове возможность думать. Опробованный раньше способ оказался действенным и сейчас, только виски требовалось больше. Последующие дни слились в одну плохо различимую серую ленту, в которой вспышками относительной трезвости мелькали редкие поездки к Памеле (когда той удавалось дозвониться к своему безалаберному пациенту и угрозами жестокой расправы заставить его выйти из квартиры), долгие, почти односторонние беседы с Бобби (когда Винчестер оказывался способен услышать звонок и, главное, ответить на него), в которых старик пытался заставить его прекратить винить и наказывать самого себя, и разговоры с Бенни, который приезжал пару раз на правах хорошего приятеля. Впрочем, насчет последнего Дин бы не поручился, что это не были просто пьяные глюки. Потому что однажды ему привиделся и Кастиэль, а он-то уж точно не мог прийти к своему несостоявшемуся убийце с визитом вежливости. Так что, возможно, и Лафит был всего лишь плодом его воображения. На это Винчестеру было откровенно наплевать. Как, собственно, и на весь окружающий мир. Жизнь была где-то там, за окном, за стенами — везде, кроме квартиры Охотника и его собственного тела. Он казался сам себе мумией в саркофаге, безжизненной и бессильной. Желание отомстить за брата не столько оживляло почти пустую оболочку, сколько не давало ей окончательно замереть, заставляя дышать, а иногда даже есть и ездить на перевязки. Но с каждым днем делать все это становилось все труднее.