Шаги по стеклу

Оглушенный собственной внезапно вспыхнувшей злостью, Дин упустил момент, когда в телефоне зазвучали короткие гудки. Кастиэль сбросил вызов. Не пожелал ничего объяснять. Длинно выдохнув сквозь сжатые зубы, Винчестер раздраженно отбросил телефон в сторону. Упал тот, к счастью, на кресло. Дин глотнул пива и попытался успокоиться. Вот чего он так сорвался? Собирался же поговорить спокойно! Запоздало накатил стыд: разорался, как истеричка какая-то. И нежелание чистильщика продолжать разговор могло в равной степени свидетельствовать о противоположных вещах: либо тот был действительно виновен во всем, что приписывал ему Сэм, и, поняв, что его ложь раскрыта, решил не утруждать себя нагромождением еще одной, либо же ему просто недосуг было слушать очередную истерику в его, Дина, исполнении. А еще Винчестер вспомнил, что Кас что-то ему сказал. Что-то, что он благополучно заглушил своими возмущенными криками. О чем же говорил чистильщик? Что-то об Огайо… при чем там может быть Огайо? Помощь… Нет, сомнительно, чтобы Кастиэлю могла понадобиться помощь, и еще менее вероятно, что он бы обратился за нею к Дину, имея в распоряжении всю мощь Семьи. Значит, речь шла о чем-то другом. Попытавшись перезвонить, чтобы как-то сгладить впечатление, уточнить, что же хотел от него чистильщик, и договориться о нормальной встрече, Охотник услышал только сообщение об отсутствии связи с абонентом. Ого, даже телефон выключил! Это больше соответствовало первой версии. Хотя… кто знает. Даже сейчас Дин не мог сказать, что понимает этого странного человека. Ход мыслей Ангела, как и причины его поступков, оставался для Винчестера чем-то непостижимым. Дин еще несколько раз пытался связаться с Кастиэлем, пока время не стало слишком поздним для звонков. Что ж, значит, придется дожидаться совместной работы для возможности поговорить. Долго ждать не пришлось: уже на следующий день Кроули сообщил о каком-то мелком крысеныше, которого следовало наказать. Больше для того, чтобы другим неповадно было, нежели соразмерно его собственным прегрешениям. Довольно банальное задание, если бы его не сопровождало предупреждение босса: — Работай предельно аккуратно. Уборки не будет. — Как не будет? — Вот так. Просто не оставляй следов, по которым тебя можно было бы вычислить. — Так, может, стоило бы отложить дело? — осторожно предложил Винчестер. — Сомневаюсь, что этот несчастный придурок так уж тебе мешает, что ты не сможешь потерпеть его еще несколько дней. Все-таки как раз бесследное исчезновение — наша фишка. Без этого смысл послания как-то теряется. — Думаешь, ты — самый умный, Охотник? — вопреки ожиданию, в голосе босса звучали не сарказм или раздражение, а только усталость. — Фокус в том, что впредь нам придется работать так постоянно. Привыкай. А то совсем расслабился, небось, зная, что все твои ляпы, если что, подотрет чистильщик. — Почему это постоянно? — Дин неосознанно задержал дыхание, чувствуя, как замирает в груди сердце, словно птичка в чьей-то грубой, когтистой лапе. — Ангел уехал? — Улетел. На медицинском вертолете. И неизвестно, живым ли. Или увезли только его тело. Меня в такие подробности посвятить не посчитали нужным. Кроули продолжал что-то говорить. Но лапа на сердце сжалась, безжалостная, ледяная, и Винчестер не слышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах. Через какое-то время сквозь этот набат пробился раздраженный голос босса: — Ты слышал меня? — Что? — тупо переспросил Дин, слабо представляя, о чем тот вообще говорил. — Я сказал, что личный отчет от тебя мне не нужен — просто скинь сообщение, когда закончишь. Ты что, пьян? — Нет. Нет, не пьян. Просто… отвлекся немного. Я понял тебя. Сообщу, когда закончу. Охотник оборвал разговор, не особо интересуясь мнением Кроули по этому поводу. По большому счету, ему вообще было сейчас на все наплевать. Кроме той новости, что никак не желала укладываться в голове. Это просто не могло быть правдой! Он же говорил с Касом еще вчера. Дин кинулся к ноутбуку и нашел вчерашнюю сводку происшествий. Среди вечерних значилась перестрелка на Огайо-авеню. Кас говорил об Огайо! Дело в юрисдикции ФБР. Двое убитых. Один выживший в критическом состоянии. Никаких имен. Никакой возможности узнать, кто же выжил. Если выжил. Слишком часто обозначением «критическое состояние» тактично заменяли другое — «надежды нет». Кроме названия улицы, чистильщик сказал еще кое-что. На самом деле это было первое, что он сказал. «Мне нужна помощь». Едва слышным шепотом. То, что Дин пропустил мимо ушей, как не стоящий внимания шум. Во что он не посчитал нужным поверить. Оказывается, его память немилосердно сохранила этот срывающийся шепот, чтобы теперь прокручивать в голове издевательским рефреном. Мне нужна помощь. Мне нужна помощь. Мне нужна помощь. Дин зарычал, впечатывая кулак в дверцу шкафа. Она треснула и покосилась, но удержалась на месте. Мне нужна помощь. Низкий стеклянный столик полетел в стену, осыпая все вокруг брызнувшими осколками. Мне нужна помощь. Телевизор отправился вслед за столиком. Кресло стоически вынесло серию пинков, будучи слишком тяжелым и громоздким, чтобы серьезно пострадать. Ноутбук такой стойкостью похвастаться не мог. Как и телефон. Когда бить и крушить в гостиной стало нечего, Винчестер опустился на пол возле дивана и застыл, невидяще уставившись на свои руки со сбитыми костяшками. Вокруг валялись обломки мебели и осколки стекла. Дину же казалось, что это обломки его никчемной жизни. В которой он умудрился профукать даже то немногое стоящее, что в ней было. Просто потому, что не умел слушать, как и говорил ему Кастиэль. Точнее, это он, похоже, чистильщика никак не мог услышать, ведь весь тот бред, что наговорил Сэм, он услышал очень даже хорошо. Слишком хорошо. Так, что за всем этим не расслышал просьбу о помощи от человека, которого… который был ему необходим. И без разницы, что там рассказывал Сэм. Есть ли ему, Дину, дело до прошлого Кастиэля? Каким бы тот ни был и что бы ни творил — плевать. Пусть бы он хоть собственноручно замучил всех домашних зверушек своих соседей вместе с ними самими и их детьми — плевать! Что же до настоящего… думать об этом было жутко, но совершенно неожиданно и, увы, с опозданием Охотник осознал, что и на настоящее ему, в общем-то, тоже насрать. Кем бы ни был чистильщик, хоть тем самым чудовищем и лжецом, которым считал его Сэм, Дину жизненно необходимо было только одно — чтобы он был. В идеале — рядом. Однако Винчестер не был настолько наивным идиотом, чтобы не понимать, что, даже если Ангелу удастся выжить, прощение и третий шанс ему, Дину, все равно не светят. Второй шанс был чудом. Третьего не будет. Он вспомнил разбитый бокал, который Кас предлагал ему сделать снова целым, прежде чем рассчитывать на прощение. Да, пожалуй, склеить целую посудину из мелкой стеклянной крошки будет более реально. Выходя через полчаса из своей квартиры, Охотник был собран и спокоен. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд. Но тот бедолага, который был объектом его работы и имел возможность бросить на Винчестера огромное количество взглядов, помимо первого, спокойствия в нем не заметил. Он увидел то, что было на самом деле: бессильную злость, требующую выхода. Когда жаждешь причинить боль только затем, чтобы кому-то стало так же хреново, как и тебе. Из светлых зеленых глаз издевательски скалился ад. Работал в тот вечер Охотник долго и со вкусом, чувствуя, как все сильнее захватывает это сладкое ощущение чужой боли. От объекта не требовались никакие сведения, так что особенно изобретательно его истязать причин не было. Кроме одной: просто хотелось. Всю сознательную жизнь Дин следовал по проторенному отцом пути, балансировал между совестью и неизбежностью, на тонкой ниточке из ошметков морали, отделяющей необходимую жестокость от чудовищной жажды причинять боль. Балансировал упорно и безнадежно, никогда тем не менее не позволяя себе сорваться. Чтобы не разочаровать отца. Чтобы быть достойным сыном и братом. Чтобы оставаться человеком. Вот только есть ли смысл мнить себя человеком, если в отношении того, кого любишь, поступаешь как полный мудак? К чему привела отца вся эта эквилибристика? К дешевому мотелю с не менее дешевой выпивкой по причине внезапного прозрения и неспособности вынести тот факт, что совесть, оказывается, не настолько чиста, как хотелось считать. А к чему это привело его самого? К чему была вся эта беготня от реальности? Все эти попытки копаться в навозе в белых одеждах, лицемерно делая вид, что дерьмо на белой ткани — это всего лишь особый принт? Зачем? Чтобы его же гребаные принципы и страх быть недостойным своей семьи привели его к вчерашнему? Мне нужна помощь. — Тебе никто не поможет, — прошипел Охотник на ухо привязанному мужчине, жадно впитывая ужас, стынущий в широко распахнутых глазах жертвы, сочащийся из пор едким потом, вырывающийся приглушенными кляпом стонами. Хотелось по-змеиному высунуть язык и поймать вкус отчаяния, разлитый в воздухе. — Время сейчас такое дерьмовое, чувак: никто никому больше не может помочь. Объект дернулся, в очередной раз безуспешно пытаясь вырваться, и зажмурился: смотреть в глаза своему мучителю — ясные зеленые глаза с отчетливой сумасшедшинкой — было невыносимо. При встрече с чудовищем спасения нет. Разве что стать еще более страшным монстром, чем тот, кто встретился на пути, но с этим жертва явно опоздала. Закончил Винчестер уже под утро. На жертве буквально не осталось живого места и больше всего этот кусок мяса походил на объекты работы Аластара. Дин внезапно задумался: а так ли велика разница между ним самим и Палачом? Да и есть ли она вообще? Кто знает, каких скелетов скрывают шкафы последнего? И сколько этих скелетов понадобилось, чтобы возвести пытку в ранг искусства и начать поклоняться боли, словно жадному божеству? Кто знает, что стало тем последним рубежом, пройдя который, палач стал Палачом? Ведь кто сказал, что безмерная жестокость происходит из ненависти к жертве? Сейчас Дин с уверенностью мог сказать, что это не так. Все дело в ненависти к себе, и только к себе. Пытая этого несчастного бедолагу, он выворачивал наизнанку собственную душу, пытаясь выскрести из нее вину и отвращение к самому себе. Не вышло. При взгляде на покалеченный труп тошнило. Сегодня Охотник добровольно отказался от попыток сохранить привычное хлипкое равновесие и позволил себе проявить ту низкую, звериную жажду, что, казалось, только и ждала шанса вылезти наружу, таясь в самых темных закоулках души. Сегодня он позволил себе упасть. Падать оказалось не страшно. Только легче от этого все равно не стало. Спустя полтора месяца и шесть заданий, Кроули вызвал Винчестера на ковер. Вначале босс поинтересовался, с чего это вдруг тому припекло копировать манеру Аластара? Да еще и в отсутствие чистильщика. Дин парировал, что, дескать, не он виноват в том, что убирать некому и, вообще, пора бы уже Ангелу вернуться к своим обязанностям. — Я не знаю, жив ли Кастиэль, — ответил британец, помолчав. — Но даже если жив, сюда он больше не вернется. Даже для того, чтобы обучить преемника. Учись работать без прикрытия. Дин не мог сказать, что не рассчитывал услышать что-то подобное, но… рассчитывать и надеяться — очень разные вещи. Он надеялся, что Кроули скажет, что Кас не может вернуться так быстро и нужно подождать еще неделю, месяц, да хоть год. Надеялся услышать хотя бы, что чистильщик жив, но просто больше не желает иметь ничего общего с их городом. А услышал только это. Никакой определенности. И коль уж информацией не владеет Кроули, то нечего и думать узнать что-то самостоятельно. Домой Винчестер поехал кружным путем, мимо дома Кастиэля. На газоне, почти возле самой дороги стояла свежая табличка: «Продается». Тем же вечером Охотник позвонил брату. — Диктуй адрес, Сэмми. — Какой еще адрес? — растерялся младший. — Свой, конечно. Я приеду. Можешь не встречать, сам найду, — Дин отчаянно пытался говорить уверенно и даже шутливо. Как обычно. Чтобы не дать Сэму и малейшего шанса понять, как паршиво все на самом деле. — Я вроде как не против увидеться, но не могу понять, с чего это тебе вдруг захотелось меня навестить. Да еще и так неожиданно. Что-то случилось? — Ничего, кроме того, что я решил переехать. Насовсем. — Повторюсь, с чего вдруг? В Канзас-Сити ты можешь принести больше пользы нашему делу, Дин. Ты же… — Да насрать мне на ваше дело, Сэмми, — перебил Дин. — Я согласился стать предателем, чтобы отомстить, но стукачом не буду никогда. Если ты и твой хозяин рассчитывали на это — вы ошиблись. Если ты и вправду хочешь мести, то нам пора объединиться и действовать. Хватит дурить, Сэм, диктуй адрес. Утром следующего дня Охотник выехал в Нью-Йорк. Все его вещи (во всяком случае, те, которые он считал действительно нужными) находились в багажнике Импалы. С Бобби он переговорил накануне. Нельзя сказать, что старик был рад решению Винчестера, но знал его достаточно хорошо, чтобы понимать: если в дурную русоволосую башку что-то втемяшилось — бесполезно пытаться это оттуда выбить. Это могло быть под силу разве что Джону когда-то или Сэму сейчас, но никак не ему, Бобби Сингеру. К тому же мистер Сингер бы не поручился, что смена места жительства не пойдет Дину на пользу. В последнее время старик стал явно замечать, что с тем что-то не так. Он не мог дать точного определения происходящим изменениям, но они были очевидны. В поведении Дина все чаще проскальзывала какая-то отчаянная, не свойственная ему раньше злость, а высказывания становились все резче и циничнее. Да и слухи о последних работах Охотника ходили самые что ни на есть жуткие. Его сравнивали с Палачом, с почтительным ужасом замечая, что ученик явно начал превосходить учителя. Узнавая больше о состоянии трупов, найденных в последнее время в городе и окрестностях, Бобби начал верить слухам. Зная, насколько привязан старший Винчестер к брату, он подозревал, что, утратив постоянное, привычное, как восход солнца, присутствие Сэма неподалеку и возможность хотя бы относительно контролировать его жизнь, Дин словно потерял свой основной жизненный ориентир. Так бывает со сверхопекающими родителями, когда вырастают их дети. Нечто подобное в свое время происходило с Эллен, хоть ее и сложно было назвать чересчур опекающей матерью. С одной стороны, Бобби был уверен, что наилучший способ пережить подобное — это как раз отпустить опекаемого и уделить больше внимания собственной жизни. Но замечая все более неприятные изменения в том, кого считал почти что приемным сыном, старик готов был послать к черту все известные ему лучшие и просто хорошие способы и признать необходимость воспользоваться самым нелогичным — восстановлением статуса-кво — лишь бы это вернуло прежнего Дина. Того, который еще видел разницу между злом и добром, хотя бы относительным. Того, которому еще было не плевать на эту разницу.