Солдаты будущей войны

      Площадь перед зданием с надписью «Дом правосудия», украшенная многочисленными гербовыми флагами, всем своим видом обещает праздник. Рабочие носятся туда-сюда, заканчивают последние приготовления: устанавливают на небольшой сцене стулья и микрофоны, настраивают звук, проверяют огромные экраны, пристроившиеся здесь и на соседних улочках. Почти каждую крышу вокруг заняли многочисленные операторы с камерами, похожие на голубей-переростков, ожидающих вожделенные крошки.       Видно, планируется какой-то розыгрыш: на сцену выносят два огромных стеклянных шара с белыми листками внутри.       Следуя за остальными, братья вливаются в общий поток неспешно подтягивающейся толпы, и, с каждым встреченным угнетённым лицом, бледным от страха ребёнком, внутри Дина всё больше растёт тревога. Внешне эта Жатва выглядит как общий праздник, но подавленные жители, очевидно, не разделяют задуманного веселья.       Он бросает косой взгляд на Сэма: плечи напряжены, глаза рыскают по толпе и подмечают каждую деталь. Это не обычная паранойя, здесь все вопросы к их охотничьему чутью. А ошибается оно редко.       За несколько шагов до очереди к столу, где каждый записывается, Прим останавливается и пятится назад — её колотит дрожь.       — Что случилось? — тут же беспокоится Сэм.       — Не твоё дело, — довольно грубо отвечает Китнисс и прижимает сестрёнку к себе, бормочет: — Всё хорошо, всё будет хорошо, — успокаивающе гладит девочку по волосам. — Нужно всего лишь зарегистрироваться, они уколют тебя в палец и возьмут капельку крови.       — Это не больно? — хнычет Прим, с трудом сдерживая плач.       — Как комарик укусил, ты почти ничего не почувствуешь. Потом иди к младшим, я найду тебя, хорошо?       Девочка кивает и уже более уверенным шагом ступает в очередь, подходит к столу и вздрагивает, когда сидящая за ним женщина в белой униформе без церемоний хватает её руку и прокалывает палец. Стоящий рядом солдат в такой же форме (видать, пресловутый миротворец, о которых говорила Китнисс) показывает, в какую из групп она должна встать. Похоже, людей здесь распределяют по возрастам.       Увлёкшись осмотром «достопримечательностей» этого странного не то городка, не то разросшегося деревенского поселения, Дин упускает из внимания свою «процедуру», и миротворец вынужден пихнуть его в спину, чтобы он двинулся дальше и не задерживал очередь. Охотнику приходится сдержать порыв двинуть придурку по морде.       Сэм уходит в толпу своих одногодок, обменивающихся непонимающими взглядами; для возраста Дина же подобной нет, поэтому он, как и остальное старшее поколение, остаётся за периметром возрастных секторов. Где-то вдалеке он видит миссис Эвердин с выражением отрешённости на лице — как будто ей всё равно, что её младшая дочь напугана, — и жалеет, что не может пробраться к ней через толчею.       Два из трёх стульев занимают высокий лысеющий господин и женщина, походящая своей расцветкой на экзотическую птичку: раздражающие глаз ярко-розовые волосы и кажущийся вычурным по сравнению с остальными одеждами (если даже их с Сэмом джинсы вызывали шепотки за спиной) салатовый костюм. Они о чём-то переговариваются, то и дело поглядывая на свободный стул. Отсутствие третьего человека их беспокоит.       Все собравшиеся замолкают — разом, как один — ровно в два, когда бьют часы на ратуше. Лысеющий господин выходит к кафедре и заунывным голосом университетского лектора, которому это всё уже набило оскомину, заводит рассказ об истории Панема — страны, выросшей на пепелище Северной Америки. Что-то там о катаклизмах, вышедших из берегов морях и сияющем Капитолии, окаймлённом тринадцатью процветающими дистриктами... Дин пропускает мелкие подробности, с непривычной для себя жадностью поглощая саму суть этого экскурса в историю.       Похоже, они с Сэмом проснулись в том же месте, где и засыпали. Только на много-много лет вперёд.       Каким образом?       Да чёрт его знает...       ...а идея, между прочим, неплохая: найти какого-нибудь демона и допросить как следует. Коли уж он окажется не в курсе, то хоть душу отвести.       Отвлёкшись мыслями об охоте, Дин чуть не пропускает следующую порцию информации, которая может оказаться важнее исторической справки.       Восстав около семидесяти пяти лет назад против Капитолия, дистрикты сократили свою численность на один и получили в качестве наказания за предательство Голодные игры — соревнование до последнего выжившего. Среди участников — юноши и девушки от двенадцати (что, мать вашу?!) до восемнадцати лет, по двое от каждого дистрикта.       Теперь всё встаёт на свои места. Перепуганные дети, угнетённые взрослые, сортировка по возрастам... только причём здесь Сэм? Ему почти двадцать три, всего каких-то полгода осталось.       Когда «историк» начинает вспоминать местных победителей прошлых лет — Дин даже не удивляется, что их всего двое, — на сцену, мгновенно привлекая внимание операторов к себе, шатающейся походкой выходит немолодой мужчина с брюшком, напоминающий Вуди Харрельсона. Ему бы причесаться, побриться и переодеться, да лет пять скинуть — и будет вылитый Харрельсон. Однако «историк» представляет его как Хеймитча Эбернети, одного из победителей и нынешнего ментора этого дистрикта (цветная дамочка в это время старается не скорчить слишком явную гримасу отвращения).       Очевидно пьяный вдрызг, Хеймитч, выкрикивая во всю глотку слова какой-то песни, грузно падает на третий стул, настойчиво тянет ручонки к дамочке и даже пытается приветственно поцеловать её в щёку. Пунцовая от стыда, женщина выворачивается в последний момент, в то время как «историк» за своей кафедрой чуть не плачет, беспомощно взирая то на развернувшийся цирк, то на камеры, фиксирующие момент.       Дин вздрагивает неожиданно даже для самого себя. Он знает, что спрятано за этим безразличием к ответственному мероприятию, алкоголизмом и отвратительными манерами, о, тут и гадать не надо! Он знает, он понимает. Он чувствует. Вот так, с одного взгляда, зная лишь общую канву происходящего, он видит в пьянице Хеймитче Эбернети самого себя. Быть может, не совсем настоящего, но будущего точно. Когда даже Сэма не останется рядом.       Стряхнув тёмные мысли, Дин вновь приковывает своё внимание к сцене. «Историк», пытаясь хоть как-то исправить положение, спешно представляет женщину — Эффи Бряк, сопровождающего из Капитолия. Эффи натягивает на лицо широкую улыбку и лёгким шагом — что довольно впечатляюще при её-то шпильках — выходит к кафедре. Дин находит её акцент смешным, слушая, как она радостно провозглашает: «Поздравляю с Голодными играми! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!».       — Что же, давайте выберем наших трибутов! — продолжает капитолийка настолько жизнерадостным голосом, будто сейчас вечеринка, а не лотерея с перспективой мучительной смерти для её победителей. — Сначала дамы!       Тонкие наманикюренные пальчики ныряют в кучу листков в шаре, достают один и неспешно разворачивают, а толпа замирает в ожидании. Кажется, висящее в воздухе напряжение можно потрогать рукой, и внутри Дина всё сжимается так, будто сейчас могут выбрать его, а не какую-то незнакомую девчонку.       Только судьба распоряжается так, что выбранная девчонка оказывается знакомой. От слова «очень».       Это — Примроуз Эвердин.       Двенадцатилетняя малышка Прим, которая почему-то запала в сердце Дина глубже, чем успевал кто-либо за несколько часов знакомства.       Слышится ропот, толпа оживает. Люди переговариваются друг с другом, клянут несправедливость и её источник — Капитолий, а Дин снова разыскивает взглядом миссис Эвердин. На её лице та же отчуждённость, что и раньше. Будто ей наплевать... или она уже давно смирилась. Сколько лет имя её старшей дочери лежит в этом треклятом шаре?       До смерти перепуганная, с крепко сжатыми кулачками, девочка на негнущихся ногах бредёт к сцене. Её провожают объективы камер, снимают со всех возможных ракурсов так, чтобы увидел каждый.       Слышен истошный вопль:       — Прим! Прим! — и толпа впереди расступается, давая проход Китнисс. Перепуганная даже больше выбранной сестры, она несётся к сцене, расталкивает пытающихся задержать её миротворцев, закрывает Прим спиной и недрогнувшим голосом заявляет во всеуслышание: — Есть доброволец! Я хочу участвовать в Играх.       Толпа одновременно вздыхает, для них это — что-то из ряда вон.       — Чудесно! — Эффи Бряк мгновенно приободряется и подаёт Китнисс руку, чтобы помочь подняться на сцену, но Прим обхватывает сестру за талию и со слезами умоляет не делать этого. Китнисс прикрикивает на неё, однако это не помогает, и из ребят постарше выбегает Гейл, чтобы оттащить брыкающуюся малышку.       — Браво! Вот он, дух Игр! — радостно восклицает Эффи с видом Нобелевского лауреата, когда девушка, наконец, оказывается на сцене.       Китнисс представляется, капитолийка приветствует её как трибута, а Дину отчаянно хочется придушить эту дамочку; да и толпа, небось, давно сделала бы это, не будь здесь вооружённых миротворцев. Вместо этого вся площадь застывает в молчании, чувствуется протест этих людей. Может, им наплевать на Китнисс Эвердин саму по себе, но здесь она одна из них, и поэтому они не собираются поддерживать угнетающую их столицу. Дин и сам проникается к поступку девушки глубоким уважением, забывая о ноже и прочих «радостях» их первой встречи.       Он понимает.       Поэтому, когда сначала один, потом другой, а затем почти все присутствующие подносят к губам три средних пальца левой руки и протягивают её в сторону Китнисс, Дин копирует их жест, смутно догадываясь о его значении. Сама девушка, кажется, вот-вот заплачет.       Словно проснувшись, Хеймитч поднимается со своего стула и, шатаясь, ковыляет через сцену, чтобы поздравить трибута, но оступается, валится со сцены и, похоже, теряет сознание. Внимание камер мгновенно переключается на него, мужчину поскорее уносят на носилках.       Эффи Бряк спешит продолжить Жатву. Должно быть, у них есть какая-то квота времени на проведение лотереи, потому что женщина коротко объявляет выбор юноши-трибута и запускает руку во второй шар. Не везёт какому-то Питу Мелларку: невысокому, коренастому и, в отличие от семейства Эвердинов, явно лучше питающемуся блондину примерно возраста Китнисс. В его светлых глазах неприкрытый ужас, но самообладания достаточно, чтобы подняться на сцену твёрдым шагом.       Эффи спрашивает о добровольцах, но спасти Пита некому. Единственным настолько сумасшедшим человеком оказалась его будущая противница.       — Но это ещё не всё! — торжественно объявляет Эффи. — Если уж этой Жатве суждено стать особенной, пусть она будет особенной до конца! — немного театрально женщина щёлкает пальцами, и рабочие втаскивают на сцену третий шар с листками. Толпа недоумённо гудит. — Близится юбилейная годовщина начала Тёмных времён, всеобщий день памяти и скорби, — самозабвенно щебечет капитолийка. — В память об этом президент Кориолан Сноу издал указ об особом положении 74-х Голодных игр, согласно которому на арену в этом году выйдут тридцать шесть трибутов вопреки обычным правилам. Третий трибут будет отобран из числа молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет. Количество карточек в шаре по-прежнему зависит от возраста.       Несколько человек из общего сектора начинает протестовать, но миротворцы ловко ныряют в толпу и усмиряют бунтарей. Внутри Дина всё холодеет и сжимается: не зря его охотничье чутьё вопило об опасности. Холодный рассудок твердит, что Сэма не могут выбрать, потому что все карточки с именами готовят заранее, а они с братом появились здесь несколько часов назад. Документально братьев Винчестеров в Дистрикте-12, да и вообще где-либо в Панеме не существует.       Однако, повинуясь взбалмошной тревоге, Дин молится про себя. Богу, в которого в обычные дни не шибко-то верит — причин для этого предостаточно. Но он молится: сбивчиво, так, как умеет, прося лишь одного. Пусть выберут кого угодно, только не Сэма.       Но даже если где-то в их мире Бог существует, то он, похоже, полностью разделяет неверие Дина. Длань самой судьбы, принявшая образ аккуратненькой ручки Эффи Бряк, ныряет в самую глубь шара. С торжествующим видом женщина демонстрирует всем заветный листок, разворачивает и громко зачитывает:       — Сэмюэль Винчестер!