Тридцать третий претендент

      Новый дом оказался не так плох, как можно было опасаться, но в то же время и не так хорош, как можно было мечтать. Довольно просторный, но построенный как будто наспех, он требовал множества мелких доделок. Джон с тяжелым вздохом уже представлял себя с пилой, зубилом и гвоздями в руках, подправляющим косоватые окна и законопачивающим щели.       Шерлок же был вполне доволен. Сразу же обследовав все имеющиеся в наличии помещения, он сам себе выделил второй этаж вместе с чердаком для жизни и работы. Хотя то, что он называл работой, для Джона было тратой времени и переведением продуктов. Может быть, в масштабах королевства химический гений Холмса был не обременителен, но для отдельно взятого семейного бюджета весьма накладен. Вопрос с обеспечением всех заурядному уму непостижимых потребностей столь высокородной персоны так и остался открытым, ибо во всех велеречивых выступлениях Майкрофта Холмса денежная составляющая данного счастливого союза не прозвучала ни разу. И рассчитывать Джон Уотсон мог пока лишь на свою все-таки оформленную пенсию, так как Шерлок считал вдаваться в такие мелочи ниже своего достоинства, при этом полагая, что все необходимое должно появляться моментально по одному его слову. Но самым же неприятным было то, что Джона он воспринимал в качестве камердинера, повара, горничной, плотника, но только не супруга. – Чай можешь приносить к одиннадцати. – К этой рубашке нужно пришить пуговицу. И не просто какую-нибудь, а красную с золотым ободком. – Для эксперимента мне понадобятся три сосновых шишки, лисий хвост и десять ванильных булочек. И побыстрее, Джон!       Приказания сыпались как из рога изобилия, и Джону одному приходилось заменять собой целый штат прислуги, ранее трудившейся на обслуживание совершенно неприхотливого, по его словам, Шерлока. И Уотсон, не успев толком понять, как это произошло, быстренько превратился из уважаемого отставного военного, имеющего возможость наслаждаться заслуженным отдыхом, в универсального фермера. То, что к усадьбе прилагалось еще и натуральное хозяйство: куры, гуси, кролики в загоне и даже небольшая пасека, не позволяло ему и минуты передохнуть. Хорошо, что хоть коров не было, потому что вставать на рассвете в переднике на груди и с бидоном в руках было бы выше даже его, закаленных множественными жизненными трудностями, сил.       Постоянная работа по дому, перемежаемая просьбами-приказами Шерлока, занимала все его время. А почему он не мог ему отказать – Джон и сам толком не понимал. Возможно, всему виной была генетически заложенная память служения королевскому роду, но Уотсон отказывался верить в подобную предопределенность, предпочитая списывать все на свою склонность к альтруизму и даже волонтерству. То, что он в детстве спасал от возможного растоптания медленно переползающих дорогу улиток и пытался лечить охрипшего от кукареканья петуха, казалось, могло объяснить и его сегодняшнее поведение (хотя тот драчливый своенравный петух казался сейчас во сто крат предпочтительнее «милого» супруга).       Шерлока же все более чем устраивало. Он избавился от давивших тяжким грузом обязанностей принца крови, норм этикета и прочих дворцовых условностей и чувствовал себя превосходно. При этом он вновь убедился в своей невероятной сообразительности, предусмотрительности и оперативности (хотя, как будто могло быть иначе) в вопросе выбора супруга. Холмс был доволен: муж не мешал, когда не нужно, был рядом, когда требовалось, искренне заботился (хотя и ворчал) и ему не требовалось по нескольку костюмов на каждый бал или прием, потому что эти дурацкие балы и приемы у него не было возможности посещать в принципе. Возможно, Уотсон уступал по внешним данным несравненной мисс Адлер, а по интеллектуальным способностям – Джеймсу Мориарти, но готовить такую изумительную пшенную кашу и омлет с сельдереем (Шерлок никогда этого вслух не говорил, но про себя признавал) ни Ирен, ни Джим уж точно не умели.       Спустя некоторое время Джон тоже начал постепенно привыкать к такой жизни. Конечно, если бы не вынужденное воздержание, которое совершенно не соответствовало статусу женатого мужчины. Джон несколько раз прозрачно и не очень намекал Холмсу о смысле супружеских отношений, но тот предпочитал игнорировать любые поползновения. И бедный Уотсон, всегда привыкший в таких делах полагаться только на обоюдное желание, честно старался сдерживаться.       Пару раз Джон вспоминал о прелестях иногда встречаемой им на рынке аптекарши Сары и мечтательно прикрывал глаза, готовясь насладиться ими хотя бы мысленно, но едва фантазия желала зайти дальше, как тут же подкрадывающаяся жуткая усталость или очередное поручение Шерлока лишали его и этих жалких крупиц удовольствия.       Но однажды некоторая странность нарушила едва устоявшееся течение супружеской жизни Холмса – Уотсона. Вокруг их дома почему-то стали собираться люди, хотя соседи жили довольно далеко, да и ближайшая королевского значения периферийная дорога проходила в другой стороне. Джон предположил, что зевак, возможно, привлекли слухи о приезде сюда одного из членов королевской семьи. Хотя сам он никому не рассказывал о своем супруге, предпочитая по-прежнему скромно считаться капитаном в отставке, а Шерлок вообще ни разу не соизволил выйти за пределы поместья ни по делу, ни просто так.       Но когда и на третий день группа глазеющих не только не рассосалась, а еще и потоптала недавно высаженные Джоном вдоль забора подсолнухи и горох, он не выдержал. Предпочитая не поднимать шум сразу, а сначала разобраться, он аккуратно проскользнул в обход за их спинами и осмотрелся. Когда же он поднял голову, следя за взглядами толпы, то чуть не лишился дара речи, а может и ещё чего-нибудь более ценного (Джон проверить не успел). Напротив большого окна на втором этаже безо всякого стеснения прогуливался Шерлок. В одной девственно белой простыне. На голое тело. Локти, пятки и коленки попеременно мелькали в складках развевающейся, мало что прикрывающей ткани. По толпе проносился одобрительный рокот.       Что ещё могло промелькнуть при дальнейшем стремительном холмсовском передвижении, Джон дожидаться не стал. Такого он потерпеть не мог: он тут, как Прометей, прикованный к сковородам и лопатам, гробит свою жизнь в бытовом рабстве, думая, что супруг занят хоть и непонятной, но работой, а тот, оказывается, под видом наукополезных опытов изображает из себя Афродиту, да ещё и не перед законным мужем, а вообще перед не пойми кем.       Джон тут же бросился в дом и взлетел вверх по лестнице, оказавшись в импровизированной лаборатории. – Что тут происходит? – вне себя от возмущения вопросил он. – Ничего, провожу эксперимент с кислотой и древесной стружкой, – спокойно пояснил Холмс, даже и не думая смущаться или оправдываться. – А что ты так всполошился? Вроде ничего даже не дымит. – А нельзя ли проводить его одетым? Шерлок взглянул на Джона с видом полнейшего непонимания: – Но мне вполне удобно и так. Я всегда так во дворце одевался. – И это ты называешь одеваться? Да у нас целая толпа под окнами. И интересуются они, скорее всего, совсем не химией. Шерлок, совершенно не удивленный, пренебрежительно передернул плечами. – Джон, не будь ханжой. Значит, люди тянутся к прекрасному, повышают свой культурный уровень, просвещаются.       От подобной наглости Уотсон чуть не подавился. Значит, просвещением теперь стало называться бесстыдное сверкание непредназначенными для публичной демонстрации частями тела! В понятиях Джона такое называлось стриптизом, однажды виденным молодым смущенным лейтенантом под глубокой конспирацией в злачном притоне приграничья во время отпуска на службе. А Шерлок, оживившись и совершенно игнорируя возмущенного супруга, как будто нарочно даже стол поближе к окну передвинул и продолжал дефилировать по комнате. Простой химический опыт постепенно становился делом принципа. Но и Джон не сдавался и решил зайти с другой стороны: – Шерлок, если тебя не волнуют приличия, подумай хотя бы о здоровье. Из окна дует – так и простудиться недолго.       Холмс, которому уже наскучила его экзотермическая реакция в пробирке с опилками, переключился на гораздо более занимательный предмет – пышащего праведным жаром Уотсона. Он с размаху плюхнулся в кресло и окинул мужа насмешливым взглядом: – Сейчас лето, вряд ли воздух двадцатипятиградусной температуры может серьезно угрожать моему самочувствию.       А потом демонстративно поправил простыню так, что кроме колена стало видно ещё и стройное бедро (Джон непроизвольно моргнул и тут же нервно облизнулся), и томно вопросил: – Или тебя ещё что-то беспокоит, Джон? – Меня? Да что я там не видел? – тут же принялся отпираться как будто застигнутый за чем-то неподобающим Уотсон.       Хотя самого-то главного он как раз и не видел. А эти зеваки под окнами, возможно, еще и не то могли разглядеть. Джон тут же вспомнил о своих попираемых уже которую неделю супружеских правах, и смущение стремительно перешло в раздражение. Сколько можно выпрыгивать перед избалованным нахалом будто целибатный евнух. Будь Шерлок хоть трижды принцем и четырежды гением, уважать мнение окружающих ему бы все равно не мешало. – А вообще-то, что это я все время упрашиваю или оправдываюсь, – риторически вопросил он, двигаясь по направлению к провокатору. – Я законный муж и вполне имею право не только выполнять, но и сам требовать.       Вероятно, нечто в его изменившемся тоне или сверкнувших глазах заставило Шерлока присмотреться. И то, что он увидел во всегда уравновешенном и выдержанном капитане Уотсоне, его явно не успокоило. Холмс подхватил свою простыню (на этот раз без всякого изящества) и быстро переместился за кресло. – Джон, что это ты делаешь? – спросил он продолжавшего наступать на него Уотсона. – Намереваюсь навести порядок в собственной семье. И для начала привести тебя в подобающий вид. – Каким это образом? – А ты сам не понимаешь? Примени свою хваленую наблюдательность. Шерлок пригляделся: по всем приметам выходило, что Уотсон разъярен и так просто не отступит. – Пожалуйста, держи себя в руках! – неожиданно ставшим тоньше голосом предупредил Холмс потенциальную опасность. – Я и так все время что-то держу в руках: то половник, то веник, то твои колбы с мензурками! Надоело! – Джон был неумолим. – И вот теперь мне захотелось ухватить что-нибудь другое. Раз уж ты так это откровенно демонстрируешь. – Джон, не забывай, мой папа – король! – выдвинул новый аргумент слегка побледневший Холмс. – И несмотря на это, прекрасный человек, который разбирается в жизни, – спокойно парировал Уотсон, двигаясь в обход служившего последней преградой кресла. – Он сразу предупреждал меня о сложностях твоего характера, но был уверен, что мы сможем найти общий язык. «Главное, терпение и твердость» – говорил он, – «А вообще Шерлок очень нежный и покладистый мальчик». Но сейчас мое терпение, похоже, подходит к концу. И я очень хочу выяснить, где же все-таки тот бесценный бриллиант, который был мне официально вручен в качестве супруга и награды за все страдания. – Э-э, я, кажется, понял твои намерения. Но ты очень ошибаешься на этот счет, Джон. – А вот сейчас и проверим. Возможно, это давно следовало сделать, а не тянуть столько времени.       В голове Шерлока проскочили семнадцать вариантов дальнейшего развития событий, и процентное соотношение их мирного завершения было отчаянно мало. Пасть жертвой внезапно проснувшегося в Джоне альфа-самца совершенно не хотелось. Но судя по решительному виду отступать тот не собирался. – Но у меня острые коленки и ребра торчат, – попробовал остудить пыл супруга Шерлок. Он, конечно, так не считал, относя свое телосложение к суперсверхстройному типу, однако в критической ситуации все средства хороши. Он чуть было не добавил: «И вообще, я не вкусный», но понадеялся, что до каннибализма дело все-таки не дойдет. – Ничего, буду тебя поворачивать поаккуратнее. Шерлок из белого стал ярко-розовым. А Джон был уже на расстоянии вытянутой руки, и его горячее дыхание долетало до пресловутой простыни и даже под нее, делая обстановку в комнате еще жарче. Одним резким движением (прямо как рыболовной подсечкой) Уотсон ухватил мужа, притягивая его к себе и крепко прижимая к груди. – Ну вот и попался, мой королевский подарочек, – прошептал он в самое ухо трепыхающемуся, ошарашенному обрушившейся на него лавиной тактильных, обонятельных и слуховых ощущений Шерлоку. – Джон! Джон, я не … А у тебя луковая поджарка сгорит! – в последней надежде отвлечь хищника и не превратиться в загнанную добычу, выкрикнул Холмс. Джон остановился, принюхался и стремглав бросился вниз. – Но мы ещё не закончили! – раздалось с лестницы.       Шерлок в изнеможении опустился в кресло. Нет, он, несомненно, контролировал ситуацию, но все же… Сейчас Джон предстал перед ним совсем в другом свете – не мальчик на побегушках и безропотный исполнитель поручений и капризов, а решительный и опасный мужчина. Щеки Шерлока вновь заалели, когда он вспомнил о не желудочно, а как-то совсем по-другому голодном взгляде и крепкой хватке мужа. «Пожалуй, это было даже познавательно, можно и повторить как-нибудь, проверить, что бы произошло дальше. Так, для общего развития», – подумал он через несколько секунд, мечтательно прикрывая глаза.       А внизу Джон, за пару минут разобравшись со всеми скворчащими сковородками, успел постепенно успокоиться и даже усовеститься. Отойдя от предмета своей несдержанности подальше, он строго себе выговаривал: «Совсем нервы ни к черту! Ну как можно было так потерять контроль. Ведь это же Шерлок, и пусть он нахален, несносен и невоспитан, все равно нужно быть с ним поделикатнее. Он хоть и голубых кровей, но вдруг на все остальное голубое настроя не имеет? Вырос в своем дворце, жизни не видел, пороха не нюхал. А я тут набросился на него как дикий питекантроп или какой-то там питек».       И прописав себе в качестве нервоукрепляющего и либидосдерживающего по пятьдесят отжиманий ежеутренне, капитан Уотсон твердо решил стать образцом выдержки и стойкости.       А толпы вокруг дома, между тем, так и не исчезали. Уотсон пробовал их разгонять, но как только он уходил обратно, они возвращались вновь. Все эти пускающие слюни «эстеты» как мухи на мед слетались к чудесному окну. Похоже, в бедной на развлечения провинции даже такое незамысловатое шоу било все рекорды популярности. Хотя по чести, Джон мог понять подобный интерес: в Шерлоке, если приглядеться, было на что посмотреть. Да даже если и не приглядываться – тоже.       А Уотсон думать ни о чем другом не мог. Даже похудел на несколько фунтов, весь изводясь переживаниями (естественно, исключительно о благополучии Шерлока, и ни в коей мере (даже ни на гран) не ревностью). Боясь как-нибудь опять не сдержаться и нарушить данные себе обещания, он старался воздействовать на Холмса убеждениями и логикой. Но тот, как будто нарочно, отмахивался от всех его увещеваний, уверяя, что лишь в таком виде он может обдумывать глобальные научные вопросы, посещающие его гениальный мозг, и появлялся в простыне не только у себя наверху, но и разгуливал по всему дому.       Нужно было предпринимать какие-то меры, и немедленно. Решив, что утро вечера мудренее (так говорила ему бабушка), Джон выпил стакан смородиновой наливки (по рецепту все той же незабвенной бабушки) и отправился пораньше спать, положив под подушку пучок зверобоя (бабушка считала этот цветок способствующим ясности ума) и развернув кровать строго с запада на восток (что бы он вообще делал без советов этого кладезя мудрости – бабушки Уотсон).       На следующий день Джон как ни в чем не бывало пришел на второй этаж к Шерлоку и принес ему новую простыню. Желтую в веселый синенький цветочек. Тот как раз в глубокомысленном молчании раскачивался на жалобно поскрипывающем стуле. К счастью, пока одетый.       Джон прошелся туда-сюда, поковырял пальцем странное липкое пятно на столе, поправил несколько кривовато закрепленных колбочек, но никакой реакции так и не последовало. Тогда он спросил прямо: – Шерлок, не пора ли тебе приступать к экспериментам? – Пока я обдумываю дальнейшую динамику процесса, – недовольный сбивающим с мысли вмешательством буркнул Холмс. – Ладно, – тут же покладисто согласился Джон. – Только не слишком долго. И не забудь потом, когда придет пора твоего мыслительного эксгибиционизма, надеть вот эту простыню.       Шерлок недоверчиво воззрился на цветастое нечто. – С чего бы это, ты же вроде не одобряешь… И вообще, такая расцветка вышла из моды уже пять сезонов назад. – Ничего. Зато здесь она все ещё пользуется популярностью. А вкусы публики надо учитывать. – Какой еще публики? – Не пропадать же даром твоему таланту. Раз уж ты и без специальной подготовки собираешь целые толпы, то я теперь решил заняться твоим продюсированием и, соответственно, пополнением нашего семейного бюджета. Билеты на сегодня уже распроданы. Первый сеанс через тридцать минут. Потом каждые два часа. Так что поторопись.       Холмс тут же в негодовании вскочил с многострадального стула: – Что за мелкобуржуазные замашки, Джон! Билеты продавать! Не собираюсь я устраивать никаких платных представлений. Я – Его высочество принц Холмс. Мы на такое не размениваемся! – Какая жалость… – сокрушенно вздохнул Джон. – И что же теперь делать? Придется же неустойку выплачивать. Может, все-таки пару сеансов? – Даже и не надейся! Ни одного! Сейчас же гони всех этих зрителей взашей, чтобы и духу их здесь не было.       Шерлок еще продолжал возмущенно что-то бормотать, яростно комкая безвкусную на его взгляд ткань и запихивая ее под диван, когда Джон вышел из комнаты, с трудом сдерживая довольную ухмылку.       С тех пор Шерлок в простыне ни разу не появлялся.