Ходячий замок с другой стороны

Лето в Портхавене выдалось на редкость холодным и дождливым. Под стать настроению Хаула. Ему даже стало казаться, будто его настроение влияет на погоду. Как-то раз к нему толпой явились мальчишки и, выгребая из карманов мелочь, попросили: «Господин волшебник, сделайте что-нибудь, чтобы дождь перестал!» Пришлось делать над собой усилие и разгонять тучи. Но вообще-то ему нравилось сидеть у окна и смотреть, как ветер гнет деревья и гонит белесые волны дождя. Над этим шутила миссис Дингл: «Хаул, когда вы появляетесь в Кингсбери, начинается дождь. Держите себя в руках». Теперь свои отчеты о научной деятельности он приносил к ней домой, и они часами сидели в строгом кабинете роскошного особняка Динглов, обсуждая тонкости наложения и снятия заклятий. В Кардиффе ребята тоже смеялись: «Если собираются тучи — значит, Дженкинс будет на тренировке». Правда, после тренировки выглядывало солнце: беготня по полю с мячом ненадолго выводила его из унылой задумчивости. У себя Хаул подолгу беседовал с Кальцифером о своем детстве и ранней юности. Да, он любил иногда предаваться воспоминаниям, ведь очень многое в прошлом было ему дорого. Например, бабушка Билкис, маленькая забавная старушка со странным именем, всегда ходившая в нарядном кукольном платьице и кружевном чепчике. Когда он, еще маленький мальчик, приезжал к ней в гости на лето, она рассказывала ему удивительные истории, каких нет ни в одной книжке. Так, вроде бы говорила она про царя Соломона, а выходило, будто это какой-то веселый маг, способный на радость возлюбленной вызвать дождь из цветов над всем Иерусалимом. Билкис подсовывала Хаулу необычные книжки про небывалые растения: папоротник расцветал прямо на глазах, мандрагора пела и перебегала со страницы на страницу, так что приходилось каждый раз ловить ее и сажать на место, и княжья трава, глядя на неподобающее поведение мандрагоры, осуждающе качала стебельками. А той осенью, когда отец не вернулся из плаванья, Билкис открыла Хаулу вход в Ингарию. Она приехала помочь испуганной и отчаявшейся маме и привезла перемещающий шкаф. Хаул видел такой у Билкис в спальне, но тогда, едва он засунул туда голову, показалась бабушка и чуть не за шкирку вытащила его из комнаты. «Нехорошо ходить в гости без приглашения!» — воскликнула она. И добавила с таинственной улыбкой: «Всему свое время». И вот время пришло. Билкис поселилась в комнате Хаула и в первый же вечер, разбирая вещи, достала из сумки небольшую коробку из тонкого картона и протянула мальчику. «Открой». Он достал из коробки маленький шкафчик темного дерева. — Зачем мне кукольная мебель? Но бабушка Билкис вместо ответа поставила шкаф в свободный угол и постучала по нему ладонью. Шкаф стал расти и дорос до нормальных размеров. Хаул даже не успел как следует удивиться, а Билкис уже взяла его за руку и потянула к шкафу. Они вошли внутрь, что немало позабавило мальчика, и вышли с другой стороны из такого же шкафа. Смешнее всего было то, что дверцу им отворил важный лакей в ливрее. Он церемонно поклонился им (или только Билкис) и, плавно ступая, пошел из комнаты. «Идем», — подтолкнула Билкис Хаула. И, входя в просторную залу, он услышал, как лакей докладывает кому-то: — Госпожа Билкис с учеником. Им навстречу встала пожилая дама, худая и высокая, и, радушно улыбаясь, принялась обниматься с Билкис. — Ах, Билкис, опять ты тащишь ко мне своих мальчиков! — с шутливым упреком проговорила миссис Пентстеммон (это ведь была она). — Милая Лорейн, когда ты жаловалась на моих мальчиков? — лукаво ответила Билкис. — Но я уже стара, — вздохнула миссис Пентстеммон. — Я бы давно ушла на покой, а ты их все приводишь и приводишь. Пять лет назад привела Бенджамина, сегодня вот этого… Как тебя зовут, дитя? — Хауэлл Дженкинс… мэм, — ему хотелось возразить, что не такое уж он дитя: ему в феврале исполнится двенадцать. Но, конечно, это было бы неприлично, потому Хаул промолчал. — Я миссис Пентстеммон — старейшая волшебница в королевстве Ингария. — Постой, разве ты старейшая? А как же миссис… миссис… ну, которой недавно стукнуло сто лет? — Билкис, ты отстала от жизни: миссис Кэтсон давно перевалило за сотню. Но дело в том, что она умерла этой весной. — Вот беда… — вздохнула Билкис. — Мир ее праху. Но была же еще одна дама… ну, по фамилии Моррас, кажется? — О, не вспоминай об этой ужасной чародейке! Вот уже лет пятьдесят мы зовем ее Болотной Ведьмой. Она отдала свое сердце демону, и он пожирает ее изнутри, постепенно беря над ней власть. Она не способна ни на какое доброе дело. Так что ее мы в расчет не берем. — Но ты ведь не так стара… Не в пример мне, Лорейн, — хитро улыбнулась Билкис. — Ах, вы, чистокровные феи — совсем иные существа! Ты бы гораздо лучше научила мальчика всему необходимому. — Что ты, Лорейн, ты же знаешь, что я специализируюсь на другом… — Билкис замахала ручками на миссис Пентстеммон. — И я уже не раз говорила тебе, что там всё не так просто. Потом миссис Пентстеммон устроила Хаулу проверку. Нужно было сделать простые вещи: зажечь свечу без спичек, заморозить воду в чашке, восстановить разорванный лист бумаги, убрать со скатерти чернильное пятно. Она показывала — он повторял. Хотя она его и не хвалила, но Хаул понял, что миссис Пентстеммон им довольна. А уж как припрыгивала и пританцовывала на месте Билкис, тихонечко напевая: «Я же говорила! Я же говорила!» — Хорошие способности, — заключила миссис Пентстеммон под конец испытания. Она пригласила их прокатиться в ее карете, чтобы показать Хаулу город и Академию, в которой ему, возможно, предстоит учиться… А еще отец… Он был капитаном грузового судна, много плавал, когда возвращался, воспитанием сына (в понимании Меган) не занимался. Он с ним просто играл. В машинки, в солдатиков… А еще Хаул очень любил, когда отец ездил с ним на море, где они строили замки, бухты с кораблями из щепок, выстраивали войска из мелких камушков и ракушек, а потом устраивали настоящие баталии. Но самое интересное заключалось в том, что все эти камушки и ракушки под руками отца оживали, становясь человечками, начинали двигаться. Если бы Хаул не был волшебником, сейчас он бы списывал это на детское воображение. Интересно, как Билкис не обратила внимание на Гвила Дженкинса, тем более, что он и его будущая его жена (подопечная Билкис) жили на одной улице и учились в одной школе. А может, она и не пропустила его? Он был спокойный, рассудительный, трудолюбивый и мечтательный. Его не нужно было учить владеть даром, опасным для этого мира. Когда он не вернулся, Хаулу очень его не хватало… Билкис рассказывала, как он уплыл на далекий прекрасный остров. Хаул вырастет, построит себе воздушный замок, непременно доберется до острова и увидится с отцом. Тогда мальчик начинал спорить, говоря, что ему уже почти двенадцать лет и в сказки он не верит, а она махала на него руками: «Когда, милый Хауэлл, когда я рассказывала тебе сказки?» А еще его отец играл в регби: у моряков была команда. Он брал Хаула на тренировки. Наверное, он не пользовался своей способностью видеть игру вперед. Он вообще-то был очень честным. Потом Хаул сам стал играть в школьной команде. Однажды отец присутствовал на межшкольной встрече, когда Хаулу всё особенно удавалось. После игры он задумчиво посмотрел на сына и сказал: «Старайся не играть так хорошо». Тогда Хаул не понял, что отец имел в виду, а дальше поступал по-разному. Нельзя же все время играть по-честному, если у тебя нет таких физических данных, как у других. *** Лето незаметно сменилось осенью. Начались занятия в гимназиях и школах. К чародею Дженкинсу потянулись школьники и школьницы, желающие добиться успехов в учебе при помощи волшебства. Приходили симпатичные девушки и смотрели на него ясными глазами, но Хаул ни с кем пока не заводил знакомства. Наоборот, почему-то из глубин его памяти всплыла школьная любовь; и не один вечер, сидя у огня, он вспоминал о том, как Серен Пауэлл таскала его по концертам, музеям и выставкам. Импрессионисты, японская гравюра, средневековая миниатюра, фламандцы, академисты… С ней они объехали все окрестные замки и в каждом непременно слушали экскурсии. А концерты! Хаул неоднократно пытался убедить ее в том, что у него нет слуха и музыку он не понимает, однако на все его доводы она отвечала: «Музыкальный слух есть у всех, это доказано. Просто есть люди, которые не умеют управлять голосом, но это умение достигается упражнением. И вообще это не имеет отношения к пониманию музыки. Хауэлл! Музыку не надо понимать, это не задачка по математике. Ее просто надо слушать. И чем больше хорошей музыки ты будешь слушать, тем лучше ты будешь ее слышать». Может быть, Серен и была несносна, но она была очень симпатичной. Она заплетала свои медно-русые волосы в толстую косу, и из ее прически все время выбивались упругие завитушки. Y Seren. Звезда. Когда он читал это стихотворение, всегда вспоминал Серен. Сияющая драгоценность, Свеча во тьме! Благословенье Лежит на звездном ремесле: Всего светлей горит во мгле Вдали блистающая сфера, Чье имя знает Бог, люцерна, Маяк, чистейшая свеча, Что создана манить, встречать, О, красота, что не увянет, Не подведет и не обманет…* Когда она замечала, что Хаулу нравится что-то из увиденного или услышанного ими, она, внутренне торжествуя, смотрела на него своими золотисто-серыми узорными глазами и улыбалась. Так было и в тот раз, когда они пошли на концерт вокальной музыки. Вообще-то инструментальную Хаул еще более-менее выносил, особенно если играли что-нибудь доступное его пониманию: партиты или концерты Баха, Моцарта, ну, может, Гайдна или Вивальди, хотя, конечно, занудство это всё порядочное. Но оперное пение, вот эти ужасные бесформенные голоса, которыми поется непонятная неопределенная музыка — это был его кошмар. Так вот, в тот вечер они пошли на концерт какой-то приезжей певицы. Хаул сразу договорился с Серен: за каждый номер — поцелуй. А за особо скучные — два или три. Иначе он туда ни ногой. Серен, конечно, согласилась, тем более, что ей такая плата не была неприятна. Они сели на свои места, и пока никто не смотрел на них, Серен выдала Хаулу щедрый аванс, а потом зазвучала музыка… С первых звуков он понял, что это для него, как бы воинственно он ни был настроен. И поверх флейт и скрипок полился торжественный печальный женский голос: Casta Diva, che inargenti queste sacre antiche piante, a noi volgi il bel sembiante senza nube e senza vel…* Конечно, он ничего не понимал: во-первых, пела она все-таки неразборчиво, что уж говорить, а во-вторых, он все равно не знал итальянского. Дослушав до конца, он повернулся к Серен: «Что это?» И та, торжествуя и сияя, сообщила: «Это же «Casta Diva»! Ария из оперы «Норма» Винченцо Беллини». — «О чем она?» — «Подожди, Хауэлл, потом расскажу». И она стала слушать еще что-то там, что пела эта певица. Но Хаулу уже хватило на сегодня, да и, по правде сказать, ничего настолько же удивительного больше не было. После концерта она ему пересказала и содержание оперы, и смысл арии. Но все оказалось таким незначительным по сравнению с музыкой, с голосом, полным и прозрачным, как лунный свет… Он потом слушал еще эту арию в исполнении Марии Калласс — была у них пластинка. Даже научился разбирать некоторые слова. Как-то вечером Хаул пришел к Серен в гости, она сразу потащила его в гостиную к роялю, села и заиграла. — Угадай, что я тебе сейчас спою? — Неужели «Casta Diva»? — удивился он, услышав первые аккорды. Она кивнула и запела. Конечно, пела она не таким поставленным голосом, как та певица, зато ее пение звучало очень по-человечески — близко и доступно. Наверное, ей тяжеловато давались самые высокие ноты, но это было невозможно трогательно. Она спела первую часть и, сразу перестав играть, проговорила: — Конечно, до Марии Калласс мне далеко… —Ты очень хорошо спела, Серен, — искренне похвалил Хаул. Она смущенно улыбнулась, краснея. Подошла к окну и отдернула штору. — Какая сегодня луна! Прямо «senza nube e senza vel»… Через некоторое время они с Серен перестали встречаться: само как-то получилось — почему-то не стало времени на встречи. Серен, конечно, звала его иногда на выставку или концерт, когда не с кем больше было пойти, но от их прежней нежности осталась только «Casta Diva». — Ладно, Кальцифер, ты уж прости. Мне, конечно, очень приятно предаваться воспоминаниям, но надо на тренировку, — Хаул повернул ручку двери вниз черным и чуть не столкнулся с Нилом, бредущим домой из школы. — Ты чего такой мрачный? — спросил Хаул племянника. — А чего веселиться? Приду домой, даже поиграть не дадут: обедай, учи уроки, иди на тренировку… Противный бейсбол. — Ладно, не дуйся. Вырастешь, будешь делать что хочешь, — обнадежил его Хаул. — Как ты, да? — Конечно! Ну, победы тебе в битве с мамой! Может, есть какое-нибудь секретное оружие, которое выбивает ее из седла? — Ее выбьешь, как же! — буркнул Нил. — Да-а, против твоей мамы я не нашел еще никаких средств, — понимающе кивнул Хаул. — Ладно, счастливо! Хаул сел в машину и вдруг вспомнил, как в детстве возвращался домой после школы, беготни с приятелями, тренировки, уже ближе к вечеру… Грозная Меган встречала его в прихожей: «Ты уроки сделал?» Он молчал. Сестра злилась и начинала ругаться. Из кухни выбегала мама: «Меган, ну что ты!» — «Он не выучил уроки!» — «Сейчас он всё сделает, успокойся. Правда же, Хауэлл?» А он уже готовил свое грозное оружие против мамы: подняв глаза, полные слез, он лепетал: «Я уста-ал». «Ты мой хороший! — мама прижимала его голову к груди и ласково гладила по волосам. — Отдохни немного, а потом займешься уроками». Хаул моргал, жалобно глядя ей в лицо, и по щекам катились слезинки. «Ну ладно, ладно, солнышко мое! Ну их, эти уроки…» — вздыхала мама. Меган окидывала их испепеляющим взглядом и, фыркнув, уходила к себе. А по утрам, когда они собирались в школу, Меган ворчала и торопила его без перерыва. Он пытался надеть ботинки, не расшнуровывая, кряхтел и даже похныкивал. Меган ругалась. Тогда выходила мама, присаживалась рядом с ним, развязывала шнурки, ослабляла шнуровку, надевала на него ботинки… И его вдруг охватывала такая пронзительная нежность к ней, что он утыкался лицом ей в плечо, она обнимала его, приговаривая: «Ну иди, иди, а то опоздаешь…» Меган, сердито шипя, дергала брата за руку, едва мама его отпускала. Вообще-то Меган не всегда была такая… строгая. Хаул помнил, как она строила с ним домики из диванных подушек и готовила суп из кубиков. И в прятки, и в мячик играла и хохотала, дурачась вместе с ним. Только тогда он был еще совсем маленьким: года два, три. А потом Меган стала взрослеть и набираться занудства. Она еще читала ему книжки, но едва он выучил буквы, на просьбы почитать отвечала: «Сам». О, Меган рьяно занималась его воспитанием и образованием. Наверное, так же рьяно, как пытался заняться им впоследствии Джереми, но ни у нее, ни тем более у него ничего не вышло. Во всяком случае, Хаул старательно сопротивлялся. *** Однажды, ближе к зиме, миссис Дингл прислала посыльного с просьбой, если, конечно, господин Пендрагон не занят, приехать к ней. Хаул тут же отправился к миссис Дингл (всё равно он без толку сидел у очага, безрезультатно пытаясь читать серьезную книгу по магии). Она ждала его в кабинете. Дело было в том, что ее мать, старшая сестра миссис Пентстеммон, болела, и Мут хотела навестить ее. Но лекции, которые она читала в Академии, не пускали ее, нужно было ждать Рождества… — Не могли бы вы, Хаул, прочесть вместо меня две лекции? Одну про заклятья (в этом вы хорошо разбираетесь), а вторую на спецкурсе по магическим договорам, про договоры с демонами. Я дам вам одну книгу — очень редкую, в библиотеке Академии ее нет. Прочтите. Обратите особенное внимание студентов на то, как сложно расторгнуть подобный договор. Обязательно подчеркните, что, обретая силу демона, волшебник теряет нечто очень ценное. Может, вы знаете: это зависит от силы демона — чем он сильнее, тем страшнее залог, который он просит. Объясните им, что никакая сила в мире не стоит даже улыбки человека… Да что я вам говорю! Такой маг, как вы, должен прекрасно знать это. Хаул поблагодарил миссис Дингл за доверие и отправился готовиться к лекциям. Он еще на ходу начал поспешно листать книгу, ища главу о способах расторжения договоров с демонами. Конечно, Кальцифер относился к разряду самых могущественных демонов — кто бы сомневался: Хаулу всегда везло на самое-самое. И расторгнуть их договор было очень трудным делом. Плюхнувшись в кресло у очага, он с жаром поведал Кальциферу о способе их спасения. — Это может сделать какой-нибудь посторонний человек, проникнув в тайну договора. Но обычно расторжение договора гибельно для одной из сторон… как правило, для демона. Кальцифер жалобно зашипел. — Ну что поделаешь, Кальцифер? Есть, правда, одно условие, при котором и демон, и волшебник могут остаться в живых. Это возможно в том случае, если договор будет расторгать человек, способный наделять жизнью неживые предметы. Лучше, если это умение он не сознает, тогда его чары оказываются намного действеннее. Соответственно, больше шансов, что ни одна из сторон не пострадает и никто не останется калекой. Тут даже дается еще одна подсказка: подобным даром чаще обладают девушки. Но все-таки вынужден тебя расстроить: дар этот встречается крайне редко. Приступим к поискам? — Приступим! — зашумел демон. — Я-то как буду искать, если не могу даже высунуться из очага, как следует? — А ты присматривайся к посетителям. Я иногда могу не заметить что-то, по рассеянности не обратить внимания… Вот ты и смотри в оба. *** Вернувшись из поездки, миссис Дингл очень благодарила Хаула за помощь. А под конец их встречи сказала: — Хаул, я знаю, что вы не любите светские приемы, званые обеды, балы. Но мне бы очень хотелось пригласить вас в круг наших друзей на наши вечера. У нас не бывает модных гостей: все свои, очень интересные, образованные и талантливые люди. И не только ученые мужи, но и дамы… Не будете ли вы так любезны принять мое приглашение на ближайший вечер? — Почту за честь, миссис Дингл, — отозвался Хаул. — Значит, увидимся в четверг. Приходите к шести часам пополудни. И вот еще, Хаул. У нас нет никаких условностей, кроме одной: мы обращаемся друг к другу по имени. Так что вам придется отныне и впредь звать меня не миссис Дингл, а просто Мут. — Мут… — улыбнулся Хаул. — Эта условность вполне приемлема. Миссис Дингл вышла проводить его в переднюю и, пока лакей подавал Хаулу пальто и шляпу, перечисляла имена волшебников, ученых, художников и музыкантов, которые посетят их в будущий четверг. — Они будут рады с вами познакомиться, Хаул. И не забудьте: в четверг в шесть часов пополудни… Я буду вас ждать.