Ходячий замок с другой стороны

*** Через несколько дней к Хоулу снова пришла Эмма. Она хотела поблагодарить чародея за чудесное средство: в течение всего вечера она не пропустила ни одного танца — еле до дома добралась, так устала. На ней было светлое летнее платье, легкие локоны рассыпаны по плечам, в руках она держала сложенный кружевной зонтик. Хоулу захотелось все бросить и погулять с Эммой. Он предложил ей пройтись до набережной, она с готовностью согласилась, хотя и смутилась немного. Потом они посетили городской сад, посидели в кафе и съели мороженое. Заходящее солнце висело над морем, расставив острые лапки лучей, оплетая сверкающей паутиной город. Хоул проводил Эмму домой и договорился о новой встрече. Теперь, когда степень бакалавра была получена, матч сыгран, он стал совершенно свободен и мог не возвращаться в Уэльс, пока того не пожелает. Бредя по тротуару, полный сияющего солнечного тепла, несмотря на сумерки, повторял с улыбкой строчки «Морфудд как солнце»: Дева! Сладкогласный, светлый Сад, мерцающий под снегом, Боги знают, как сверкаешь, Пена нежная морская, Опоясанная солью, О, сияющее солнце! … Пряди, тонкое плетенье, Из-за них я стану тенью…* — Где ты таскался? — проворчал Кальцифер. — Я чуть не погас! Хоул небрежно бросил пару поленьев в очаг и направился в ванную: — Горячей воды! В ванной он долго и пристально разглядывал себя. В зеркале отражалось узкое треугольное лицо с тонким прямым носом, небольшим красивым ртом, крупными миндалевидными глазами зеленого цвета. Да, они были определенно зеленого цвета, не того непонятного оттенка, то ли серовато-рыжего, то ли каре-желтого, про который говорят «какой-то зеленоватый», а такого зеленого цвета, названия которому нет, наверное, ни в одном языке мира: или серый хаки с горчичным, или причудливая смесь аспаргам, жженой умбры и оливкового, или просто цвет еловых веток, освещенных вечерним солнцем… Однако то, что глаза были зелеными, сомнения не вызывало. Хоул прикрыл веки, разглядывая длинные темные ресницы, потом немного виновато улыбнулся. Да, он был красив, и он это отлично знал. Только он, скорее, этого боялся, потому что… девушек в колледже было слишком много. Они его пугали, они готовы были наброситься и растерзать — так ему казалось. Они все время говорили о литературе и о мальчиках, смеялись, ссорились, шумели, от них пахло духами, веяло предчувствиями и надеждами, как в канун праздника. Да, их было слишком много. Но однажды, как Хоул ни прятался в свои выцветшие футболки и драные джинсы, как ни натягивал кепку, опуская козырек на глаза, — однажды он все-таки попался. Маргарет была другая: в ее красоте светилась отточенная строгость совершенства. Она одевалась просто и изящно. И еще, может быть, то, что она не трепетала от ожидания и неизвестности, а точно знала, что ей нужно. Эта уверенность завораживала Хоула, но ей явно был нужен не Хоул. Тогда у него в руках вспыхивала бумага, замерзала вода в стакане. Фонари с грохотом взрывались, автомобили врезались в фонарные столбы, а велосипедисты падали с велосипедов. К железной дороге он вообще боялся подходить. Даже уроки миссис Пентстеммон мало помогали. Это было весной второго года A-Level. С трудом сдав экзамены, Хоул уехал к бабушке Билкис в Гринок. Бабушка Билкис — старенькая мамина няня, которую та очень любила и старалась регулярно навещать. Именно она, приехав после гибели отца немного помочь маме, привезла Хоулу в подарок перемещающий шкаф, скромно спрятав его в сумку на колесиках. Но это совсем другое воспоминание. А тем летом он уехал в Гринок и оттуда перебрался к миссис Пентстеммон и впервые в поместье под Портхавеном увидел падающие звезды… Почти полгода не появлялся дома, что ужасно разозлило Меган. Но зато он пришел в себя в обществе двух занятных старушек (Билкис, например, забавляла его рассказами о том, как примерно век назад, когда ей было всего лишь около тысячи лет, она влюбилась в прекрасного юношу, а тот был так благоразумен, добродетелен и тонок, что сделал ей предложение, и они…). Хоул тогда многое узнал и многому научился, всецело отдавшись занятиям в Академии. Отрастил волосы, покрасил их в черный цвет и стал прилично одеваться. Тогда он решил, что больше никогда не влюбится безнадежно. Он и теперь не собирался влюбляться, но Эмма… Она была такая милая и доверчивая. Так внимательно слушала его рассказы о странном мире, где нет магии, но есть много невероятных вещей. И смотрела на него своими лучистыми голубыми глазами так удивительно… Наверное, если бы у него было сердце, оно бы сочилось сладкой радостью. И сейчас сладкая радость была, но она томительно бродила по всему телу, не зная, где ей угнездиться. Сердца-то у него не было. Насколько честно заводить знакомство с девушкой, если ты не знаешь, сможешь ли ее любить по-настоящему? Эмма еще совсем девочка! У нее такой возраст, что она готова влюбиться в столб только потому, что он мужского рода. А он уже взрослый и способен рассуждать. Но Эмма такая хорошенькая! Вдруг все-таки что-то получится? И он ей нравится… Хоул нырнул в ванну. Завтра. Завтра он снова ее увидит. И послезавтра тоже, и еще, и еще, а потом… Там видно будет. *** Вернувшись с тренировки, Хоул замер в прихожей, прислушиваясь к голосам в гостиной. Приехала мама. Если приезжала мама, значит, Меган готовила нечто масштабное по отношению к брату и не надеялась, что собственных сил будет достаточно для успеха предприятия. Хоул уныло вздохнул и постарался пройти к лестнице как можно тише. Но чуткое ухо сестры уловило движение в прихожей, и Меган перехватила Хоула, нарочито ласково улыбаясь. — Хоуэлл, у нас мама… — А-а, привет, мам… — он обреченно заглянул в гостиную. — Здравствуй, Хоуэлл, — мама улыбнулась ему виновато и растерянно, так что ему стало неловко за нее и тоскливо. Он уже собрался согласиться на все, что сейчас скажет Меган, только бы это уже закончилось. — Знаешь, Хоуэлл, — проговорила Меган. — Ты же отлично понимаешь, сколько сил и денег стоило твое обучение в колледже. Ты ведь уже месяц как бакалавр, и тебе пора устраиваться на работу. — Да, хорошо, Меган, — с готовностью откликнулся юноша, — я непременно поищу себе работу. — Знаю я, как ты поищешь, — едко бросила Меган. Мама беспомощно подняла руку, жалобно глянув на дочь. У Хоула противно заныло в груди. Вот, ну конечно… — Я догадываюсь, как ты приложишь все силы, чтобы найти себе работу, а содержать тебя в это время будем мы с Гаретом или мама с Джереми, — Меган сделала паузу, будто дожидаясь ответа, но Хоул молчал, качая коленкой сумку с формой. — Потому-то мы с мамой позаботились о тебе сами. Тут в Лландаффе, в Хоуэлл-скул (какое чудесное совпадение, правда?), как раз есть вакансия преподавателя литературы, английского и валлийского языков… — Но это же школа для девочек! — возмущенно перебил сестру Хоул и уже спокойно добавил. — И потом, у меня нет педагогического образования. Тут в беседу вступила мама, поспешно и оживленно: — Миссис Дженнифер Притчард, директор школы, — хорошая знакомая матери Джереми. Она обещала взять тебя пока так, при условии, конечно, что ты параллельно будешь получать второе высшее по педагогике. — Но я не хочу тут больше учиться, — отрезал Хоул. — Хоуэлл! — проговорила мама, умоляюще глядя на него. Эти мамины взгляды… Меган что-то говорила о долге, обязательствах, о том, что всякому приличному человеку следует работать, что он не имеет права позорить их респектабельное семейство своим бессовестным тунеядством… А мама молча смотрела на него печально и виновато, и в ее глазах он читал просьбу: «Согласись». — Завтра в одиннадцать утра собеседование, — сообщила в конце концов Меган. — И не думай отлынивать. Хоул, не отвечая, повернулся к выходу. — Ты понял? — грозно проговорила Меган. Хоул, вздохнув, дернул плечом. — Ты понял, что я сказала? — настойчиво повторила сестра. — Понял я всё, — бросил Хоул, поднимаясь к себе. *** — Где ты всё время пропадаешь? — проворчал Кальцифер. Вместо ответа Хоул повернул ручку двери вниз желтым. — Что, опять уходишь? — прошипел демон. — Пойду погуляю. — А кто будет работать? Тут дверь чуть не высадили, пока тебя не было! — Работать! И ты туда же! — с упреком воскликнул Хоул. — Я буду работать! Но дай мне немного времени на личную жизнь. Эмма сидела у открытого окна и, наверное, ждала его, потому что едва он появился из-за угла, она заметила его и помахала рукой, а когда он подошел к подъезду, выскочила навстречу. — Сияешь? — улыбнулся ей Хоул. — Как же мне не сиять, если ты пришел! — Куда пойдем? — Куда ты хочешь, — с готовностью отозвалась она. Эта ее готовность сиять, когда угодно, и идти, куда он пожелает, его немного настораживала. Они пошли в сад любоваться волшебным розарием, слушать милый портхавенский оркестр, есть мороженое с сиропом из розовых лепестков и кормить голубей булочкой, которую не доела Эмма. Вечером, стоя у дверей дома Эммы, они долго еще говорили обо всем подряд, безуспешно пытаясь расстаться. — Хоул, — сказала наконец Эмма, — может быть, ты зайдешь к нам поужинать? — Нет, Эмма, что ты! — испугался он. — Но почему? — она сделала жалобное лицо. — Ну… я еще не… я не уверен… я не знаю… Давай только не сегодня, ладно? — А когда? Может быть, в воскресенье ты придешь к обеду? — Нет, Эмма, наверное, нет… Она вздохнула. Вообще-то он и сам толком не знал, чего боялся. Но все эти семейные застолья, неловкость знакомства, натянутые разговоры… Если ты собираешься входить в семью, наверное, можно и потерпеть. А если не знаешь? Как быть? Он посмотрел на погрустневшую девушку, растерянно теребящую кружевной подол платья. — Ну, не расстраивайся, Эмма… Завтра мы с тобой увидимся? Она кивнула. Он коснулся рукой ее щеки, она замерла, устремив на него свои невероятные глаза, и вдруг ему стало грустно от внезапного сознания, что всё это закончится. Только на одну секунду. И тут же он уже не понимал, почему ему так показалось… Сумерки сгущались, теплый свет фонаря золотил светлую кожу Эммы. Дама стройная прекрасна, В позолоте, в блеске ясном Украшений Аугрима, Эйгр, давно ты мной любима…* Он улыбнулся. — Значит, до завтра, Эмма? *** Утром он проснулся от того, что кто-то стучал в дверь его комнаты. Конечно, это была Меган. — Хоуэлл! Вставай! Уже полдесятого! Ты опоздаешь к миссис Притчард. Как бы он хотел вообще туда не ходить! И вовсе бы он не опоздал, даже если бы проспал еще час. Тут и пешком-то не больше пятнадцати минут, а на велосипеде… Хоул накрылся одеялом с головой, но Меган не отставала. Вот неугомонная! Вся в заботах о респектабельности… — Хоуэлл, если ты сейчас же не откроешь, я попрошу Гарета выломать дверь. — А он разве не на работе? — спросил Хоул из-под одеяла. — У него сегодня выходной. Хоул со вздохом сел. Меган все не унималась: — Хоуэлл, ты встал? Выходи сейчас же! — Меган, я встал и сейчас выйду. Лучше проверь, не разбудила ли ты Мари своими воплями. Мари на самом деле плакала, и Меган пришлось поспешить к ней. Хоул в задумчивости обошел комнату, подержался за дверцу перемещающего шкафа, потом открыл платяной и снял с плечиков рубашку. Нет смысла пытаться убежать или замаскироваться в старую одежду — от сестры не скроешься, она не даст ему покоя, пока он не сходит на это несчастное собеседование. Надо надеяться, что миссис Притчард умнее и дальновиднее Меган. Должно же ей хватить соображения не принимать его на работу. Миссис Притчард оказалась симпатичной старушкой лет семидесяти. Она приняла Хоула как родного и, несмотря на все доводы, решения взять его в школу не изменила. — Но я совсем не знаю, как преподавать языки… Я занимался только литературой! — А чем именно? — Любовными заговорами и заклинаниями в поэзии Дафидда ап Гвилима. — Дафидд ап Гвилим! Величайший валлийский поэт! Его поэзия прекрасна! Непременно расскажите о нем девочкам. — Но он иногда пишет довольно… м-м… своеобразно. — Думаю, вы найдете способ донести красоту его поэзии до ваших юных учениц. Примерно в таком духе проходила их беседа. Завершилась она сердечным прощанием. — Ждем вас в сентябре, мистер Дженкинс! Хоул был в недоумении. Ему даже подумалось, будто перспектива стать преподавателем в школе для девочек не так страшна, как ему показалось сначала. *** Лето шло, и настало время посетить Королевскую Академию Магии в Кингсбери. По правилам нужно было сдавать кучу экзаменов: философию, иностранный и ингарийский языки, теорию и практику магии. Но Хоул Пендрагон, ученик миссис Пентстеммон, был известен всем преподавателям с лучшей стороны и никто из них не сомневался в том, что он достоин учиться в магистратуре и сможет защитить диссертацию не хуже кудесника Салимана. Потому-то экзамены для Хоула оказались лишь формальностью. Разве что на практике магии для председателя комиссии — племянницы миссис Пентстеммон, волшебницы Мут Дингл, — пришлось наколдовать букет роз, меняющий цвет каждые пять минут. Миссис Дингл после экзамена сама высказала желание заниматься с юным чародеем, хотя, безусловно, у нее не такой богатый опыт, как у тетушки, и не такое великое дарование, как у самого господина Пендрагона. Конечно же, господин Пендрагон был польщен предложением столь сильной волшебницы и принял его с благодарностью, тем более, что миссис Пентстеммон давно хотела уйти на покой. — Впрочем, для тебя, Хоул, мой дом всегда открыт, и я буду рада оказать тебе посильную помощь в случае необходимости, — сказала старая волшебница, прощаясь с учеником. После пышных церемоний Хоул отправился в свою конюшню на окраине. Кальцифер скучал и ныл. Сидеть целыми днями на одном месте, когда словом не с кем перекинуться, даже демону нелегко. — Потерпи, Кальцифер, — уговаривал его Хоул, — скоро закончится лето, станет холодно, и волей-неволей придется мне больше сидеть дома. А пока, уж прости, но я пойду, — с этими словами он поворачивал ручку двери желтым вниз. С Эммой дела, кажется, шли замечательно. Она перестала звать его в гости, продолжала внимательно его слушать, и была так же мила, как и в начале лета. Иногда только ему мерещилось, будто пробегает прохладная тень, едва касаясь их лиц. Возможно, это были просто облака, тем более погода к концу лета слегка испортилась. *** В конце августа Меган чуть не за руку отвела брата в школу Хоуэлл. Оказалось, что миссис Притчард ушла на пенсию, а место директора школы заняла молодая и деловитая дама — мисс Мойра Серпенс. Скептически оглядев Хоула, она обронила: «Из уважения к прежнему директору я возьму вас, но если вы не будете соответствовать высоким требованиям школы, вас придется уволить». Хоул чуть было не сказал, что рад бы и вовсе не приступать к работе, но почему-то не решился. Хоулу дали один из старших классов. Начались занятия. Первый раз, войдя в класс, Хоул был потрясен. Оказалось, он не представлял себе, что его ожидает. Едва он ступил за порог, как на него испытующе уставились двадцать любопытных девушек чуть младше Эммы. Молодой зеленоглазый учитель с нестрижеными черными волосами и серьгой в ухе, одетый несколько небрежно, но довольно элегантно, произвел на девочек потрясающее впечатление, хотя и не однозначное. Сам Хоул так растерялся, что на некоторое время потерял дар речи. Он стоял и ошарашенно разглядывал своих учениц. Девочки перешептывались и переглядывались. Наконец Хоул пришел в себя, вздохнул и озарил класс улыбкой. — Я Хоуэлл Дженкинс, ваш учитель по литературе, английскому и валлийскому языкам. Что ж, приступим к уроку. С ловкостью фокусника он извлек откуда-то небольшую книжечку со стихами Дафидда ап Гвилима и открыл наугад. «Дюжина причин предпочесть поэта воину», — так называлось стихотворение. Он принялся читать, а девушки должны были по очереди переводить на английский. Когда они дошли до слов: «Я добродушный, я волшебник, хотя и, правда, безоружный трус, но в той беседке, где Овидий побеждает…» — Хоул спросил, лукаво прищурившись: — Кто скажет, где побеждает Овидий? И кто это вообще такой? Девушки обиженно зашумели: — Это древнеримский поэт! Вы думаете, мы не знаем? — И где же он побеждал? — переспросил Хоул. — Наверное, на поэтических состязаниях, — предположила одна из учениц. Хоул покачал головой. Девушки завертелись, совещаясь, и одна из них, гордо глянув на Хоула, ответила: — Публий Овидий Назон написал, помимо прочего, поэму под названием «Наука любви». Видимо, это имеется в виду в данном произведении. — Так и есть, — согласился Хоул. Дальше Дафидд красноречиво расписывал недостатки любви воина, его грубость, любовь к оружию и жеребцам. — «Если тебе будет больно, он тебя не защитит, он…» — Хоул замялся, как-то он запамятовал, что тут такое… — он… хм, хм… — Ну что там, мистер Дженкинс? — загудели любопытные ученицы. — Да ничего, просто «он не окажет тебе уважения», — Хоул перескочил через неудобную фразу. И закончил тем, что нежный поэт достаточно остроумен, чтобы снять шелковый покров с девы и взамен соткать мантию из похвал… Но урок не думал кончаться, потому Хоул спросил: — А вы кого бы предпочли — воина или поэта? Мнения в классе разделились. Девушки спорили, даже с мест вскочили. Хоул же присел на край стола с книжкой, не без интереса наблюдая за разгоревшимися дебатами. Вдруг свернутая бумажка ударилась о его лоб и упала на раскрытую книгу. Хоул небрежно развернул листочек и прочел: «А я бы предпочла Вас, мистер Дженкинс». Хоул почувствовал, что краснеет. Он обвел взором класс: девчонки шумели, веселились и уже, кажется, забыли о сыне Гвилима, стихи которого вызвали всю эту суматоху. И ни одна из них не казалась смущенной. Вот девушки! Ну и шуточки у них! К урокам он решительно не готовился. Приходил в класс, открывал какую-нибудь книгу и начинал читать. Если это были стихи Дафидда ап Гвилима или какого-нибудь другого валлийского поэта, он заставлял девочек переводить на английский и объяснять непонятные места. Иногда он даже ленился читать вслух и давал книжку кому-нибудь из учениц. Время от времени он прихватывал что-нибудь из английской литературы. Правила грамматики Хоул никогда не объяснял: он задавал выучивать их дома, а на уроке диктовал или давал упражнения. Если какая-нибудь ученица не могла разобраться с заданием и подходила к нему, он поднимал брови и тихо спрашивал: — Что же тут непонятного? — и девушке казалось, будто и в самом деле все ясно как день. Но оставались еще тетради. Чтобы Хоул проверял тетради? Да ни за что. Он возвращался в свой замок, бросал на стол стопку тетрадок и командовал Кальциферу: «Разберись с этим». Поначалу демон страшно ругался, но постепенно смирился. В конце концов это лучше, чем гореть совсем без дела. Тетради отправлялись в очаг, где Кальцифер старательно вылизывал ошибки, после чего Хоул, не глядя, везде проставлял корявые «А» и «В». Однажды в конце сентября, встрепанный и невыспавшийся после вчерашнего торжественного празднования победы сборной, Хоул опаздывал на урок. У двери кабинета Хоула поджидала мисс Серпенс. Она пронзила его леденящим взглядом Медузы Горгоны и отчетливо проговорила: — Мистер Дженкинс, вы опаздываете. Хоул отразил убийственный взгляд мисс Серпенс и, колюче глянув из-под длинных ресниц, коротко кивнул. — Между тем, мистер Дженкинс, я хотела присутствовать на вашем уроке. — Почту за честь, — Хоул слегка склонил голову, открыл дверь, пропуская даму вперед. Девочки вскочили с мест, приветствуя их. Мисс Серпенс сделала величественный жест, позволяя им сесть, и прошла за заднюю парту. Хоул достал из кармана брюк маленький томик. — Сегодня мы поговорим с вами о творчестве Джона Донна. Что вы знаете об этом поэте? — Младший современник Шекспира! Он очень мрачный! Сложный! Скучный! — зашумели девочки. Мисс Серпенс звонко постучала карандашом по парте, и голоса смолкли. Хоул, как водится, открыл книгу наугад. — Сегодня мы разберем его стихотворение «Песня». И он прочел: Достань упавшую звезду, Мандрагоры корешок. Где прошедшее найду? Как копыто черт рассек? Как внимать русалок пенью? Не поддаться искушенью? И ответь мне, Где на свете Веет чистой правды ветер? С небывалым ты знаком И невидимое видишь? Десять тысяч дней пешком Путешествуй, но открытий Не свершишь, хоть обойдешь Целый свет, тогда поймешь, Постарев И поседев: Нет на свете верных дев…* Тут по классу прокатился ропот: — Это неправда! Клевета! Я же говорила: он мрачный! Мистер Дженкинс! Неужели вы тоже так думаете? Хоул улыбнулся: — Конечно, нет. Это мнение Джона Донна, а я тут ни при чем. Мне вообще кажется, что он сам так не думал, и это лишь поэтический образ. Ну, просто сказано для красного словца, — и Хоул быстро глянул на заднюю парту: мисс Серпенс сидела совершенно спокойно, она даже слегка улыбнулась, перехватив его взгляд. Кажется, от неожиданности Хоул все-таки применил колдовство вопреки своему желанию. В родном мире он почему-то никак не мог научиться управлять своими способностями. Когда было нужно, он порой не мог при помощи магии отыскать потерянную вещь, а тут вдруг начинал околдовывать людей против своей воли. Хоул вздохнул. — Если вам не нравится это стихотворение, давайте разберем другое, — примирительно добавил он. Мисс Серпенс поблагодарила его за прекрасный урок и отметила хорошую работу девочек в классе. О, Боже! Хоул поднял глаза к потолку. В октябре в школу потянулись бдительные мамаши, заподозрившие неладное: как это их разгильдяйки-дочки по трем предметам приносят только «А» и «В»? Они приходили к Хоулу, задавали ему вопросы, он отвечал им, сияя лучезарной улыбкой, и с перепугу начинал колдовать. Мамочки уходили совершенно очарованные. Прекрасный учитель! Разве хорошие оценки девочек не свидетельствуют о его исключительном педагогическом таланте? Все бы так учили! *** Занятия в Академии шли своим чередом. Обширная библиотека Академии Магии, встречи с миссис Дингл, работа над диссертацией. Миссис Пентстеммон и миссис Дингл несколько раз предлагали представить Хоула ко двору, но он отказывался. Этого ему еще не хватало. А в Портхавене осенью погода стала совсем противной, холодной и мокрой. Уже не было никакой возможности гулять по несколько часов подряд. К тому же Эмма была занята учебой. Кстати, заклятия для запоминания математических формул и решения задач по физике очень ей помогали. Как-то раз дождливым серым вечером Хоул с Эммой бродили по темнеющим улицам, поскучневшим и тусклым. Дождь усилился, ветер налетал, вырывая зонтик из рук и выворачивая его наизнанку. Было еще довольно рано, но гулять совсем не хотелось. Эмма дрожала от холода, вцепившись Хоулу в локоть. — Эмма, может, заглянем ко мне? — Но, Хоул, разве так можно? — Будто ты забыла, что сама уже заходила два раза, — улыбнулся он. — Так ведь тогда я приходила не к тебе, а к чародею Дженкинсу, причем по важному делу, — рассмеялась девушка. — Кто же мешает тебе и сегодня зайти к нему по делу? — По какому? — По тому, что ты замерзла и тебе необходимо выпить чаю. — Ну что ж… пойдем. Хоул усадил Эмму в кресло перед камином, Кальцифер с любопытством высунулся из-за поленьев и вытаращил на нее свои оранжевые глаза. Однако Эмма не обратила на него внимания. Это больно кольнуло Хоула, но он отмахнулся от неприятного чувства: она устала, замерзла, она смотрела на него — он пошел за чайником. — Кальцифер, пригнись, будь другом, — попросил он демона. — Что ты сказал? — переспросила Эмма. — Я не тебе… — Хоул, она меня не видит! — Что я могу сделать, — пожал плечами чародей. — С кем ты разговариваешь? — С огненным демоном, — вздохнул Хоул. — Ты все время что-то выдумываешь! — рассмеялась Эмма. — Хоул! Она же меня совсем не видит! — протрещал Кальцифер возмущенно. — Как ты можешь общаться с девушкой, которая не замечает твоего сердца? Хоул промолчал. Проводив Эмму домой, он присел у огня. Кальцифер никак не мог уняться: очень уж его задело, что Эмма не заметила его. — Хоул! Она не любит тебя. — Я знаю, ты настроен против нее, потому что я предпочитаю ее общество твоему. Если она тебя не заметила сегодня, это еще ничего не значит. И, в конце концов, раз уж на то пошло — люблю ли ее я? Могу ли я ее любить, если у меня нет сердца? — Ну и нечего тянуть волынку, — проворчал Кальцифер. — Какой же ты вредный! — с досадой бросил Хоул. — Лучше с тетрадями разберись, вместо того, чтобы судить о том, в чем ничего не смыслишь, — и он помахал на огонь стопкой тетрадей. — Сожгу твои тетради, эксплуататор! — возмущенно вспыхнул Кальцифер. — Только попробуй! — Хоул помолчал немного, глядя, как демон перелистывает страницы, и тихо добавил: — Если бы они были мои, я бы только рад был их уничтожить. Когда наконец меня уволят? *** Как ни странно, ждать этого пришлось сравнительно недолго. В конце года, ближе к Рождественским каникулам, в школу начали приходить подозрительные папы, удивленные не только оценками дочек, но и восторженным отношением мам к новому преподавателю. Они встречались с Хоулом, задавали ему вопросы, и то ли чары на них не действовали, то ли ему удавалось удержаться от колдовства, но после беседы с ним папы шли к директору и жаловались на безответственного и легкомысленного учителя, который забивает головы девочек всякой ерундой. В конце концов мисс Серпенс пришлось вызвать Хоула, который с готовностью объявил, что и сам хотел покинуть школу. С легким сердцем в последний раз он вышел из здания Хоуэлл скул. Наконец-то свобода! Меган, узнав о случившемся, сообщила, что к январю найдет ему другую работу. — О, Меган! Не трудись! Не стоит так заботиться обо мне! — Я забочусь не о тебе, а в первую очередь о нашей семье. И не потерплю тунеядца в доме. — Я могу переехать от вас. — Нет уж, погоди. Если ты уедешь, я не смогу быть уверена, что у тебя все идет, как положено. — Да у меня всегда всё, как положено. Или наоборот, всё не как полагается, но так, как мне нравится. Особенно если меня никто не трогает. Меган только хмыкнула и вручила ему Мари, одетую для прогулки. *** В Портхавене перед Рождеством выпал снег, стало светло и тихо. За несколько дней до каникул Эмма спросила Хоула, не хочет ли он прийти на их гимназический бал в качестве ее кавалера. Шел снег, она стояла перед ним в маленькой круглой шляпке, снежинки осыпали пушистый воротник ее пальто и путались в ресницах. Она покачивалась, нетерпеливо перекатываясь с пятки на носок, слегка похлопывая муфтой по колену. Ему вдруг показалось, будто Эмма стоит в лодке, которую подталкивает течение. Эмма словно хочет бросить ему веревку, чтобы он привязал лодку, не отпускал ее, но он медлит. — Нет, Эмма, я не умею танцевать. И вообще эти ваши гимназические балы — развлечение не для меня. — Значит, вечером мы не увидимся? — Но мы можем встретиться завтра. Когда мне подойти? — Когда хочешь, ты же знаешь: я увижу тебя в окно… А на следующий день около полудня он подошел к ее подъезду. Постоял немного, но она не вышла, вопреки обыкновению. Может, ушла в гости — в конце концов суббота. Он подождал еще немного и направился к себе. Завернув за угол дома, он чуть не столкнулся с Эммой. Но она была не одна. Рядом с ней шагал веселый мальчик в парадно-выходной форме морского училища. Эмма испуганно глянула на Хоула, отвела взгляд, потом снова смущенно посмотрела на него и проговорила: — Здравствуйте, мистер Дженкинс. — Здравствуйте, мисс Бовардс, — кивнул ей Хоул и прошел мимо. Это было горько, обидно, но вполне предсказуемо. Тонкие нити рвутся от ветра, паучки начинают работу заново. Заново… Но столько солнечного счастья, столько радостного волшебства осталось с Эммой. И больше никогда не повторится. Если еще вчера можно было с надеждой ждать: вот придет весна, и всё будет, как раньше, или пусть даже по-другому, но так же хорошо, а теперь… Просто немножко больно, ведь ничего не вернешь, и надо медленно привыкать к мысли, что больше нет этой легкой паутинки… Хрупкий цветок… Он не решался коснуться губами ее руки, а с этим… она будет целоваться уже завтра где-нибудь в подворотне… Он хотел уберечь ее, не смея затуманить горячим дыханием хрустальные грани ее души… Тьфу-ты! В какой он впал пафос! Но мутное тепло поднялось волной по его телу при мысли, что он мог бы… еще вчера… обнять ее, поцеловать… Он помотал головой. Всё равно это уже позади. Лодку унесло течением. Он сам ее оттолкнул. — Кальцифер! Зачем я только с тобой связался? — Хоул уныло опустился в кресло перед очагом. — Ты получил мою силу. А вот зачем я с тобой связался, ума не приложу. — Ты даже не спросишь меня, что произошло? — жалобно проговорил Хоул. — Да что с тобой может произойти? Опять тебя устраивают на работу? — Какое там! Все гораздо печальней. Эмма нашла себе другого. — Ну наконец-то! — Она предпочла воина поэту, понимаешь, Кальцифер? — Хоул усмехнулся и продекламировал: …И что потом? Он победит, И стрел летящих избежит, Вернется в шрамах, мрачен, груб, Улыбке нежной милых губ Он предпочтет, пойми меня, Меч, латы, своего коня… …Но я, владелец тонких слов, Сниму твой шелковый покров, Из песен кружева совью, Чтобы хранить любовь твою…* — Чего-чего? Это еще что за бред? — Это Дафидд ап Гвилим. Разве ты не знаешь таких стихов? — Ну да, что-то знакомое. Но мне больше нравится про кастрюлечку. И Кальцифер замурлыкал, хитро прищурившись: Пальчик Мэри-Энн болит, Слуга Дефидд захворал, В люльке наш малыш кричит, А кот поцарапал Джонни. Маленькая кастрюлька кипит на огне, Большая кастрюля бурлит на полу, А кот поцарапал Джонни… Хоул подхватил припев. Потом под довольное шипение огня он пил чай. А Кальциферу достались колбасные шкурки. * Дафидд ап Гвилим «Morfudd fel yr Haul» * Дафидд ап Гвилим "Дюжина причин предпочесть поэта воину" *Джон Донн "Песня" перевод, составленный из перевода Е. Халтуриной и моего. * Дафидд ап Гвилим "Дюжина причин предпочесть поэта воину"