Шаги по стеклу

В чем разница между жизнью и смертью? Ну, кроме очевидных признаков живых и неживых организмов. Что делает что-либо именно живым в противовес мертвому? Движение? Кастиэль двигался. Механически перетаскивал себя из комнаты в комнату, из квартиры — в офис головной официальной компании Семьи и обратно. Внешнее движение присутствовало. Но внутри все не то чтобы застыло — в пустоте движения быть и не могло. Мышление? Да, мысли тоже были: вялые, вязкие, они лениво копошились в голове, медленно перетекая одна в другую и оставаясь при этом одинаково унылыми. Даже его безотказная логика, раньше выручавшая всегда, пробуксовывала, будучи не в состоянии подобрать убедительные аргументы правильности принятых решений. Способность чувствовать? Чувствовать что именно? Потому что ощущения как таковые, по мнению Кастиэля, признаков жизни с собой не несли. Он способен был ощущать вкус еды, запах мокрого после оттепели асфальта, тепло солнечного луча на своем лице, он чувствовал озноб от сырого, пронизывающего ветра и головную боль от бессонницы вкупе с переизбытком кофе, он чувствовал прикосновение чужой ладони к своей руке… прикосновение, которого уже не было. Но которое казалось более ярким, нежели все реальные ощущения. Однако и все это вместе взятое не давало единственного — ощущения, что он живой. Так, картонная фигурка, дунь — улетит. Зря он тогда сам поехал к Винчестерам, хоть другого варианта и не было. Зря дожидался, пока уйдет из квартиры Сэм. Если бы он встретился с Дином в присутствии его младшего брата, все, наверное, было бы по-другому. Как? Да хотя бы быстрее. Они с Дином — как несовместимые химические элементы. Чуть дольше взаимодействие, изменение температуры и — взрыв. И приходится снова собирать осколки самого себя, разбросанные этим взрывом, кажется, по всему миру. Утешало только то, что это было точно в последний раз. Осталось лишь пережить последствия. Неделя-месяц-год — и все вернется на круги своя. Или он просто забудет, что может быть по-другому. Надо просто подождать. Не так уж долго. Прошло уже целых три дня. Осталось четыре. Или тридцать. Или триста шестьдесят пять. Ну или триста шестьдесят пять дней, умноженные на все годы предстоящей ему жизни. На мобильном снова был неотвеченный вызов от Бальтазара. Кастиэль поморщился. Разговаривать с братом не было никакого желания: немалую часть их последней беседы тот потратил на то, чтобы попытаться выведать, что же за долг такой был у него перед старшим Винчестером. Конечно, Бальту хватило ума не спрашивать прямо, но его завуалированные намеки и наводящие вопросы, пожалуй, раздражали еще больше — их нельзя было оборвать, не выдав, что понимаешь, о чем вообще речь. Однако брат мог звонить и по делу. А значит… Чистильщик насмешливо фыркнул: по какой-то извращенной иронии все, что у него было, — это Семья. Что, по его мнению, лишний раз доказывало наличие у Судьбы отличного чувства юмора. Понять, по какому вопросу звонил Бальтазар, не удалось: складывалось ощущение, что тот сидел в каком-то бункере и пытался оттуда вести беседу. Слышно было больше помех, чем собственно членораздельных звуков человеческой речи. Все, что Кастиэль понял из этого «разговора», — это что Бальт зачем-то жаждал видеть его у Майкла. Хм, а если подумать, то в доме Главы Семьи как раз было место, где мобильники практически не работали, — прекрасно оборудованный подвал с идеальной звукоизоляцией. Использовалось помещение крайне редко, однако чистильщику довелось несколько раз заниматься его уборкой. Видел же он его и вовсе совсем недавно — в своих кошмарах. Именно туда во снах его вызывал… Бальтазар. Кожу обожгло мимолетным ознобом. Да нет, невозможно. Бред. Он мысленно встряхнулся: нужно поехать уже хотя бы затем, чтобы развеять эту дурацкую иррациональную тревогу, внезапно грозовой тучей повисшую над головой. Встретил его сам Бальтазар, оживленный и воодушевленный. Оживленность эта несколько смахивала на нервозность, но Кастиэль решил, что просто придумывает себе то, чего нет, еще не отойдя от недавнего приступа паранойи. Майкла нигде не было видно. Зато из какого-то неприметного угла как чертик из табакерки появилась Анна и хвостиком поплелась за ними, что-то щебеча по поводу своей великой радости от встречи с младшим братом. Чистильщик адресовал Бальту недоуменный взгляд, выражающий безмолвный вопрос: «Анна-то здесь каким боком притерлась? Или, потеряв горячо любимого брата, решила переместиться под крылышко не столь любимого, но не менее надежного защитника?» Тот так же молча пожал плечами, что можно было интерпретировать как: «А черт его знает. Сам не в курсе». В таком составе они дошли до лестницы, ведущей в подвал. Тот самый подвал. Другого — винного погреба там, или хозяйственного помещения — в доме не было. Дурное предчувствие снова огладило сердце холодной когтистой лапкой. — Ты что, вызвал меня поработать по старому профилю? Надо было предупредить. Я же тебе не студент-энтузиаст, чтобы работать кустарным методом и подручными средствами, — натужно улыбнулся Кастиэль, пытаясь не столько скрыть нелепое беспокойство, сколько просто задавить его в себе самом. — Нет-нет, что ты! — возмутился Бальтазар. — Никакой работы. Нам с тобой нужно обсудить некоторые важные вопросы. По сути, даже один. Да, один важный вопрос. Просто перед этим, раз уж мы тут, я хочу кое-что тебе показать. Думаю, ты оценишь, — он усмехнулся. И опять Кастиэлю показалось, что это и не улыбка вовсе, а какая-то нервная гримаса, умело прикрытая механическим растягиванием губ. Стало еще тревожнее. Безмерно раздражала Анна, исчерпавшая свои никому не интересные и даже близко не искренние излияния и молча сопевшая сейчас, казалось, прямо в затылок. Он совершенно не понимал, с какой стати она за ними тащится, а еще больше — с чего Бальтазар ей это позволяет? Пройдя по короткому коридору внизу, они уперлись в первую дверь. Бальтазар открыл сам, ни секунды не колеблясь в выборе ключа. Значит, в последнее время бывал здесь довольно часто. Ключи от всех трех дверей в подвальных помещениях были разные, отличающиеся незначительными деталями, и Кастиэль, к примеру, все еще в них путался. И в предыдущее посещение слышал немало ругательств от Бальта, путавшегося в них тогда точно так же. Эта мелкая деталь отложилась в голове, как случайно подобранный осколок неизвестно чего — кусочков, позволивших бы сложить цельную картину, явно не хватало. Ничего, еще две двери — и все прояснится. Перед второй дверью скучал в кресле одинокий охранник. По короткому кивку Бальтазара он преградил дорогу Анне, пытающейся проскользнуть за ними следом. На ее обиженное: «Эй! В чем дело?» фэбээровец только пожал плечами и заявил притворно-извиняющимся тоном: — Ну ты же не думала, сестренка, что тебя пропустят туда, куда не пустили первые три раза? И не думай, что никто не знает о твоих попытках, — он насмешливо подмигнул разозленной женщине и закрыл дверь. Дальше шел большой квадратный зал, заставленный столами с мониторами, два из которых были включены. Трое крепких ребят в камуфляже, с профессионально-безразличными лицами, сидели на стульях возле маленького круглого столика. Еще двое сосредоточенно пялились в мониторы, хотя, насколько было видно чистильщику, те показывали абсолютно статичные картинки. Вот что Ангелу всегда было интересно, так это зачем камуфляж в подвале? С чем они тут планировали сливаться? Вроде бы стены были ровного серого цвета, а никак не желтовато-зелеными в пятнах. Впрочем, возможно, так несчастным парням, маринующимся целыми днями под землей, просто привычнее и комфортнее. Эти нехитрые размышления занимали его ровно до третьей, последней двери, до которой идти-то было шагов десять. За ней находилась оборудованная нужными приспособлениями допросная, а дальше — широкий короткий коридор с четырьмя камерами. Это Кастиэль знал еще по предыдущим посещениям. Кошмары его заканчивались обычно на пыточной. Сейчас перед входом туда чистильщику понадобилось вдохнуть чуть больше воздуха и помедлить на пару секунд дольше перед уже гостеприимно распахнутой братом дверью, чтобы в который раз напомнить себе, что это не его сон, и ничего подобного тому, что снилось, здесь быть не может. И правда — допросная была пуста. Хотя в ней явственно чувствовался запах свежей крови, да и под крестом, возле которого обычно фиксировали объект, видны были еще не до конца высохшие пятна. — Нам дальше, — махнул рукой в сторону коридора Бальт. Кастиэль молча последовал за ним. Бальтазар миновал две первые камеры, расположенные друг напротив друга, и остановился, поджидая брата. Проходя мимо решетки, чистильщик краем глаза уловил за ней движение. Догадываясь, что там находится то, а точнее тот, кого хотел продемонстрировать ему Бальт, он не спешил поворачиваться и смотреть. Слишком уж напряженным был прищур светло-голубых глаз, слишком много ожидания, нетерпения даже, выражало лицо старшего брата. Как будто сейчас должно было решиться что-то важное для него. Кастиэлю казалось, что он был готов. Он думал, что, ориентируясь на плохо скрываемые эмоции Бальтазара, сумел подготовиться ко всему. Зря. Дин сидел у дальней стены камеры, прислонившись к металлической, ничем не покрытой койке, неудобно вывернув руку, прикованную короткой цепью к внушительному кольцу в стене. Лицо и руки — в крови, которую никто и не пытался смыть, ручейки ее засохли и на груди и плечах. Рубашки не было, на участках кожи, свободных от кровавых разводов и ран, то тут, то там наливались разными цветами — от свежего бордового до двух-трехдневного фиолетово-черного — кровоподтеки. Один глаз заплыл, превратившись в едва заметную щелочку в сине-буром месиве разбитой и опухшей правой половины лица, второй смотрел прямо на Кастиэля с зашкаливающей, бессильной ненавистью, невидимым кулаком ударившей прямо под дых. Ангелу показалось, что сделать следующий вдох уже не удастся. И сердце замерло, словно задумавшись: биться дальше или не стоит? Вот, на что рассчитывал его добрый братец: увидеть его слабость. Значит, догадывался, что она есть. И ждал подтверждения. Зачем? Несущественно сейчас. Существенно — не показать то, что так жаждут увидеть. Сбить с толку. Вернуть себе преимущество в игре. Хотя бы для того, чтобы было время узнать правила. Иначе — проигрыш. А его проигрыш — смерть для Дина. Без вариантов. Отсюда Охотника выпускать никто не намерен. Никогда. А значит… ни одного лишнего движения, ни одного вдоха, глубже обычного, ни одной эмоции в глазах, кроме удивления. Можно — раздражение: брат не сдержал своего обещания. Злость — можно тоже. Боль — нельзя. Страх — нельзя. Ярость — нельзя. — Вот и твои мартышки. Как видишь, пока живы. Ой, тут только одна. Там, в камере позади тебя — вторая, — все это Бальтазар сообщил своим обычным насмешливо-ироничным тоном, словно это и не имело никакого отношения к нарушенному им слову, данному собственному брату в обмен на его пусть всего двухминутную, но вполне реальную смерть. — Спасибо, брат, ты так удачно привел нас к ним. — Не за что, — Кастиэль неторопливо повернулся к брату. Лицо его было холодным, как и взгляд. Ни один мускул не дрогнул, и в глазах не отражалось ничего, кроме легкого презрения. И пусть чистильщик чувствовал себя актером на сцене под обжигающим светом софитов, грозившим вот-вот расплавить грим к чертовой матери, пусть внутри раскручивалась черная, бездонная воронка, все набирая и набирая обороты и грозя поглотить его самого и все вокруг, пусть — снаружи этого видно не было. Его маска была безупречна, как и всегда. Он просто не мог себе позволить ничего другого. Не сейчас. — Ты, как я вижу, решил, что держать слово — это для слабаков? — Ну, нам всегда приходится делать выбор между совестью и трезвым расчетом. И да, скажу тебе, что совесть — это точно для слабаков, — Бальтазар натужно хохотнул. Было видно, что, несмотря на браваду, играемая сцена давалась ему непросто. Возможно, потому, что партнер подавал не те реплики, которые ожидались? — А после того, что мне поведали твои ручные зверушки, точнее, одна из них, та, что поразговорчивее, я и вовсе убедился, что нарушать обещания бывает ну очень полезно! — Да? И?.. — Ангел вопросительно вздернул бровь, но это было единственным проявлением любопытства — лицо его оставалось бесстрастным. — Оказывается, тебя со старшим Винчестером связывал не только некий долг. Рискну даже предположить, что долг этот был исключительно воображаемым. Чтобы прикрыть твою… эм… как бы это сказать… несколько нетрадиционную привязанность к бравому Охотнику. Нет, ты не подумай, я не осуждаю! У меня широкие взгляды, хотя я никогда бы не предположил такого в отношении своего младшего брата, но, как говорится… — Может, вы съебетесь нахрен отсюда и обсудите свои семейные дела где-нибудь еще? — перебивая, раздраженно рыкнул Дин. Голос его звучал глухо и сдавленно, словно он говорил, едва шевеля губами. Повернуться и посмотреть чистильщик не рискнул. — Спать мешаете. — О, так эта мартышка тоже умеет говорить? — театрально удивился Бальт. — Что ж ты на допросах молчишь? Глядишь, целее был бы. — Иди в жопу. — Э, нет, я не по этим делам. Это тебе к моему братцу, — фэбээровец пошло ухмыльнулся. Охотник только продемонстрировал ему средний палец и устало прикрыл здоровый глаз, не спеша бросаться к решетке, выворачивая пристегнутую слишком короткой цепью руку, как делал это раньше. Разочарованно поджав губы, Бальтазар снова переключил внимание на брата, сохраняющего на лице брезгливо-высокомерное выражение. Совсем не то, что ожидалось. — Прости, братишка, понимаю, неприятно видеть того, кого… любишь, в таком состоянии, но уж больно упрям твой бойфренд, — он наигранно прижал руку к сердцу, всем видом выражая сожаление. — Возможно, ты сможешь убедить его быть посговорчивее? Или будешь посговорчивее сам? Ага, вот, наконец, дошло дело до торга. Не смотреть в камеру. Не смотреть! — Кого что? — удивление Кастиэлю даже не пришлось играть: он действительно никогда не определял свое отношение к Дину так. Слишком… просто? — Ты в своем уме, Бальт? Или хочешь сказать, что ты любил всех своих сексуальных партнеров? — Но я и никогда не шел фактически против воли Семьи, пытаясь помочь им скрыться! — Возможно, это потому, что чувство признательности и элементарной ответственности тебе неведомо. Что ты и доказал, в общем-то, нарушив собственное слово, — презрительно скривился чистильщик. — Охотник однажды спас мне жизнь, — ложь легла на язык легко, словно сама собой. Кастиэль вообще ощущал себя какой-то говорящей куклой, только фиксируя краем сознания собственные реплики и по реакции на них брата определяя верные акценты. Мозг работал в бешеном темпе, пытаясь одновременно проанализировать явно неполную информацию, вывести несколько достоверных версий происходящего и составить приемлемый план действий, просчитав возможные последствия. — А я, в отличие от тебя, знаю, что такое долги, и пытаюсь их отдавать. И что за бред насчет моей сговорчивости? Я и так работаю на синдикат. Что вам могло понадобиться такого, чтобы устраивать этот цирк с шантажом? Или мне стоит спросить сразу у Майкла? — Майкл не знает о твоих… скажем так, долгах, раз уж ты настаиваешь, — подмигнул Бальтазар, хотя уверенности в его глазах не было. Как и удовольствия от происходящего. — Он может об этом и не узнать. Если мы поговорим, — он многозначительно усмехнулся, — и договоримся, Майклу вполне хватит сокращенной версии. Вот как. Значит, это личная инициатива Бальтазара. Нельзя сказать, что это что-то упростило или прояснило. Кастиэль по-прежнему не понимал, что от него могло понадобиться. А спрашивать прямо сейчас нельзя было ни в коем случае: озвученное предложение потребовало бы ответа, который ограничил бы его своей определенностью. А ему как никогда нужно было время. Время и свобода действий. — Мы поговорим. Позже. Когда я смирюсь с тем, как ты разочаровал меня, брат, — чистильщик покачал головой, развернулся, мазнув взглядом по второй камере и отметив присутствие там младшего Винчестера, прикованного точно так же, как и старший, и молча прожигавшего его таким же ненавидящим взглядом, но выглядевшего не в пример лучше, и решительно направился к выходу. — Значит, твоя зверушка тебе все же не так безразлична, как ты пытаешься показать. Ангел остановился и обернулся, окинув брата недоумевающим взглядом. — Я говорил о тебе, Бальт, о том, что ты — сам! — пообещал любую плату в обмен на прощение за твою подставу и ее последствия, среди которых, кстати, была моя смерть, — и сам же нарушил свое обещание. Я мог ждать подобного от кого угодно, но не от тебя. Ты разочаровал меня. И больше никто тут ни при чем, — Кастиэль двинулся дальше, не став смотреть, какое впечатление произвели — и произвели ли вообще — его слова: говорил он не затем, чтобы вызвать угрызения совести, тем более, скорее всего, отсутствующей, у брата, а затем, чтобы выиграть столь необходимое себе время. Если для этого нужно сыграть обиженного и оскорбленного в лучших братских чувствах… что ж, пожалуй, сегодня он мог бы сыграть еще и не такое. — То есть ты не против, чтобы Аластар работал в полную силу своей фантазии? Вопрос догнал его уже в пыточной, как раз там, где на полу досыхали пятна крови Дина. На мгновение все тело прошибло острой судорогой оглушающего ужаса. Что-то внутри истерично молило уступить, пообещать Бальтазару все, чего бы тот ни захотел, только бы Дина больше не пытали. Вот только такое обещание ни разу не стало бы гарантией жизни Охотника. Как и его собственной. Никто не оставляет в живых проигравших, когда желаемое от них уже получено. Усилием воли Кастиэль подавил этот безнадежный порыв и бросил, не оборачиваясь: — Мне будет жаль. Сам думай, насколько тебе это важно. За второй дверью следом за ним увязалась Анна, так там и ожидавшая неизвестно чего в компании охранника. Кастиэль был в какой-то мере даже благодарен навязчивой сестре, зудевшей что-то ему на ухо: ее присутствие не позволяло расслабиться, рискуя утратить контроль над эмоциями, не давало сосредоточиться на мыслях, пугающих его самого. Рано. Выйти из дома, сесть в машину, отъехать подальше, потом — можно. И думать, и чувствовать. Однако, оказавшись в своей Ауди, он несколько долгих мгновений потратил только на то, чтобы заставить себя завести мотор и тронуться с места: все внутри восставало против необходимости оставить Дина там, в подвале, и уехать, отдаляясь с каждой минутой, не имея возможности контролировать происходящее и даже не зная, что именно происходит! Кое-как пересилив глупейшее желание сейчас же вернуться, чистильщик выехал за ворота поместья. Тут же встал вопрос: куда ехать? Собственная квартира, которую ни днем, ни ночью не выпускали из виду — конечно же, только ради его безопасности — наблюдатели Семьи, для его нынешних планов, уже начавших прорисовываться в голове, не годилась. Сейчас как никогда ярко вспомнились преимущества наличия собственного дома в противовес квартире — в доме у него была отличная лаборатория. Он раздраженно стукнул кулаком по рулю. Потом глубоко вдохнул, успокаиваясь. Мелькнувшая мысль показалась глупой. Особенно в свете недавнего разочарования в брате. В единственном, по сути, к кому он испытывал какое-то подобие родственных чувств, в том, кому он так неосторожно доверял. Но умных идей не было, а время неумолимо уходило. То самое, которого может не хватить Дину. Ангелу казалось, что он слышит в голове это равнодушное, оглушающее «тик-так», словно отсчет на таймере бомбы. Вытянув телефон, он нашел нужный контакт и, помедлив еще несколько секунд, нажал на вызов. На пятом гудке, когда Кастиэль уже чувствовал стылое дыхание подкрадывающегося отчаяния и растущую внутри бессильную злость, ему ответили. — Кларенс, — протянул хрипловатый голос. Мэг стала вторым человеком, достаточно наглым, чтобы придумать ему прозвище. — Какими судьбами? Я уж думала, ты совсем забыл свою малышку Мэг. — Здравствуй. Скажи, пожалуйста, свой адрес. Мне нужно заехать. — О, какой ты сегодня шустрый, — она насмешливо растягивала слова, словно нарочно издеваясь. — Так не получится. Мы можем встретиться у тебя. Но я еще недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы приглашать к себе, — последнюю фразу женщина произнесла тонким писклявым голосом, явно кого-то перекривляя. — Прекрати. Я тебе не предлагаю свидание. Мне просто очень нужно место, из которого можно будет сделать пару звонков. Потом я уйду. Это важно, Мэг, — Кастиэль произнес все это максимально серьезно и спокойно, тщательно подавляя желание запугивать, угрожать, да вообще делать что угодно, только бы получить требуемое. И, не слыша ответа, добавил: — Пожалуйста. — Не вешай мне лапшу на уши! Вот не поверю, что у тебя других вариантов нет. — Нет. В том то и проблема. Пожалуйста, Мэг. Это очень важно. — Ладно, приезжай, — она, наконец, тоже посерьезнела. — Только предупреждаю: моя квартира — мои правила. Полезешь, куда не позволено, — вылетишь в одну секунду. — Как скажешь, — он не стал уточнять, что с имеющимся оружием и — что намного более существенно — нынешним настроением может запросто наплевать на все ее правила, просто сделав квартиру бесхозной ввиду скоропостижной кончины владелицы. Он не желал Мэг зла. Но — только до тех пор, пока она не стояла у него на пути. Выслушав адрес и еще одно предупреждение никуда не лезть, чистильщик свернул на ближайшем перекрестке, направляясь в сторону Бронкса. Войдя в квартиру — в относительно ухоженном многоэтажном доме — Кастиэль первым делом обратил внимание на необычный запах: пахло медикаментами и дезинфектантами, проще говоря — больницей. Больницей — и безнадежностью. Причем было решительно непонятно, что могло вызвать последнюю ассоциацию в чисто убранной, просторной и светлой квартире. Мэг, без косметики какая-то совсем бледная и бесцветная, поприветствовала его небрежным кивком и, закрыв дверь, молча пошла куда-то по коридору вглубь жилища. Чистильщик, посчитав это достаточным приглашением, последовал за ней. — Что будешь? — поинтересовалась женщина через плечо. — Ничего не нужно, спасибо. Только место — позвонить и потом некоторое время подождать. — Ну, кухня подойдет вполне. Уж прости, расшаркиваться и организовывать тебе прием по высшему разряду не собираюсь. На это ему было плевать. — Ты одна? — А ты тут еще кого-нибудь видишь? Ну если не считать моей верной подружки, — с сарказмом заявила Мэг, махнув рукой куда-то вперед. На кухонном столе стояла початая бутылка какого-то пойла с неопознаваемым содержимым и содранной этикеткой. Рядом притулился стакан и забитая окурками пепельница. По всей кухне плавал сигаретный дым, забивая больничный запашок. Мэг подошла к стулу с высокой жесткой спинкой и уселась на него, согнув левую ногу и подтянув ее к груди. Кивком показав гостю на стул напротив, она, обхлопав многочисленные карманы широких брюк и толстовки, достала сигареты и закурила. — Тебе лучше не знать, о чем я буду говорить, — предупредил Кастиэль, присаживаясь. — Ага, началось, — недовольно фыркнула женщина, выпуская дым через ноздри, — не успел зайти, как уже выставляешь из собственной кухни. А не офигел ли ты, красавчик? — Я не выставляю — я предупреждаю. Это в твоих же интересах, — равнодушно заметил чистильщик, доставая телефон. Он был благодарен Мэг уже за то, что она его впустила, хотя их отношения не предусматривали какой-либо взаимопомощи, да и вообще ничего, кроме секса, они не предусматривали. Но уговаривать ее, как и терпеть какие-то претензии, если бы ей пришло в голову развивать тему, не собирался. — Хочешь слушать — слушай. Она одарила его еще одним мрачным взглядом, но встала и, захватив с собой бутылку и стакан, ушла куда-то вглубь квартиры. Дождавшись тихого хлопка закрывшейся двери, Ангел набрал первый номер. Сделав нужные звонки и отдав распоряжения и инструкции, он потратил еще некоторое время на очередную мысленную прогонку плана. Правда, это и планом-то назвать можно было только с большой натяжкой — так, дешевая импровизация, в которой все может пойти не так на любом этапе. Обычно именно для таких случаев у него существовало множество вариаций одной и той же схемы. Но сейчас даже на полноценную проработку одного-единственного варианта развития событий времени катастрофически не хватало. Нельзя ведь забывать, что Бальтазар тоже наверняка не сидит без дела. Думает, сопоставляет, планирует, действует, черт бы его побрал! Кастиэль шумно выдохнул и с силой сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Увы, отвлекало это мало. А отвлечься следовало: удушьем накатывающее ощущение катастрофы лишало сил, путало мысли, оставляя только ослепляющий страх. Поднявшись, Ангел пошел на поиски Мэг. Он уже занес руку, собираясь постучать в ближайшую по коридору дверь, когда услышал приглушенный мужской голос в дальней комнате. Или Мэг смотрит там телевизор, или… Преодолев короткий коридор в несколько шагов, он, взяв пистолет на изготовку, рывком распахнул дверь. Изнутри шибануло тяжелым больничным духом. На широкой низкой кровати лежал нестарый еще мужчина и что-то бормотал себе под нос. На открывшуюся дверь он никак не отреагировал. Его взгляд все так же остался словно приклеен к какой-то невидимой точке на потолке, одна рука монотонно перебирала покрывало на груди, а вторая не двигалась вовсе, замерев скрюченной птичьей лапкой. Губы двигались будто отдельно от всего лица, остающегося неподвижным, как маска. Прислушавшись, Кастиэль понял, что тихий голос монотонно повторяет в разной последовательности три-четыре фразы без начала и осмысленной концовки. Он отступил назад, чуть не столкнувшись с налетевшей откуда-то сбоку Мэг. Она всем телом бросилась на дверь, захлопывая ее, и, обернувшись, ожгла его исподлобья враждебным волчьим взглядом. Только что не оскалилась. — Я предупреждала! Какого хрена тебя сюда понесло?! — Я искал тебя, — ответил чистильщик, отступая еще на шаг. Мэг, казалось, была готова вот-вот броситься с кулаками, не глядя на оружие в его руке. Он вернул пистолет в кобуру и, помолчав минуту, все же спросил: — Кто это? Женщина вскинулась было, сверкнула глазами, но тут же вся как-то поникла и, сгорбившись, поплелась на кухню. — Мой муж, — бросила она, не оборачиваясь. Когда он вошел, она наливала что-то явно алкогольное в два стакана. Бутылка была другая, судя по наличию этикетки, но содержимое насыщенного кофейного оттенка все равно не опознавалось. Подвинув одну порцию в его сторону, Мэг, даже не поморщившись, в несколько глотков выхлебала сразу полстакана неведомого пойла и только потом угнездилась на стуле, подтянув колени к самому подбородку, и закурила. Кастиэль предпочел бы уйти, избежав этого напряженного, неловкого молчания, но то, что ему было нужно, должны были доставить только через час-два, так что пришлось опускаться на стул напротив и думать, что сказать, и нужно ли вообще что-то говорить. В большей или меньшей степени все было и так понятно. Он аккуратно отодвинул подальше стакан, невыносимо вонявший спиртом. — А, ты ж не пьешь. Зря. Помогает. Хоть и ненадолго, — она смотрела куда-то в стену, небрежно роняя слова, как бесполезные обломки. — Почему ты не прекратишь это? — спросил он, не конкретизируя, зная, что Мэг и так поймет. Она подняла на него тяжелый взгляд, лишь самую малость замутненный алкогольной дымкой. Сколько же она обычно пьет, раз немалые дозы крепчайшего, судя по запаху, напитка почти не действуют? — Не могу, — хрипло и едва слышно. — Помочь? Она молчала долго. Так долго, что он уж было совсем уверился, что это и есть ответ, но потом все же сказала: — Нет. — Судя по тому, что я успел увидеть и услышать, он не осознает окружающей действительности. Ты бы хотела так жить? — Иногда он еще узнает меня, — она замолчала, чтобы снова приложиться к стакану. Потом, глубоко затянувшись и выпуская дым вместе со словами, продолжила: — Он — мой якорь. Я не знаю, что со мной будет, если его не станет. Это должно было бы звучать пафосно и нелепо, но прозвучало просто и предельно искренне. — Тогда как ты… — Кастиэль запнулся, не зная, как можно обозначить их недо-отношения. — Почему ты?.. Вторая попытка оказалась ничуть не продуктивнее, но Мэг поняла. — Потому что иногда мне еще хочется почувствовать себя живой. — Получается? Она вскинула глаза и прищурилась, внимательно вглядываясь в его лицо. Потом хмыкнула: — А я не зря считала, что ты тоже не так прост, как кажется. Нет, не получается, — она криво улыбнулась, безжалостно припечатывая: — Как и у тебя. Чистильщик только пожал печами, признавая ее правоту. Какое-то время они просто молчали. Сказать по сути было нечего, а впустую сотрясать воздух не тянуло совершенно. Мэг наплевала на наличие стакана и пила свою гадость прямо из горла, закуривая сигарету за сигаретой и позволяя им по большей части просто медленно тлеть в руке. Ангел вдыхал сигаретный дым, клубами занавесивший кухню, и думал. Почему-то здесь, в этой пропитанной больничным запахом, сигаретным дымом и отчаянием квартире, думалось просто замечательно. Мысли прояснились, отступил страх неудачи, который часто и бывает основной причиной провала, и цепочки различных возможностей выстраивались словно сами собой. Может, потому, что, по сравнению с сидящей напротив женщиной, ему еще было что выстраивать и на что надеяться в итоге? Примерно через час прибыл курьер с грузом, замаскированным под пакеты с едой. Проверив доставленное, Кастиэль не спеша упаковал все так, чтобы можно было вынести это, не привлекая внимания, на случай, если любимые братья уже приставили к нему соглядатаев (в чем он практически не сомневался). Приходилось постоянно одергивать себя, сверяя внутреннее время с реальным: казалось, что прошло уже несколько дней с того момента, как он уехал, оставив Дина в руках Бальтазара и, что гораздо хуже, Палача. Но спешить было нельзя, как бы ни хотелось. Через минут сорок уже можно было уходить. На пороге он помедлил. Обернулся, посмотрел в уставшие и теперь уже совершенно пьяные карие глаза и сказал: — Если передумаешь, позвони, я помогу. Мэг дернула головой, то ли отметая саму мысль о подобном, то ли просто подтверждая, что услышала. — Ты тоже звони, если что, Кларенс. Двум мертвецам всегда найдется, о чем поговорить. Или помолчать, — отсалютовав ему почти пустой бутылкой, она закрыла дверь. Кастиэль не стал уточнять, что сегодня имеет все шансы стать мертвецом уже совсем не в переносном смысле.