Солдаты будущей войны

      Несколько дней назад. Он снова проснулся от тисков боли, сжимающих голову так, что хотелось выпустить пулю себе в лоб, лишь бы эта боль прекратилась. Ему удалось остаться беззвучным и не разбудить Дина, поэтому они не бросились в погоню за этим видением.       Вместо этого видение нагнало их само.       Серая толпа людей, жуткая белозубая улыбка какой-то женщины, длинный белый листок с его именем. Никаких опознавательных знаков.       Бедняки Дистрикта-12, Эффи Бряк и победа в страшной лотерее. Судя по рассказу в начале, далёкое будущее — знакам попросту неоткуда было взяться.       Сэм оказывается одновременно готов и не готов к этому. Посему он решает остаться там, где стоит: они не знают, как он выглядит, и им придётся перерыть добрую половину населения дистрикта, чтобы найти его одного.       — Ну же, Сэмюэль Винчестер, выходи на сцену! — нетерпеливо восклицает Эффи, вглядываясь в толпу. Люди на площади начинают переглядываться и вертеть головой по сторонам, и Сэму приходится сделать то же самое, чтобы не выделяться.       Голоса присутствующих становятся громче и взволнованнее, когда на сцену выходит человек в белой униформе и выносит какой-то серебристый шарик размером с воробья. Камеры дают крупный план, демонстрируя предмет во всей красе: это действительно птица, только металлическая.       Толпа поражённо ахает, когда «птичка» раскрывает тонкие пластинчатые крылья и взмывает в воздух подобно колибри; из её приоткрытого клювика вырывается голубой луч. Начиная с первого сектора, в котором стоит Сэм, она подлетает к каждому стоящему и просвечивает его.       Проходит не более пяти минут, прежде чем она добирается до охотника. Должно быть, птичка запрограммирована на поиск по ДНК — иначе зачем ещё было сдавать образец крови при регистрации? — и результат обследования Сэма оказывается положительным. Устройство издаёт противный звук и возвращается обратно к миротворцу, а многочисленные экраны тут же демонстрируют бледное лицо найденного трибута.       Сэм понимает, что с ним не будут особо церемониться, когда потащат на сцену силой, поэтому предпочитает, зачем-то подняв руки на уровне груди раскрытыми ладонями вперёд (будто сдаётся на милость победителя), выйти добровольно. Всё равно люди, как бы приглашая, расступаются в стороны и образуют живой коридор.       Он успевает сделать ровно два шага, когда позади слышится взволнованный крик:       — Стойте! Есть доброволец!       «Только не он», — проносится умоляющая мысль.       Дин.       А кто же ещё готов пожертвовать собой ради никчёмной жизни младшего братишки, по непонятной этому братишке причине всегда оказывающейся во главе угла?       Сжав зубы, Сэм ускоряет шаг и вбегает по ступенькам. Оборачивается и видит перепуганного брата, бегом направляющегося к сцене. Стоящие на его пути люди расступаются, но оцепление перед сценой реагирует иначе: четверо миротворцев бросаются Дину навстречу, чтобы утихомирить и оттащить в сторону. Однако сам Дин настроен решительно, и тогда ему никакая заварушка не помеха — поэтому он щедро сыплет ударами направо и налево, расталкивает охрану, не давая им возможности даже оружие вытащить и выкрикивая имя Сэма.       — Прости, дорогуша, но ты, кажется, не подходишь по возрасту, — голос Эффи взволнован, несмотря на выглядящую снисходительной улыбку. Женщина определённо не ожидала, что Жатва обернётся катастрофой. А ещё эти камеры...       — Грёбаные четыре года ничего не значат, сука! — выплёвывает Дин ей в ответ и нокаутирует одного из миротворцев. Кажется, это начинает заводить толпу — первые ряды возрастных секторов выглядят так, словно готовы броситься на помощь бунтарю сию же секунду.       Сердце Сэма замирает, когда к драке подбегают ещё двое миротворцев. В руке у одного из них раскладывающийся прибор, похожий на толстую радиоантенну и оказывающийся эластичным подобно розге, когда со свистом хлещет Дина по спине. Брат вскрикивает, но стискивает зубы и не отступает, поэтому в дело мгновенно вмешивается второй миротворец, стреляя тому точно в шею из футуристического вида тайзера.       Пару секунд Дина трепыхает разрядом, после чего он бессознательным мешком валится на землю. Один миротворец подхватывает его под подмышки, чтобы оттащить прочь с площади, второй делает то же с нокаутированным товарищем. Третий, из побитых, выхватывает из кобуры пистолет и делает несколько предупредительных выстрелов в воздух, призывая тем самым взволнованную толпу к порядку.       Сэм чувствует острые зубы совести, вгрызающиеся в его мозг за то, что не помог брату (хотя, возможно, этим самым он спас их жизни), и хочет броситься следом за миротворцами, но его останавливает лысеющий мужчина, рассказывавший историю Панема:       — С ним всё будет в порядке, — негромко говорит он скороговоркой. — Если его не убили сразу, вряд ли его убьют потом.       На сердце отлегает.       Теперь уже бледная не меньше трибутов Эффи Бряк показывает настоящий профессионализм, когда снова возвращается к микрофону и стремится во что бы то ни стало закончить свою «особенную» Жатву как можно более благополучно. Женщина не запинается, её голос чистый, ровный и преисполнен всё тем же фальшивым оптимизмом.       — Сэм... тебя ведь можно звать просто Сэм? — даже если бы хотел, охотник не успел бы и рта раскрыть, поскольку Эффи быстро продолжает: — Расскажи нам, Сэм, кто этот отважный молодой человек? — спрашивает она и подталкивает микрофон к Сэму.       — Мой старший брат, — сухо отвечает тот не своим голосом.       — Поступок Китнисс Эвердин оказался более вдохновляющим, чем кажется на первый взгляд, не так ли? — шутит капитолийка, и её звонкий смех разносится над площадью, многократно усиленный динамиками. Это единственный смех, больше никто не разделяет её веселья.       Стараясь выглядеть внешне безразличным, в уме Сэм посыпает её самой отборной руганью, какую только ему доводилось слышать от Дина, отца и Бобби; отвращению нет предела. К происходящему сейчас цирку, к Эффи Бряк вместо клоуна, к жестокости Капитолия. Даже к этой инертной серой массе на площади, единственный протест которой — молчание. Только из-за этого молчания и бездействия их дети год за годом участвуют в смертельной лотерее.       Охотник оставляет Эффи без ответа и вместо этого смотрит на Китнисс и Пита. Людей, которых ему, возможно, придётся убить ради собственного спасения. Парень всё ещё выглядит растерянным, его самообладание, похоже, на пределе, а вот Китнисс, несмотря на затравленный взгляд, стискивает зубы, аж желваки играют. Может, она изо всех сил сдерживает страх и отчаяние, а может, считает, что у неё есть шанс, и не намерена сдаваться. Сэм не знает точно, но чувствует в ней частичку себя: ту же несгибаемость, которая вечно толкала его на перепалки с отцом, и стремление. Как он отчаянно хочет отомстить Желтоглазому за смерть мамы и Джессики, так эта девушка стремится спасти сестру, пусть для неё это означает смерть. Неудивительно, что с Дином она сразу же поцапалась — это только противоположности притягиваются. Китнисс Эвердин каким-то образом воплощает в себе черты обоих братьев Винчестеров.       Лысеющий мужчина зачитывает какой-то нестерпимо длинный договор, но Сэм даже не пытается его слушать: выпадает из реальности в свои мысли и сначала недоумевает, когда Китнисс и Пит по очереди протягивают ему руку для рукопожатия, но, с небольшой заминкой, отвечает.       Играет гимн — помпезная мелодия, от которой бросает в дрожь.       Сразу после окончания церемонии миротворцы сопровождают их к Дому правосудия и оставляют каждого в отдельной комнате. После нескольких часов, проведённых среди бедняков дистрикта, роскошь этого места буквально бьёт по глазам: лакированные деревянные панели, мягкие ковры с длинным ворсом и кроваво-красный бархат на обивке мебели. Окон нет, будто в карцере каком-нибудь.       Охотнику сообщают, что на прощание с близкими в этом году отводится полчаса; он кивает и присаживается на краешек одного из кресел. Непонятный узел внутри не даёт расслабиться, напряжение сковывает плечи и спину, а мысли снедает тревога.       У Китнисс и Пита, должно быть, много друзей, которые захотят сказать им последние слова напутствия. Семья, во всяком случае, точно. У Сэма семьи и в обычные дни не бывало по вполне понятным, пусть даже не отличающимся адекватностью, причинам, а здесь и вовсе из близких только Дин. Брат, который готов ради него на всё, наплевавший на все правила этой ужасной игры. Брат, который хотел стать добровольцем вместо него и которого он, Сэм, позволил оглушить электрошокером, лишь бы он не попал на эти проклятые Игры.       Пустят ли его попрощаться?       Сэм хочет спросить это у миротворцев, охраняющих комнату снаружи, но только успевает подняться, когда дверь открывается, и на пороге появляется весьма помятого вида Дин. Без лишних слов тот бросается к ближайшей стене, постукивая по панелям.       Опешивший от такого поведения Сэм всё же находит в себе силы поинтересоваться происходящим.       — Если это их главное место, здесь должны быть пути отступления, — бормочет брат, изучая каждую стену. — На экстренный случай.       — По-моему, в этом дистрикте правила боевиков не работают, — вяло шутит Сэм.       — Они не заберут тебя! — рычит Дин и, неосторожно поведя плечами, морщится.       — Сильно болит?       — Фигня. Жёнушка мэра — того лысого, что лекцию по истории читал — намазала какой-то дрянью и даже льдом поделилась.       Сэм не выдерживает:       — Ты из ума выжил?! У тебя совсем инстинкта самосохранения нет?!       — А у отца разве был этот грёбаный инстинкт, когда он Желтоглазому душу продавал? — раздражается брат.       Содрогаются оба сразу. До сих пор больно вспоминать. Может, Джон Винчестер и не был отцом года, но родителей не выбирают.       — Закрыли тему, — ворчит Дин.       — Что тебе будет за нападение на миротворцев? — не унимается Сэм.       Дин корчит презрительную рожу:       — Мэр сказал, что замолвил за меня словечко — видать, приглянулся я ему, — но предупредил, что в следующий раз если не застрелят без суда и следствия, то публично высекут точно.       — Но тебе, конечно же, плевать на это, — в голосе Сэма неприкрытая ирония.       — Если тебя порубят в этой мясорубке, клянусь, я сам удавлюсь, без их помощи.       Сэм вздрагивает — слова брата бьют хлыстом, оставляя между лопатками точно такой же размашистый рубец, что и у него самого, разве что невидимый. Он знает, что это — не пустой звук. Именно так всё и будет.       Похоже, надежда оставляет его, потому что он не присоединяется к поискам «путей отступления», лишь наблюдает за метаниями брата и, нервно постукивая носком ботинка по ножке рядом стоящего кресла, задаёт бессмысленный теперь, но, без сомнения, самый волнующий его вопрос:       — Есть идеи, как моё имя оказалось в шаре?       — Ни единой, — покончив со стенами, Дин переходит к полу: откидывает ковёр, изучает стыки и отодвигает мебель. Даже Сэма сгоняет, чтобы заглянуть под диван.       Осмотр ничего не даёт: это самая обычная комната с самой обычной планировкой.       — Проклятье! — раздосадовано шипит Дин, опускаясь в кресло. Тут же застывает, буравит взглядом одну точку, и Сэм почти видит обилие мыслей, копошащихся в голове брата, поэтому спешит предупредить:       — Прорываться отсюда с боем — чистой воды самоубийство.       — Участвовать в Голодных играх — тоже.       — Все трибуты — голодающие дети, которых, в отличие от нас с тобой, не тренировали с раннего детства по программе морских пехотинцев, — выпаливает Сэм.       — Только вот милашка Китнисс неплохо метает кухонные ножи, — огрызается Дин, — и кто знает, что умеет этот блондинчик. А ты у нас весь такой боевой, что хладнокровно замочишь тридцать пять человек, да, Сэмми? Когда я проглядел в тебе эту способность?       Под строгим взглядом брата он заметно тушуется — его самого ужасает эта мысль, но сложные времена требуют отчаянных мер:       — Мне не обязательно убивать всех их... уверен... больше половины умрут от руки других.       Кажется, у Дина припасён ещё один едкий комментарий, но дверь открывается, на пороге стоит миротворец:       — Время вышло.       С горьким сожалением Сэм понимает, что за всей этой руганью они не успели попрощаться, и это, возможно, последний раз, когда они видят друг друга, поэтому сгребает брата в охапку и привычно хлопает по плечу. Тот вздрагивает — слишком много травм за сутки.       — Постарайся выяснить, как мы здесь оказались. И как свалить отсюда — тоже.       — Надери им задницы, — глухо отзывается Дин: он даже не пытается скрыть волнение. Отстраняется, снимает свой кулон — тот самый, подаренный на одно из многих Рождеств без отца, — и вешает Сэму на шею.       — Дин...       — Заткнись, — только и успевает произнести брат, прежде чем миротворцы выводят его в коридор. Дин даже не сопротивляется.       А Сэм касается кулона, висящего теперь на его шее, и замечает, что рука подрагивает. Зажмуривается и крепко сжимает пальцы в кулак. Нельзя давать слабину. Он должен во что бы то ни стало вернуться к брату и отдать амулет. А для этого придётся убить.