Шаги по стеклу

Кастиэль не думал о планах Бальтазара насчет поимки Винчестеров. Он не думал о них всю следующую неделю после общего собрания. И потом тоже не думал. Прогнозируя возможные сложности в очередной крупной поставке, он и мельком не задумывался о том, что вскоре его могут вызвать для утилизации двух тел, прикосновения к одному из которых все еще отчетливо помнили его руки. Помнили вопреки тому, что он педантично собрал все воспоминания, сгрузил в самый дальний и темный угол своей памяти и оставил там, за надежной глухой дверью с десятком замков, выбросив ключи ото всех десяти. Он не думал о том, как будет выглядеть знакомое до самой мелкой черточки лицо после работы Аластара. Он не представлял его себе: обезображенное ранами и кровоподтеками, с разбитыми губами, с запекшейся кровью на коротких светлых волосах, с навсегда застывшим взглядом ясных зеленых глаз. Он не просыпался по ночам от жуткого повторяющегося кошмара, в котором Бальт вызывал его и, мило улыбаясь и шутя, демонстрировал изломанное, неживое тело, даже в таком изувеченном виде — прекрасное. А Кастиэль изображал холодный профессиональный интерес, потому что рядом внезапно оказывались все братья, даже ненавистный Люций, и нельзя было показать ничего лишнего. Нельзя было показать слабость. А глядя на мертвого Охотника, он чувствовал себя именно слабым, безобразно слабым и бессмысленным. Как птица с обрезанными крыльями — ты жив, но взлететь уже не можешь, и остается только покорно ждать первого попавшегося голодного кота. Он не просыпался с запертым в горле криком, с намертво отпечатавшимся на сетчатке образом того, кто уже никогда не улыбнется, не нахмурится, не скажет ни слова. Он не смотрел неверяще на собственные дрожащие руки, все еще чувствуя на кончиках пальцев его кровь. Занимаясь сексом с Мэг, он не чувствовал себя так, словно трахал куклу. Очень качественную, очень правдоподобную, но — фальшивку. Ему не требовалось закрыть глаза и, оттолкнувшись от реальности, как от спасительного, но крайне негостеприимного берега, погрузиться с головой в омут фантазии, чтобы почувствовать хоть что-то. Он мог ввести в заблуждение свой мозг. С телом получалось сложнее. После самых жарких объятий, после самых страстных поцелуев и самого бурного секса, его руки, и губы, и тело — все в нем по-прежнему до боли жаждало прикосновений. Единственно правильных и нужных. Настоящих. Он не думал о Дине. Он все еще был способен вполне успешно обманывать самого себя. Это было все равно что жевать бумагу, уверяя себя, что ешь бифштекс.

***

Известие о смерти Люция прозвучало громом среди ясного неба. Приятным таким громом, которого ждут как предвестника желанной грозы после длительной засухи. Объявил новость Майкл, по такому случаю снова объявивший общий сбор в своем доме. Тогда же он заново, можно сказать, представил им их сестру, Анну, которую все видели в последний раз еще девчонкой. Сейчас это была зрелая женщина, пытающаяся выглядеть уверенной и самодостаточной, однако сразу смущенно заулыбавшаяся и потупившаяся в ответ на первую же шутку, как всегда, не отличающегося тактичностью Габриэля. Как сообщил Глава Семьи, именно Анна, будучи очевидицей, принесла ему радостную весть о гибели их зарвавшегося братца. Более того, сестра, кроме прекрасной новости, предложила еще и своеобразный мирный договор, как аккуратно поименовал это Майкл. И Кастиэль, в общем-то, его понимал: как-то не способствовало поднятию авторитета Главы Семьи то, что обширную, пусть и недостроенную, империю Люция ему поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. Причем поднесла женщина. С небольшой помощью приснопамятных Винчестеров, как выяснилось. Рассказывая о произошедшем, Анна словно снова превратилась в маленькую девочку: она жалобно всхлипывала, смотрела поочередно на всех глазами раненого звереныша и судорожно комкала в руках платочек. По ее словам выходило, что старший Винчестер внезапно съехал с катушек (на которых и раньше-то держался не особо прочно) и пристрелил своего босса. А потом хотел убить и Анну, несмотря на то что она ни в каких делах не участвовала и в доме оказалась совершенно случайно, просто придя навестить брата. Но ей удалось бежать. Женщина вконец разнервничалась, повествуя о том, как ее везли куда-то, конечно же для того, чтобы там замучить. Только воспоминания о том, что ей рассказывал Люций о привычках старшего Винчестера придало ей смелости для такого отчаянного поступка, как побег из машины чуть ли не на полном ходу: смерть под колесами была лучше, чем перспектива оказаться в полной власти психопата-садиста. На этой части рассказа Кастиэль недоверчиво посмотрел на сестру. Ее слова явно шли вразрез с тем, что он сам знал об Охотнике. Однако Анна выглядела донельзя уверенной в том, что говорила. Да и некстати вспомнившиеся изувеченные тела, появлявшиеся в последние месяцы с завидным постоянством, наводили на мысль, что его сведения были либо не совсем достоверными, либо просто устаревшими. Такие трупы мог оставлять только дознаватель с определенно нездоровой психикой, так как способность выдавать осмысленную информацию должна была покидать жертв еще где-то после двух третей повреждений. Получалось, остальные наносились уже исключительно развлечения ради. И Кастиэлю как-то не приходило в голову раньше, что этим развлекающимся психом мог быть Дин. Даже сейчас, после озвученного Анной, это все равно казалось дикостью. — Кстати, Бальтазар, как там обстоят дела с поимкой Винчестеров? — вклинился в его размышления голос Майкла. — Теперь, когда известно, что они в Нью-Йорке, ну, по крайней мере, были здесь позавчера, все пойдет быстрее, — Бальтазар азартно сверкнул глазами и хищно улыбнулся. — Мои люди завтра же сузят круг поисков и вплотную займутся Нью-Йорком и окрестностями. — И зачем они нам теперь нужны? Кастиэль почувствовал вспышку непреодолимой симпатии к Габриэлю, задавшему этот вопрос вместо него. Бальтазар нахмурился, чувствуя, что его пытаются лишить перспектив провести интереснейшую игру, но возмутиться по этому поводу не успел. — Во-первых, — начал Глава Семьи наставительным тоном, — они пытались убить меня. Даже если вам всем совершенно плевать на мою жизнь, в чем я, в общем-то, и не сомневаюсь, оставлять подобные покушения безнаказанными нельзя, так как это негативно скажется на репутации всего синдиката. Во-вторых, они пытались убить нашу сестру. А учитывая, что с сегодняшнего дня она вновь вернулась в лоно семьи, — это опять-таки оскорбительный плевок в лицо всем нам. В-третьих, Анна, конечно, получила доступ ко всем бумагам Люция, однако в них есть далеко не все — Сэмюэль Винчестер вполне может что-то знать, сумел же он докопаться до наших секретов. А если еще учесть, что нам ничего не известно об их планах… Не просто так же они убили своего босса. Ну и в-четвертых, один из них точно больной, не контролирующий себя психопат, от которого неизвестно чего можно ожидать. Даже без учета всего остального, оставлять в живых такого было бы большой ошибкой. Я ответил на твой вопрос, Габриэль? — Да мне-то что? — старший Новак демонстративно поднял руки. — Ловите себе всякую мелочь, если больше заняться нечем. Я вообще собираюсь как можно скорее вернуться в Вегас и не появляться здесь следующие лет двадцать. Угроза благополучию всей Семьи уничтожена двумя сумасшедшими перебежчиками, так что я больше не вижу необходимости толпиться нам всем в Большом яблоке. Впрочем, я ее и раньше не видел, — он насмешливо ухмыльнулся, с удовольствием наблюдая за усердно переваривающим его выпады братом. Но отвечать — себе дороже, это Майкл знал не хуже остальных. Поэтому, сделав вид, что ничего, ставящего под сомнение его управленческие таланты и решения, сказано не было, вернулся к основной теме их нынешней встречи, предложив выпить шампанского. И хотя тосты провозглашались исключительно за воссоединение семьи и в честь их блудной сестренки, возвращение которой это самое воссоединение и ознаменовало, все прекрасно понимали, что празднуют смерть своего брата, одного из них, каким бы он ни был. И представить такую же спонтанную вечеринку в честь собственной кончины не составило труда ни для кого. — Странно, — внезапно проронил Бальтазар уже на полпути к собственному дому. Кастиэль, вызвавшийся доставить восвояси перебравшего шампанского (а потом и виски) брата, еще мгновение назад был уверен, что тот, неудобно скорчившийся на переднем сидении, уже спит. — Что странно? — спросил Ангел, не дождавшись продолжения. — То, что Анна внезапно решила присоединиться к Семье. Именно к Семье, а не просто наладить отношения с братьями, — ответил Бальтазара задумчиво. Голос его звучал совсем не так пьяно, как ожидалось. — А куда же ей еще было идти? — А зачем ей вообще было куда-то идти? В ее руках оказалась неплохая сеть: люди, связи, налаженный товарооборот. Чем не поле для деятельности? Если бы Люцию не давила на мозги идея-фикс заполучить весь синдикат, он тоже мог бы вполне комфортно существовать в рамках отвоеванных сфер. — Ты вообще ее видел, Бальт? — удивился Кастиэль. — Ты представляешь себе такую как Анна, с ее платочком и бесконечным слезоразливом, во главе крупной криминальной группы? К тому же ты слышал, что она говорила о своем прошлом: она загибалась где-то на самом дне, пока Люций не нашел ее и не забрал к себе. И я повторю вопрос: ты правда думаешь, что женщина, не способная наладить собственную жизнь без посторонней помощи, способна управлять людьми? И не просто людьми — опытными кидалами и убийцами? Хорошо, что у нее хотя бы хватило ума прийти к нам. — Порой ты так наивен, брат, что я сомневаюсь, сможешь ли всем этим управлять ты, — выдал Бальтазар, одаривая брата кривой пьяной полуулыбкой. Кастиэль затруднился бы сказать, чего в ней было больше: насмешки, презрения или какого-то непонятного сожаления. — Не была Анна никогда ни на каком дне. Все эти годы наша сестрица-лицемерка провела под надежным крылышком Люция. К нему она и сбежала, еще соплюхой будучи, и таскалась следом, как привязанная. Ты, верно, не помнишь, но она с самого детства следовала за ним по пятам, поддерживая и разделяя любые его увлечения. А какие у него были увлечения — этого-то ты не помнить уже не можешь! Не будь они родными по крови, было бы хоть понятно, в чем дело. А так… кто знает, что творилось у нее в голове? Но вот после стольких лет этой… нездоровой зависимости она хочет убедить кого-то, что готова просрать дело всей жизни своего обожаемого брата? Да это настолько нелепо, что даже не смешно! И у нее было более чем достаточно времени, чтобы научиться всему, что нужно, даже будь она полной дурой. По крайней мере, отменно врать она научилась точно. Как играла сегодня, как играла!.. И как вы все повелись на ее игру… — Откуда ты знаешь? — Что именно? — Бальтазар удивленно поднял брови. — Что Анна сбежала к Люцию и была с ним все это время? — терпеливо уточнил чистильщик. Видимо, относительная трезвость брата была все же исключительно мнимой. — Я работаю в Бюро всезнаек, забыл? — ответил тот после короткой заминки. — Не забыл. Но в то время, когда она сбежала, ты еще там не работал. И я точно помню, как ты говорил тогда, что не знаешь, где она. — Тогда не знал — узнал после. Информация не мясо — со временем не тухнет. Кастиэль затормозил возле небольшого скромного дома, бывшего холостяцким обиталищем Бальтазара, так и не обзаведшегося ни женой, ни детьми. Впрочем, как и остальные. Не та у них жизнь, чтобы позволить себе роскошь иметь такие явные слабости. Только он сам чуть было не нарушил по глупости их негласную традицию. Внезапно подумалось, что Семья, по сути, закончится со смертью последнего из них. Но вряд ли это можно было считать поводом для сожалений: он не мог сходу вспомнить, кого бы ненавидел достаточно сильно, чтобы пожелать ему вырасти с такими родственниками. — И где же хранится настолько подробная информация? — спросил он у Бальтазара, неуклюже выбирающегося из машины. — «Настолько» — это насколько? Или ты не в курсе моих художественных талантов? — Бальт насмешливо подмигнул, снова сбивая с толку своим почти трезвым видом. Во всяком случае, на ногах он стоял уверенно, даже ни за что не держась. — Это как раз то, о чем я говорил, братишка: ты слишком доверчив. Все вы слишком доверчивы. И никому не приходит в голову, что хорошему лжецу даже врать нужно не всегда — достаточно просто приукрасить правду и подать ее под правильным соусом. Что сделал только что я. И ты мне поверил. Что сделала сегодня Анна — и ей поверили все. Я говорил, странно, что Анна прибежала к нам? Забудь. На самом деле странно только одно: как вас всех, доверчивых идиотов, еще не перебили. И меня вместе с вами, — последнюю фразу он пробормотал уже себе под нос, внезапно теряя интерес к разговору. Резко развернувшись, фэбээровец едва не потерял равновесие, однако выровнялся, постоял немного, словно собираясь с силами, и наконец медленно побрел к дому, не прощаясь и не оглядываясь, как будто враз позабыв, что приехал не один. И его неуверенная, осторожная поступь явно не была походкой трезвого человека. Кастиэль проследил за тем, как Бальтазар с небольшими отклонениями от курса все же достиг входной двери и, посражавшись еще некоторое время с ключами и замочной скважиной, скрылся в доме. В голове настойчиво крутилось что-то беспокоящее, что-то не столь давнее, связанное с Бальтазаром, но ухватить воспоминание полностью так и не удалось. Развернувшись, чистильщик поехал назад: сам он жил совсем в другой части города. Мысли, словно дожидавшиеся, пока он останется один, враз набросились стаей голодных гиен. Пока он пытался отбиться от тех, что жалили быстрыми, мелкими укусами непонимания, что же могло столкнуть Охотника с узкой тропинки его псевдоморали, заставив последовать за Аластаром в его мрачный садистский мир, сзади незамеченной подкрадывалась другая, впиваясь острыми клыками беспокойства, казалось, прямо в спинной мозг: что Дин где-то совсем рядом и поймать его могут в любой момент. Может быть, уже завтра. Но самой страшной, самой безжалостной была та, что повисла где-то в районе груди, медленно, но неумолимо прогрызая себе путь к самому сердцу: что он будет делать, когда завтра-послезавтра-через несколько дней его вызовут-таки для утилизации? Кастиэль не знал. Если раньше поимка Винчестеров казалась ему чем-то абстрактным и маловероятным, то теперь внезапно пришло осознание, что это действительно лишь вопрос времени. Когда он зашел в свою квартиру, на часах была половина третьего ночи. Даже Мэг звонить было уже поздно. Смирившись с перспективой бессонной ночи наедине со сворой собственных взбесившихся мыслей, Кастиэль пошел на кухню. Право, он бы предпочел общество бешеных псов, однако выбора ему никто не предоставил. Открыв холодильник, он внимательно изучил пустые полки. Воображаемая повесившаяся мышь укоризненно погрозила хвостиком. Зачем ему вообще холодильник? Чтобы хранить продукты, из которых он все равно никогда не готовит, просто перемещая их по мере протухания в мусорное ведро и упорно закупая на их место следующие? Ну, или забывая об этом бессмысленном действии, как сегодня например. Закрыв дверцу, Ангел озадаченно посмотрел на собственное отражение на полированной металлической поверхности, удивляясь, откуда могли взяться последние, совершенно нелепые мысли. Его смутно видимый зеркальный двойник, казалось, издевательски ухмыльнулся, иронизируя над жалкими потугами отвлечься. Кастиэль согласно ухмыльнулся в ответ. Как там говорил Бальт? Нездоровая зависимость? Он сам бы еще добавил «болезненная». От слова «боль». Болезненная нездоровая зависимость — вот как можно было правильно охарактеризовать его отношение к Дину Винчестеру, если вытянуть наконец голову из песка, перестав притворяться перед самим собой, и посмотреть правде в глаза. Видимо, склонность к подобному была у них генетической. Мать была одержима страстью к выпивке, Габриэль — к играм, причем играть он на самом деле предпочитал людьми и их эмоциями, а вовсе не испытывая собственную удачу в карты или рулетку, как можно было подумать о владельце сети казино. Люций, Майкл и Рафаэль испытывали нездоровое пристрастие к власти, Анна, как выяснилось, — к Люцию, ну, а сам Кастиэль, отличившись, — к совершенно постороннему человеку. Следуя логике, некая сверхценность должна была иметься и у Бальтазара, но либо чистильщик чего-то не знал о брате, либо у того ее пока еще просто не было. В конце концов, ему самому до тридцати пяти лет тоже посчастливилось прожить совершенно спокойно, без каких-либо разрушающих увлечений. Кастиэль прошел в спальню, вышел на балкон и тяжело опустился на стул, обессиленно уронив голову на сцепленные в замок руки. Зимний воздух мгновенно пробрался под расстегнутое легкое пальто своими ледяными лапками, но чистильщик этого и не заметил. Слабое дуновение морозного ветерка, охлаждающего голову, казалось даже приятным. Ему бы хотелось, чтобы этот холод пробрался внутрь, до самых глубин, и заморозил все до такого привычного когда-то, но утраченного ныне состояния полнейшего равнодушия. Он хотел стать прежним. Таким, каким был до встречи со своим персональным проклятием. Таким, каким был последние полгода, когда почти забыл, что Дин Винчестер вообще когда-либо существовал в мире. Ключевым словом было «почти». Зачем только Охотник приехал в Нью-Йорк? Словно сознательно догоняя его. Словно настоящий охотник, идущий по следу раненого животного. Что ему стоило выбрать любой другой город любого другого штата или вообще другую страну? И они бы никогда больше не встретились. И ему, Кастиэлю, не пришлось бы сейчас делать выбор. Мучительный, страшный, но неизбежный. Самым лучшим было бы разрубить гордиев узел, самому убив Винчестера. Быстро, без мучений. Ничего невозможного. Ничего нового. Ему уже приходилось делать так раньше. Избавляя и освобождаясь. Почему же сейчас разум, полностью отравленный этой нездоровой привязанностью, тщетно ищет другой путь, предлагая варианты, один другого нелепее? Упорно отвергая неоспоримую истину, состоящую в том, что реален на самом деле только один исход? Откинувшись на спинку стула, чистильщик уставился бездумным взглядом в ночное небо, подсвеченное огнями города, который никогда не спит. Затянутый облаками небосвод, сероватый от городской иллюминации, подсказок не дал. Впрочем, на самом деле они были не нужны — Кастиэль и сам прекрасно знал, что нужно делать. Понимал, что ему как преемнику Главы Семьи просто непозволительно иметь подобную уязвимость, непозволительно и позорно быть зависимым от чего бы — или, в данном случае, кого бы — то ни было. Да, он знал и понимал. Умом. Вот только сердце… глупое человеческое сердце, которое, как он думал, заткнулось навсегда еще лет двадцать назад, болело непривычно сильно. А если уж быть последовательным и не врать себе и в этом, то последствия ранения тут точно были ни при чем. Когда над городом начал заниматься рассвет, Кастиэль встал, размял затекшие конечности и зябко закутался в пальто. Только сейчас он заметил, насколько замерз: ладони и ступни совсем потеряли чувствительность, а лицо ощущалось сплошной ледяной маской. Он криво усмехнулся, с трудом заставляя двигаться одеревеневшие мышцы: его желание потерять чувствительность почти воплотилось в жизнь, хоть и не в том смысле, который подразумевался. Он согрелся под душем, побрился и, приготовив себе кофе, сел с ноутбуком у окна в гостиной — как бы ни прошла его ночь, работу никто не отменял. Двигался чистильщик уверенно, выглядел привычно спокойным и сдержанным. Вряд ли кто-нибудь — если бы было кому наблюдать — заподозрил бы, что этот самый человек до рассвета просидел на балконе, не ощущая зимнего холода, пытаясь найти выход из безвыходной ситуации. Впрочем, безвыходными бывают обычно те ситуации, в которых решение проблемы по каким-то причинам пугает больше, чем сама проблема. Однако Кастиэль не просто выглядел спокойным — сейчас он действительно таким был. Угомонились настойчивые мысли, улеглись сомнения, отступили страх и ощущение безысходности. И сердце — тот самый нелепый орган, что, как считается, отвечает у людей за чувства — билось ровно и размеренно. Он принял решение.