Анна Фаер

— И это всё? Может, ты хотя бы доиграешь песню до конца?!  — Давно ты здесь?  — Песню доиграешь или нет? — настойчиво спросила я.       Макс Раймон, мой новый сосед, он же хам и наглец, как-то мирно мне улыбнулся и тут же перестал казаться мне наглецом и хамом. — Так давно ты слушаешь? — Давно. Что за песню ты играл?       Он открыл окно пошире. Теперь он тоже стоял, высунувшись в окно. — У неё нет названия. — Ты её написал? — догадалась я.       Макс кивнул. Глаза у него уже не казались изумрудными из-за темноты, окутавшей город. Это были обычные глаза очень уставшего человека. — Хорошая сегодня ночь, Фаер, — сказал он очень тихо. — Ничего в ней нет хорошего! И не называй меня так! — сказала я нарочно слишком громко. — Ладно, Фаер. — Прекрати! Ты и без того меня сегодня здорово разозлил. — Мне просто скучно. Очень скучно. Отчего мне так скучно?       Он спросил так, будто бы я знала ответ. И спросил он это так уверенно, что мне показалось, я ответ знаю, только, как на зло, забыла его. — Не знаю, почему тебе скучно, но это тебе не причина, чтобы меня раздражать, — пробурчала я, усаживаясь на подоконник.       Он тоже уселся. И тогда я всё поняла: мы ещё долго будем разговаривать. Если бы он не хотел говорить, он бы не стал так удобно устраиваться.  — Я не хотел с тобой ругаться и раздражать тебя тоже не хотел. Конфликты возникают из ничего.  — Замолчи, — вдруг сказала я.        Он замолчал, хотя и было видно, что это ему не нравится. Но что он может сделать? У него нет другого выхода, как замолчать. А я стала сосредоточено думать. Я должна срочно что-то спросить у него. Но что? В голове мелькнула мысль, я её озвучивала: — У тебя зелёные глаза.       Он рассмеялся. — Ты так долго думала, чтобы это сказать? — Нет, — я зачем-то выразительно взмахнула рукой, — ты не понял! Они мне знакомы! Мне снились изумрудные глаза сегодня. — Изумрудные? — Да, в точности, как у тебя. — Ничего удивительного, — и тут он улыбнулся.       И сразу стало понятно, что до этого он ещё ни разу мне не улыбался. То были маленькие лжеулыбочки. А сейчас была улыбка с большой буквы, улыбка в лучшем её значении. Чистая и искренняя.       Я улыбнулась в ответ.       И всё. Мы теперь друзья. С этого самого момента. Он больше не хам и наглец, теперь он просто славный парень. — Ничего удивительного, — повторил он. — Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании. — Думаешь? Это так хорошо сказано! Удивительно хорошо! Ты, правда, так думаешь? Разве так бывает? — тут же забросала его вопросами я. — Я ничего не думаю, — он снова показался очень усталым. — Это не мои слова. — А чьи? — Зигмунда Фрейда знаешь? — Вчера чай пили.       Его глаза удивлённо округлились, а я тут же объяснила: — Читала его книгу вчера, когда чай пила. — Я понял, — помято ответил он и бросил взгляд на сырного цвета луну.       Я, разумеется, этот его взгляд не смогла упустить. — Тебе нравится луна?  — Да. Очень. — Почему? Мне, например, не нравится. Я люблю месяц. И непременно серебренный.  — Почему мне нравится луна? — спросил он, а я кивнула, глядя на него с любопытством. — Слушай! Некоторые вещи нельзя объяснить. Это тоже самое, что искать смысл в том, что я люблю клубничную пастилу. Это иррационально!       Он говорил нервно, как-то зло посматривая в небо. — Чего ты вспылил, я просто спросила?       Теперь передо мной сидел кто-то злой и тёмный, как грозовая туча. — Спокойной ночи! — грубо бросил он, собираясь закрыть окно. — Истеричка! — сказала я весело, и он остановился, так и не закрыв окно до конца. Он снова искренне улыбнулся, а я сказала, широко зевнув: — Завтра мы с Димой к тебе зайдём. Нам нравятся всякие истерички и психопаты.        И только тогда, я, спрыгнув с подоконника, закрыла окно и задёрнула шторы.       Вот так я и познакомились с Максом Раймоном. Не прошло и недели, как мы знали друг о друге всё. Вечерние разговоры, сидя на подоконниках, стали нашим своеобразным ритуалом. Что я могу сказать? Я очень ошибалась, когда назвала его хамом и наглецом. В нём нет ничего хамского и наглости, я бы сказала, ему даже не достаёт. Но это не страшно, у меня хватит на двоих. Зато его меланхолии и спокойствия хватает нам с Димой даже с избытком.       Кстати, нужно отдельно сказать о Диме. Ему будто бы всю жизнь Макса только и не хватало. Моя женская компания его здорово испортила. Он стал мягким, как свежий хлебушек. А впрочем, он от компании этого унылого меланхолика только испортится ещё сильнее.       Да, наверное, отдельно нужно отметить то, каким удивительным обаянием обладает Макс. Его, например, просто невозможно не слушать. В нём будто заключён какой-то особенный природный магнетизм. Чем-то он притягивает к себе всех, но при этом он не делает ничего особенного. А ещё он удивительно наблюдателен. Понимает всех с полуслова, иногда даже кажется, что он читает мысли, чёрт возьми. Видит людей насквозь, одним словом.       Но всё это не стоит описания. Потому что события, последовавшие за появлением у меня нового соседа, описать гораздо важнее.       Мы с Димой, когда солнце медленно ползло к самому центру неба, заглянули к Максу.       Открыл нам Мстислав. Макс спал, но настроена я была решительно, поэтому мы с Димой склонись к ужасной идеи разбудить его раньше обеда. А раньше обеда, дамы и господа, Макс никогда не встаёт.        Забравшись в его комнату (в которой уже висели новые полосатые шторы), Дима что-то громко крикнул. Макс как-то нелепо вскочил, запутался в простыне и упал на пол. Дима, как порядочный человек, почувствовал себя неловко и неудобно, а я разразилась диким хохотом.  — Утро! — крикнула я, когда Макс, скидывал с себя простынь и ошарашено смотрел по бокам.       Конечно же, он ненавидит нас с Димой. Пристрелил бы и пошёл дальше спать, будь у него в руке пистолет. Но пистолета не было, поэтому он, встав, наконец, на ноги, хрипло сказал:  — Утро.        И меня тут же ударило новым приливом хохота. На Максе были самые нелепые трусы с сердечками, которые я когда-либо видела в своей жизни.  — Что с ней такое? — кинул он Диме.       Дима, увы, не мог ничего объяснить и только многозначительно покачал головой.       Я, вдоволь посмеявшись в полной тишине под непонимающими взглядами, набрала в лёгкие побольше воздуха и спокойно сказала: — У тебя бельё забавное.        Я, конечно, ожидала какой-нибудь реакции, но уж точно не такой.  — У тебя тоже.  — Ты о чём?  — Не забывай, что твои окна всегда открыты моему взору.       Я бросила в него подушкой, предварительно назвав извращенцем и пошляком. Разумеется, всё это клевета, и бельё у меня не забавное, и он ничего не видел, но только не могла же я перед Димой стерпеть такую штуку.        Хотя Диме как раз и не нужно было всего этого шоу. Он и без того сразу понял, что Макс шутит. Поэтому, наблюдая, за тем, как я кипячусь по этому поводу, он тихо хихикал.       О, это отдельная тема! Я обожаю, когда он начинает хихикать! Я готова наблюдать за ним целый день, ради того момента, когда он захихикает. Как и всё люди, Дима обычно смеётся, когда ему смешно. Но иногда с ним что-то случается, и тогда он уже не смеётся — он хихикает. И это чудовищно мило! Если бы я засняла это на видео и выложила в интернет, то кадры, где щенок обнимает котёнка, уже никого бы больше не умиляли. Когда Дима начинает хихикать, его носик морщится. А ещё он начинает зажмуривать глаза. Это всё ужасно мило, одним словом.       Настолько я была увлечена хихиканьем Димы, что даже не заметила, когда Макс успел уйти. Вернулся он уже в штанах и с зубной щёткой во рту.  — Я сейчас, подождите, — сказал он и снова исчез.       Мы с Димой присели. Он на стул, а я на ковёр. Глупые люди, которые не умеют мыслить иначе, сидят на стульях. Ведь есть столько вещей, на которых можно приятнейшем образом посидеть. А они из всего этого разнообразия выбирают какие-то там стулья! — Как это у него пена изо рта не идёт, когда он зубы чистит? — спросила я, поглаживая пушистый и белый ворс ковра. — Пена изо рта у бешеных собак идёт, Фаер, — сказал Дима, мягко улыбаясь.       Я только бросила на него недовольный взгляд. В какой уже раз, он назвал меня по фамилии? В сотый? Это он от Макса набрался, да-да. Тот по имени ко мне никогда не обращается, всегда исключительно по фамилии. И всё бы было нормально, но вечно случаются всякие нелепости с его собакой. И вечно мне приходится краснеть.  — Лови! — раздалась у меня за спиной.       Я обернулась, и едва успела словить маленький мячик, летевший в меня. Сначала я подумала, что это очередные собачьи штучки, но мячик этот оказался большим жёлтым яблоком. — Им и убить можно, — сказала я, зачем-то обидевшись.  — Конечно, можно, — второе яблоко Макс бросил Диме, а третье держал в другой руке. — Конечно, можно убить яблоком. Особенно если его отравить предварительно.        Мне совсем перехотелось есть. Я стала внимательно рассматривать жёлтое, как листья осенью, яблоко. Мне всё хотелось убедиться, что в яблоке нет никаких следов от шприца с ядом. — Да ты параноик! — вдруг воодушевлённо сказал Макс, и с хрустом откусил кусочек яблока.       Я отдала своё яблоко Диме, забрала его безопасное, наверняка, неотравленное и с чувством собственного достоинства ответила:  — Хватит уже бросаться диагнозами.       Макс, кстати, постоянно назначает мне какие-то диагнозы, значения которых я даже и не понимаю. По его словам, я парафреник. Вы, наверное, тоже не понимаете этого слово. Но он мне объяснил. Парафреники — это такие люди, которые сочетают в себе бред величия и бред воздействия. В общем, люди, которые на меня совсем не похожи.  — Нет, всё сходится. Ты параноик! Зачем яблоком с Димой поменялась?  — Просто так.  — Ничего не просто так. Все симптомы на лицо!  — Какие ещё симптомы?  — А почему ты сидишь на ковре? — вдруг неожиданно спросил он.  — А почему ты на кровати? Симптомы мне назови. Немедленно!  — Энергичная, — начал загибать пальцы на руке Макс, — никогда не сомневающаяся в своей правоте, прёшь к своим целям, как танк…  — Разве это так? — спросила я у Димы.       Тот виновато кивнул. Мне это всё надоело, я встала на ноги и громко сказала:  — Объявляю наше заседание открытым!  — Какое ещё заседание? — не понял меня Макс.  — Без понятия, — ответил ему тоже ничего не понимающий Дима.       Шикнув на них, я принялась всё объяснять. Глупые, глупые люди, которые не могу следить за моим ходом мыслей!  — Значит так, — важно заявила я, — Мне надоело! Мне надоело то, как скучно мы живём! Чем мы, чёрт возьми занимаемся? Шатаемся с утра до вечера по городу и треплем языками. А мне ведь так надоела наша скучная серая жизнь. Поэтому на этом заседании мы обязаны, что-то решить! Предложения?        Никаких предложений не последовало. На первом этаже, где-то у меня под ногами, Кира что-то объясняла Мстиславу, но это никак нельзя было принять за предложение, поэтому я стала переходить в активное наступление.  — Дима?!  — Что я? Меня всё устраивает.  — Тебя устраивает твоя унылая и однообразная жизнь? Тебе нравится так жить?  — Да. Вот яблоко ем, — сказал он, тщательно пережёвывая яблоко.       От него ничего не добьёшься, поэтому я энергично обернулась к Максу, спокойно наблюдающему за мной. — А ты? Разве тебя устраивает эта скучная и серая жизнь? — спросила я, уверенная, что уж он-то подыграет мне и ответит именно то, что я хочу услышать. — Я не уверен, что меня это устраивает, но, понимаешь, в чём дело, — заёрзал он, — мне что-то совсем не хочется что-либо делать, чтобы менять положение дел. — Но его как раз таки и нужно менять! Иначе наши жизни так и останутся скучными и унылыми! Я же не выдержу и умру!  — Только не надо драматизировать, — сказал Дима, доедая своё яблоко.       Тут Макс встал и заговорил. На этот раз серьёзно. — У всех, как они говорят, скучная жизнь. Ужасный всеобщий синдром. Если жить по стимулу «жизнь скучна», то меня ждёт петля и табуретка или наркомания. Тогда жизнь будет не скучная, но зато дорогая. — Прекрати, пожалуйста, — сказала я, опустившись на кровать рядом с Димой. — Жизнь такая скучная. Неужели вы не видите, что это меня убивает? Вот ты, — я кивнула на Макса, — тебе эта скука не в тягость, а мне в тягость, мне ещё как в тягость. — И что же? — он развёл руками. — Скучной жизнь считают люди, которые ничего не делают. А ты пробеги по улице голышом, избей прохожего, укради что-нибудь из магазина, уйди жить в лес. Твоя скучная жизнь будет уже совсем не скучной.       Я возрадовалась этой речи, залезла на стол, и став выше всех, громок объявила: — Именно этого я и хочу! Пойдёмте жить в лес! Пойдёмте сделаем что-нибудь безумное! Давайте попробуем всё, что только предлагает нам этот мир! Я хочу попробовать всё! Я хочу всего и прямо сейчас! И побольше! Хочу упиваться жизнью, понимаете?!       Меня перебил Макс. Знаете, он ещё не привык к тому, что меня перебивать нельзя.  — Угомонись, — сказал он сухо. — Всё должно быть вовремя и всего должно быть в меру. Только при этом условии можно получить абсолютное удовольствие.       Он был прав, но я слишком вошла во вкус, чтобы остановиться и задуматься над его словами.  — Мы немедленно, сегодня же должны начать что-то делать! Что-то интересное и грандиозное! Я должна перепробовать всё в этой жизни! Уж тогда я найду себя. Ты мне говорил, что дорогу создаём мы сами, — я указала прямо на бедного Макса, который не понимал, когда это он мне такое успел сказать, — Так вот я и хочу, наконец, создать самую лучшую дорогу! Мы составим список дел, всё выполним, у нас будет план, и мы…  — Подожди-подожди, — Макс подошёл к столу, на котором я стояла и одним взглядом приказал…       Нет, ещё чего! Ничего он не приказывал, я сама решила спуститься со стола и послушать его, а говорил он, кстати, довольно интересно.  — О каких планах на будущее ты говоришь? Ты вообще о чём? Я сейчас тебя не понимаю ещё больше, чем это бывает обычно.  — Но мы должны действовать, тогда в будущем…        Макс меня снова перебил, а в комнату ворвалось солнце потому, что единственный рассудительный человек в этой комнате, а именно Дима, догадался, что если уже день, то шторы полагается открыть. Изумрудные глаза Макса блеснули из-за луча солнца, ударившего со всей силы его по лицу. — Хватит представлять будущее, как прямую линию стабильности, — сказал он. — Ведь никто не замечает, что будущее, это не фантастические планы и невообразимые открытия, а то же абсурдное и случайное настоящее, которое просто ещё не случилось. Поэтому планы на будущее — одно из самых великих заблуждений и иллюзий человечества.        Он победно улыбнулся, и было чему. Мои горячие речи так холодно не осаждал ещё никто. Но сдаваться я вовсе не собиралась.  — Мне надоели эти сцены. Ты согласен или нет?  — На что? — ухмыльнулся он.       Я не знала ответа. Как называется то, чем я хочу заняться? Нет такого слова. В русском языке нехватка слов! Куда смотрит правительство? Мне нужно позвонить президенту! Кто-то должен с ним об этом поговорить. — На поиски себя, разумеется! Согласен? — выпалила я. — Придётся что-то делать? — Конечно!  — Тогда нет.  — Нет? Что это значит?  — Нет.  — Ты сказал мне «нет»?  — Что это с ней? — спросил удивлённо Макс у Димы.  — Она не привыкла, чтобы ей отказывали в чём-либо.  — Ишь ты, какая избалованная!  — Ты бы лучше согласился, — посоветовал ему Дима, который уже понюхал пороха на своём веку.  — Вот именно! — вставила своё слово и я.  — Нет. Не буду я соглашаться.  — Ты должен. Ты не можешь мне отказать.  — Не могу? Могу. Я это уже сделал.       Ну, что мне оставалось делать? Конечно же переходить к тяжёлому оружию! За свою жизнь, я усвоила только два правила. Первое гласит: если хочешь что-то, но тебе этого не светит, пора пускать слезу. А второе гласит: когда провинился невероятно сильно, нужно просто обнять обидевшегося, поцеловать в щёку, и говорить всякие хорошие вещи. Два простых правила, которые должна знать (и непременно использовать!) каждая девушка.       Я медленно стала отворачиваться от парней, сидящих теперь вдвоём на кровати Макса. Медленно отвернувшись, я напрягла все силы, чтобы выдавить из себя слёзы. Я вспомнила умершую год назад собаку, вспомнила, как потерялась в детстве в торговом центре, вспомнила, наконец, нанесённую мне только что обиду, и на глаза у меня выступили слёзы. Нижнюю губу я надула, и теперь я знала, что выгляжу, как обиженный ребёнок. А детей обижать нельзя — это знают все.  — Ты чего? — спросил Дима обычным весёлым голосом.       Обычным. Весёлым. Голосом. Как он может так беззаботно говорить, когда у меня такое горе?! Такая драма, а он делает вид, будто ничего не произошло.  — Ничего! — дрожащим голосом ответила ему я.       А теперь нужно скрестить руки на груди и как можно громче всхлипнуть.       И…  — Ладно-ладно, согласен я, только успокойся, — раздался прекрасный тенор у меня за спиной.       Я тотчас обернулась. Слёз на глазах уже не было, но зато на лице сияла победная улыбка.  — Вот оно что, — на лбу Макса появилась морщинка, которую я никогда раньше не замечала.  — Что? — беззаботно спросила я.  — Ну, согласился он. А дальше? — спросил у меня Дима, откусывая кусок нового яблока.       Вечно голодный и вечно что-то жующий. Лучше описания для него и не придумаешь.  — Откуда у тебя ещё одно яблоко?       Дима молча кивнул на Макса, который повторил его вопрос:  — Что дальше?  — Дальше…       Я не знала, что дальше.  — Время было около полудня, — сказала я голосом, которым говорят люди за кадром в дорогих голливудских фильмах. — Шериф должен был принять решение не позже заката солнца. Но в голове его было пусто, там лишь изредка, гонимые ветром, катились шары перекати-поля. Он подошёл к окну, — я сделала два шага вперёд и стала напротив окна, — Из окна открывался вид на умирающий гнилой город. Поежившись от подступившего холода, он посмотрел в другую сторону. Там было старое кладбище…  — Хватит уже дурака валять, — сказал своим звонким и весёлым голосом Дима.       Я не замолчала, у меня всё весело на языке одно последнее слово.  — Кладбище, кладбище, кладбище, — говорила я.        Дима зачем-то подошёл ко мне. Наверное, решил, что со мной случился какой-нибудь припадок. Заботливый пёс.  — Да что с ней не так, я не пойму, — покачал головой Макс.        Он качал головой, а я вдруг радостно взвизгнула:  — Кладбище, Макс, кладбище!       Он покрутил у виска, а я обернулась к Диме.  — Чёрный Сторож, — сказала я два слова, и он всё сразу же понял.  — Вот ты о чём! А я уж думал, что ты окончательно сошла с ума, — заулыбался мне Дима.  — Я один не понимаю, в чём дело? — спросил растерянно Макс.       Мы с Димой синхронно сделали шаг вперёд и заговорчески улыбнулись. Вопрос был только в том, кто именно будет рассказывать.  — Ты же переехал, ты же в этом районе не всегда жил, — проговорил Дима и улыбнулся ещё шире. — Не удивительно, что ты не знаешь о Чёрном Стороже.  — Что за он? — ни капли не заинтересовавшись, спросил Макс.  — Что за он?! — вырвалось у меня. — Да это лучшая городская легенда! Кто-то обязан тебе рассказать.  — И, конечно, это будешь ты.  — Конечно! — согласилась с ним я.        Но потом я посмотрела на Диму, который так обожает эту историю. Именно от него, я впервые её услышала. И во мне проснулось какое-то странное чувство, будто бы кто-то маленький укусил меня сзади за шею. Возможно, это было желание сделать что-то приятное другу, но, сдаётся мне, что меня просто укусил комар. Но приятное я таки сделала.  — Хотя, нет. Я знаю, кто сделает это лучше. Ты что-нибудь знаешь, о Чёрном Стороже, Дима?        Он улыбнулся так, как только он один умеет улыбаться и сказал:  — Я что-то слышал о нём. Но, думаю, что это просто легенды, мифы поехавших стариков. Это как Эльдорадо. Все знают, что его не существует.        И он начал свой рассказ.       Но вы-то понимаете, что я бы рассказала лучше, поэтому устраивайтесь поудобнее и слушайте.        Много лет назад, в этом самом городе, жил очень счастливый мужчина. У него была красавица-жена и чудесная дочь. Жизнь его шла медленно и размеренно, и это приносило ему удовольствие. Он получал немного, но ему хватало на всё, что было нужно. Был он кладбищенским сторожем. И жизнь у него так и катилась мирно и размерено, пока не случилось горе. Его жена, женщина, которую он любил безумно, погибла. Он пережил этот удар, но когда его дочь положили в больницу с неизлечимой болезнью, он начал медленно, но верно сходить с ума. И сошёл. Ночью, на том самом кладбище, что видно из окна Макса, а, следовательно, из моего тоже, сторож сжёг себя, когда хотел отдать свою душу дьяволу, взамен на жизнь своей дочери. В тот же вечер в больнице погибла его дочь. Совпадение? Не думаю.       Как бы там не было, сторож так и остался сторожем. Только у него теперь другой работодатель. Сатана. Знаете такого? Так вот, Чёрный Сторож всё продолжает охранять это кладбище. Всех, кто нарушает ночью покой владений его хозяина, он забирает с собой и отдаёт своему господину, в надежде, что тот спасёт дочь. В этом и соль легенды. Бедный Чёрный Сторож так и не узнал, что дочь его погибла. Он до сих пор надеется, что если будет хорошо выполнять свою работу, то Сатана поможет ей выздороветь.        Когда Дима замолчал, Макс только ухмыльнулся.  — Ведь это чушь полнейшая. Только что сочинили?       Тут вступила я. Это был мой выход.  — Сам ты чушь полнейшая! А кого, по-твоему, я видела год назад! Я видела Чёрного Сторожа! Видела! Собственными глазами!  — Только не надо так громко, — поморщился он и стал смотреть из окна на кладбище.        Постояв так немного, он развернулся, сел на стол, взял зачем-то в руки ручку и спросил:  — Так ты думаешь, что видела его?  — Да! Так и было. Мне не спалось и я, не знаю почему, решила посмотреть в окно. Будто бы я заранее знала, что будет что-то интересное! И ведь было!  — Так что именно там было?  — Я не знаю. Это же было ночью. Ночью темно, Макс, — я принялась объяснять очевидные вещи. — Когда темно, то тяжело что-либо увидеть.  — Но ты же что-то заметила?  — Да, какой-то тёмный силуэт. Ну, подумай сам: кто может бродить по кладбищу ночью?       Он не ответил, только задумчиво приложил ручку к своему подбородку. Кстати! Это чрезвычайно важно! Знаете, что? У Макса на подбородке есть ямочка! Не знаю почему, но это меня очень воодушевляет. Как-то так вышло, что у меня ещё никогда не было знакомых с ямочкой на подбородке. А ведь это так здорово! У его папы, между прочим, точно такая же ямочка. Я только недавно узнала, что такие ямочки могут передаваться только от отца к сыну.  — Что вы, как дети малые? Это же понятно, что не существует никакого Чёрного Сторожа, — наконец сказал он.  — А кого она тогда видела? — спросил Дима, лукаво приподняв светлую бровь.  — Сатанистов каких-нибудь. Мало ли кто сейчас по ночам на кладбище шляется? В наше время бывает всякое.  — Вот оно что, — сказала я в ответ своим мыслям.       Никто, кроме меня, мысли мои не слышал, поэтому раздался вопрос:  — Вот оно — что?  — Вот оно — наше первое дело! Раскроем тайну Чёрного Сторожа!       Дима только улыбнулся, а Макс тяжело-тяжело вздохнул. — И откуда у неё столько энергии?  — Иногда я пью кофе, — шепнула в ответ я.  — Я пью кофе постоянно, — ответил мне Макс голосом человека, который только что закончил работу в две смены на каком-нибудь советском заводе.  — Не пей, — теперь заговорил Дима. — Знаешь, какая нагрузка идёт на сердце?       В нём заговорил прирождённый медик.  — О! На сердце бывают нагрузки и похуже! Когда я вижу бездомных котят, оно у меня так и разрывается!  — Так забрала бы их домой, — бросил Макс.  — Да, надо бы.       Надо бы. Только человек скажет эти слова, как сразу становится ясно, что совсем ему это не надо. И всем это понятно, и все продолжают так говорить. Разве не странно?       Мы ещё долго сидели в этой маленькой комнате. Я уже успела её так хорошо изучить, что даже с закрытыми глазами, могла бы сказать, где что стоит и где что находится. Но нужно вам рассказать, к чему мы пришли тем днём.       Я настояла на том, что дело это мы всё-таки берём. Но главный вопрос заключался в том, что нужно делать после того, как ты взял дело. Опыта у меня никакого не было, поэтому я просто уверенно говорила всякую чушь. Как всегда подействовало. Решено было так: Макс вместе со мной будет дежурить ночами у окон. Тогда мы точно заметим что-нибудь подозрительное. Диме, к его огромной радости, ничего важного делать не пришлось. Единственное, что я потребовала от него, так это всегда быть на готове. Чтобы в любой момент мы могли позвонить ему.       А потом начались скучные длинные дни и короткие ночи, полные интересных разговоров.       Каждую ночь, когда мы сидели у открытых окон, Макс что-то рассказывал. Что-то безумно интересное. Но он не очень-то любил говорить, поэтому почти всегда говорила я. Но, поверьте, стоило какой-нибудь теме его заинтересовать, как заткнуть его было уже невозможно. — Я не понимаю: зачем тебе всё это нужно? Разве от того, что ты перестала нормально спать по ночам, жизнь стала интереснее?  — Нет, не стала.        Я уловила насмешку в его взгляде, и тут же добавила:  — Жизнь моя интереснее не стала, но теперь каждую ночь у меня есть надежда на то, что произойдёт что-то интересное.  — Надежда… Я читаю тебя, как открытую книгу. Тебе не нужна надежда.       Я кивнула. Он на самом деле видит меня насквозь. Он всех видит насквозь и ему сразу же становится понятно, что за человек перед ним.  — Тебе не нужна надежда. Тебе нужно что-то настоящее и материальное. Какие-то шансы, мелькающие вдали, тебя счастливой не сделают.  — В яблочко.  — Так что же ты продолжаешь заниматься этой ерундой? Уже столько ночей прошло, а никого результата, как не было, так и нет.  — А разве это не весело?  — Мне нет.  — А тебе никогда не весело! Вечно ты хмурый. Разве тебе грустно?  — Да.        Я перестала смотреть на кладбище, за которым внимательно следила на протяжении всего нашего разговора, и повернулась к Максу. По глазам проще всего понять, грустно человеку или нет. Но в этих зелёных глазах нечего читать. Там пустота и безразличие. Глаза ученика, который сидит на невероятно скучном уроке. Вот такие же и у него. Правда, зелёные. Это уже немного меняет картину.  — Тебе не грустно. Ты это брось, — сказала я.  — Грустно.  — Не понимаю.        Он продолжал смотреть в сторону, только под подбородок с маленькой ямочкой положил руку. А потом вдруг сказал:  — Очень грустно, всё очень грустно — живём всю жизнь как идиоты и в конце концов умираем.  — Я готова поспорить!  — Тебе не с кем спорить. Автора этих слов рядом нет.  — Автора? — не поняла я.  — Автора. Это цитата из одной книги. Чарльз Буковски написал. Он мне не нравится.  — Так зачем ты его цитируешь?  — Если он мне не нравится, это ещё не значит, что я не люблю его книг.  — Но разве ты согласен с этими словами?  — Конечно. А ты разве нет?  — Нет! Мы не живём как идиоты.  — Мы караулим какого-то воображаемого друга, который был у тебя год назад.  — Чёрный Сторож никогда не был мне другом!  — С той частью, что он воображаемый, выходит, ты согласна? — Брось свои психологические штучки. И знаешь что?  — Что?  — Давай позвоним Диме! Подшутим над ним, — весело сказала я, уже доставая телефон.       Макс сощурил глаза, посмотрел на меня и как-то совсем взрослым и осмысленном голосом заговорил:  — У тебя нет никакого последовательного хода мыслей. Мы говорим о том, как грустно живут люди, а ты зачем-то про Диму вспомнила. Хотя это нормально. У женщин нет логики.  — Ещё слово и я чем-нибудь в тебя запущу.  — За что? За правду?  — Кто сказал, что ты говоришь правду?  — А я, по-твоему, ошибаюсь?  — Да. Что за глупые слухи о женской логике? Кто их вообще пустил?  — Они не глупые. Это даже не слухи. Скорее сухие факты.       Я отложила телефон в сторону и бросила на Макса вызывающий взгляд. — Говори. Говори свои факты.  — Тут много говорить не надо. Просто скажу, что женщины бесполезные. Единственная польза от них — продолжение рода. Да и эта затея мне не нравится. Лучше бы человечество вымерло совсем. Меньше проблем.  — Что значит, бесполезные? Будто бы от мужчин много пользы!  — Побольше будет. Просто подумай над таким вопросом: кто самые выдающиеся учёные, музыканты, философы, писатели? Много среди них женщин?       Я закрыла глаза и начала перечислять моих любимых писателей. Шекспир, Ремарк, Кафка, Хеменгуэй. Да, что-то женщин среди них не много. А музыканты? Кто приходит сразу на ум? Конечно же Бетховен, Моцарт, Вивальди, Чайковский. А наука? Там женщин не больше.  — Ну что? — спросил у меня Макс.  — Я знаю, в чём дело…  — В чём?        Он не верит, что я знаю. Но я сейчас его осажу.  — Это заговор! Мужской всемирный заговор! Вы просто не даёте нам никакой свободы! Ведь раньше женщины даже голосовать не имели права!  — Э, куда копнула! Ты точно параноик. Склонности к теории заговора…  — Я не склонна! Я знаю, что так оно и есть! Слушай! Ведь это ещё от самой древности исходит! Религия. Вот возьмём Библию. Там ведь сплошь мужики! Ной, Моисей, кто там ещё был? Не помню! Даже бога в образе мужчины постоянно представляют! Я разоблачила заговор!  — Буйный параноик. Ты хоть понимаешь, что сейчас это всё сама выдумала?  — Я так и думала, что ты не будешь со мной соглашаться. Мужская солидарность. Не можешь подвести свою сторону, да?  — Больше я с тобой на такие темы говорить не буду.  — Почему? — сразу же остыла я.  — Ты слишком близко всё воспринимаешь. Я просто глаза тебе захотел на что-то открыть, а ты уже собираешься искать заговорщиков, чтобы их распять.  — Распять? Хорошая идея!  — Ну-ну, а я о чём?  — Подожди, постой! Ты ведь не серьёзно сейчас?  — Серьёзно. Живи и дальше в своей лжи, если не можешь воспринимать всё сдержанно и холодно.  — Зачем сдержанно? Зачем холодно?  — В таких делах эмоциям нет места. На всё нужно смотреть со стороны разума, а не со стороны сердца.  — Но я так не могу. Ты меня впечатлил, вот я и вскипела. Думаешь, мне нравится такой ход событий, который ты описал? Думаешь, меня устраивает, что женщины ничего важного для мира не сделали?  — Думаю, что нет. Но, знаешь, — он заглянул мне в глаза, — лучше жить в хоть какой-то правде, чем в лжи. Мне ведь самому тяжело всё это осознавать.  — Разве? Глядя на тебя, кажется, что тебя просто плевать на всё, что происходит вокруг. Плевать на то, что заставляет меня злиться и возмущаться.  — Нет, тебе только кажется, — он виновато и немного грустно улыбнулся. — Хотелось бы быть таким же бесчувственным, каким я всем кажусь. Ведь на самом деле я чувствую то же, что и ты. Мне горячо. Нет, мне адски жарко, но я не поддамся. Миром правят спокойствие и хладнокровие.  — Ты не прав. Нельзя всё хоронить внутри. Чем больше в тебе накапливается гнева, тем менее чётким становится мир в твоих глазах. Как ты вообще живёшь? — вырвалось у меня.  — Как-то живу. Я ведь понимаю, что не знаю всей истины.  — Знаешь, — почему-то уверено заявила я.       Он улыбаться не хотел, но не смог всё-таки сдержаться и улыбнулся. Ему это приятно. Всем глубоко в душе приятно, когда их переоценивают.       Да, мне нужно рассказать вам что-то о Максе! Он никогда не улыбается просто так. Я сразу этого не замечала, а потом поняла. Он улыбается только тогда, когда ему действительно хочется. Хотела бы я так же! Но нет. Я улыбаюсь постоянно. Улыбаюсь всегда, улыбаюсь продавцам в магазинах, улыбаюсь друзьям и родителям, улыбаюсь новым знакомым. Хотя моя улыбка ещё не значит, что вы мне приятны. Это всё — хорошее воспитание. Если бы не мои манеры, я бы непременно сказала, чем я считаю большинство людей. Но, увы, манеры не позволяют мне сделать этого. — Я не могу ничего назвать единой истиной, — говорил мне Макс. — Поэтому я ничего не знаю. И поэтому я особо не беспокоюсь. И всем остальным советую не переживать, когда всё из пыли-то. — То, что ты пыль — это разве не причина, чтобы переживать? — не согласилась я. — Нет. Это и есть самое главное. Просто всем нужны причины, все любят накручивать. А так мы всего лишь часть чего-то всеприсутствующего и огромного.  — И тебя это совсем не волнует?       Мне вовсе не хотелось быть частью чего-то. Я хотела быть собой.  — Нет. Может, и волновало года два назад, но сейчас уже нет. Ты просто соотнеси размеры вселенной и человека. Человек ничто. Это абсурд. После такого все причины кажутся ничем. Не понимаю, почему это никто не осознаёт. Всё равно, что бы ты не делал, на всём мире это не отразится. В глобальном смысле, — он смотрел в мои широко открытые глаза и продолжал. — Но эго людей безгранично. Разве можно их за это судить? Отнюдь. Ведь раньше, хотя какое там раньше, сейчас тоже, за такую пыль, как земля, шли войны с миллионами жертв. Это и есть цена того, что человек безгранично мал перед реальным безразличием и абсурдом окружающего его всего. Поэтому он пыль. В мельчайшим смысле этого слова, но не в оскорбляющим.       Ну, что я могла на это ответить? — Это грустно. И плохо, — вздохнула я.       Почему-то его это разозлило. — Плохо? Ничего нет хорошего, ничего нет плохого. Всё это просто слова, оболочки.  — Как же мне нравится с тобой говорить!  — Тебе просто нравятся сложные темы. И это нормально. Мы склонны любить сложные вещи, которые не понимаем, хотя всё-таки гораздо разумнее было бы любить то простое и понятное, что окружает нас каждый день.       Вот с таким человеком я беседовала все летние ночи. Мы часто говорили о чём-то, что казалось мне чем-то очень важным, но далёким. Иногда мы просто несли чепуху и старались хохотать не слишком громко. Несколько раз мы даже шутили над Димой и тот, в одной пижаме, выбегал на улицу. Смысла в том, что мы делали, не было, да мне тогда ещё и не нужен был смысл. Я просто хотела ощущение того, что занята чем-то важным. Ощущение такое было, поэтому я не нервничала и находилось в само что ни на есть спокойном состоянии духа.        А потом всё перевернулось с ног на голову.       Мы с Максом сидели на подоконниках наших окон. Он следил за кладбищем, а я болтала о чём-то и смотрела в небо. На самом деле, я не очень люблю смотреть в небо. Оно такое огромное. А я нет. Величие ночного неба угнетает. Хотя иногда оно мне и нравится. Отчего-то у меня бывают времена, когда ночное небо видится мне чем-то прекрасным и романтичным, а потом наступают такие времена, когда небо со всеми его бесчисленными и холодными звёздами начинает меня пугать.       Но небо и мои скучные разговоры не о чём, мне надоели очень быстро. — Ну, расскажи, расскажи мне ещё что-нибудь интересное! Хотя бы одну маленькую историю, — умоляюще попросила я.  — Интересные истории — это не ко мне, — отмахнулся Макс.  — Ещё как к тебе! Ты ведь такой интересный!       На его лице снова всплыла улыбка, которую он не умел контролировать. — Интересные люди и люди с интересной жизнью — это не одно и тоже. Не было со мной никаких интересных историй. Всю свою жизнь я нахожусь в состоянии полного вакуума по отношению к чему-либо интересному. — Это не страшно, не переживай. Вот поймаем Черного Сторожа, и тебе будет, что рассказать. Не каждый день ведь встречаешь призраков. — Мы никого не поймаем. Призраков не существует. Вообще, никакой мистики не существует. Человечеству просто-напросто нравится выдумывать всякие сказки: мистика, религия, заботливое правительство.       Хотелось мне его перебить. Хотелось мне с ним поспорить. Но зачем спорить, когда согласен? Поэтому я на некоторое время замолчала. Но долго молчать мне не удалось.  — Жаль, что тебе нечего рассказать. Так скучно, — протянула я и добавила: — И ещё мне так жарко. — А это здесь причём?  — Просто так сказала.  — Никакой логики.  — Вечно ты про логику? Сдалась она тебе! Женился бы ты на ней!  — Хэй, расслабься, не кипятись. Единственная история, которую я могу тебе рассказать, это история, как наука. Про войны всякие, про договора, про…  — Нет уж, не нужно! История — полный обман. Мы там лично не присутствовали и свечку не держали. Сегодня ужасно жарко.  — Есть такое. Наверное, из-за этого меня так в сон клонит.  — Эй! — крикнула я. — Не прогибайся под системой организма: не спи, рискуй, принимай наркотики. Устрой анархию в своём мясе! — Я не против, но Дима не одобрит, — и тут он осёкся.       Его бледная кожа стала ещё бледнее. Я всегда думала, что бледнее уж некуда, но нет, вот она — белая, как мел, кожа. Расширенные и удивлённые глаза. В руках у него уже был телефон. — Алло, Дима!       И только тогда я поняла, что происходит. По кладбищу, за которым мы так давно следили, блуждала чёрная-чёрная фигура. Когда я снова посмотрела на соседнее окно, то оно уже было пустым.       Бесшумно, я спустилась на первый этаж, тихо открыла дверь и оказалась на улице. Дима, уже совсем не сонный, и Макс стояли прямо перед моим домом. Мы не сказали друг другу ни слова. Просто вместе рванули со всей скорости в нужную сторону.       У меня в голове был ветер. Не в прямом, конечно, смысле. Я просто не соображала, что делаю. Я просто неслась, сломя голову, и наслаждалась тем, как ветер обдувал разгорячённое лицо. И мыслей о том, что вот, наконец, случилось что-то на самом деле интересное, у меня не было. И страшно мне не было. Мне просто нравилось бежать по пустой ночной дороге.       Но кладбище, казавшееся издалека таким маленьким, начало увеличиться. Я и не заметила, как мы остановились перед воротами. — Что теперь? — прерывистым из-за бега голосом, спросила я. — Мы пойдём, а ты жди тут, — сказал мне Дима, который почему-то совсем не запыхался.  — А почему это я должна упустить всё самое интересное и ждать тут?  — Это же опасно. Если что-то случится, то кто-то ведь должен выжить, чтобы поведать всем остальным эту историю.       Я подняла на него удивлённые глаза. Только теперь я осознала, в какой ситуации нахожусь. Мне стало страшно, и Дима это заметил. Он рассмеялся:  — Ты что? Ничего не случится, просто кто-то ведь должен загородить единственный выход.       Макс и Дима исчезли за жутко проскрипевшей калиткой, а я осталась стоять совершенно одна. Уж лучше бы я пошла в центр всех событий! Стоять одной у кладбища ещё как жутко, я вам скажу. Где-то несколько раз прокричала сова. Я всё думала о том, что буду делать, если поседею от страха. Мне, наверное, пришлось бы красить волосы. В какой цвет?       Страх ушёл быстро, когда я стала думать на отвлечённые темы. Парней не было долго. Я уже начинала злиться, когда увидела их приближающиеся силуэты. Не в силах ждать, я бросилась навстречу. — Что? Что это было? Почему я осталась?! Всё самое интересное пропустила, да?!       Дима и Макс засмеялись. По ночному кладбищу пронёсся громовой хохот. — Вы чего? — растерялась я.       Дима вытер, выступившие на глаза, слёзы и сказал:  — Ты не за что не догадаешься, в чём дело!  — В чём?! Говори же, ну!  — Это был, — тут он снова засмеялся.        Дальше он не мог говорить. Смеялся и не мог успокоиться. Я повернулась к Максу, а тот протянул мне красную розу. Я взяла её в руки, понюхала, а потом спросила:  — Роза, конечно, чудесная, но, чёрт возьми, я жду рассказа! Кто это был? И, стой, откуда роза?  — Это был какой-то бродяга. Собирает цветы на кладбище, а потом продаёт. Ничего интересного. Я же говорил, что призраков не бывает.  — Вечно ты…       И тут я вдруг поняла:  — Так это роза? Она могильная? Это кладбищенская роза?!  — Да, — рассмеялся Макс.        Нет, как он смеет? — Идиот! — возмутилась я.       И что есть силы, я ударила его этой красивой красной кладбищенской розой. Я думала, он поднимет руки, но он этого не сделал и получил удар прямо по лицу. Роза упала, в воздухе медленно опускались несколько оторвавшихся лепестков, а на лице у Макса появилась царапина с медленно выступающими капельками алой крови.        Он молчал. Я тоже. — О, может быть заражение! — сказал с видом знатока Дима. — Не будет никакого заражения, — уверенно сказал Макс и аккуратно дотронулся до лица.  — Извини, я же не знала, что ты такой тормоз и ничего не сделаешь, — извинилась я.  — Лучше бы молчала, — сказал мне Дима.        Мы зашагали прочь. Нечего нам на кладбище делать. Скучнейшее кладбище. На нём даже никаких призраков нет! Только бродяги, собирающие розы. И розы, причём, отвратительные! Хотя бы шипы обрезали бы! А то страдают из-за них всякие несчастные люди, которые жутко тормозят. Ведь не моя вина, что Макс поранился. Это вина тех, кто выпускает в продажу розы с шипами.       Мы шли медленно. Дима и Макс наперебой обсуждали свои впечатления, а я молчала. И это странно потому, что это я обычно говорю без остановки, а не они. Но я была слишком впечатлена. Над нами светили фонари, светили странными нереальным светом, а в этом свете всё казалось каким-то необычным и даже сказочным.       И Макс тоже.       Не знаю почему, но мне очень нравилось его воодушевлённое лицо в этом свете. Бледное лицо с глазами самого чудесного цвета. И царапина. Больше всего мне нравилась царапина на щеке. Царапина, которую оставила я. С этой царапиной он даже выглядел лучше. Я молодец. И за что это мне пришлось извиняться? Он меня ещё благодарить должен! — Ты чего так пялишься? — весело спросил Дима.       Говорить о том, как идёт царапина его лучшему другу, я не хотела. У него ведь нет такой чудесной красной полосы на щеки, ещё завидовать начнёт. Неловко себя почувствует.       Поэтому я соврала. — Я вот иду и думаю: Макс так побледнел, когда впервые увидел на кладбище тень. Это значит, что он испугался. А если он испугался, то у него должны были поседеть волосы! Стой на месте! — приказала я парню с прекрасной царапиной на щеке и стала пристально осматривать его чёрные-чёрные волосы.       Ко мне присоединился Дима.  — Вы чего? Совсем уже? — бурчал Макс, но даже не делал попыток освободиться от нас.  — Вот! — крикнула я.       По пустой улице пронеслось эхо. А потом тихий вскрик — это я выдернула совершенно белый волос.  — Он поседел! — сказала я восхищённо.  — Ты от страха поседел, — улыбнулся ему Дима.  — Это всего лишь один волос.  — Но это же что-то значит! — вдохновлённо сказала я.  — Ничего. Это один волос из миллиона, наверное.  — Тогда ты на одну миллионную трус.  — Ну, отлично, блин.  — Подожди, — улыбнулась я, — но на без одного миллион ты храбрец и герой.        На его лице снова замаячила улыбка. Мне нужно это запомнить. Из этого типа можно верёвки вить, если ему как следует льстить.        Стоя перед моим домом, мы ещё долго говорили, а потом пошли спать.       Утром следующего дня, все трое, мы снова встретились, но только мы встретились, как моё настроение сразу же упало куда-то вниз.  — Это ещё что такое? — сказала я вместо приветствия. — Ты о чём? — растерянно улыбаясь, спросил Дима.  — Что с ним? — я указала на Макса.  — Что со мной? — испуганно спросил он.       Дима растерялся, а я тут же заговорила:  — Где твоя царапина? Я тебя вчера розой по лицу ударила, где царапина? Тебе ведь так шло! — Ого! — Дима присвистнул.       Царапины действительно не было. Совсем. Даже маленького шрамика не осталось. Будто никогда и не было вовсе. — Она не могла так быстро затянуться и зажить. — Вот именно! Он будущий врач, он знает, о чём говорит.       Макс провёл рукой по лицу. Потом удивился.  — Так не бывает, — сказал он растерянно.        И тут у меня родилась просто гениальная мысль.  — Я знаю, в чём дело! Это был не просто бродяга. Это непременно был призрак бродяги! И роза призрачная! Что-нибудь из другого измерения! Поэтому и шрама никакого не осталось даже! Потому что это была ненастоящая царапина! — Что за бред? — нахмурился Макс.  — Попробуй объяснить лучше.        Он даже пробовать не стал.  — Не отрицай, это всё очень странно! Мистика. Никто никогда не узнает, с чем вы вчера столкнулись на самом деле! Грандиозно! Именно то, чего я и хотела! Потрясающе!       И весь оставшийся день я была радостно взбудоражена. Правда Макс был ещё более задумчивым, чем всегда. Он никак не мог смириться с тем, что что-то интересное произошло именно с нами. Всю жизнь он был твёрдо убеждён в том, что в мире нет и не может быть чего-то мистического и необъяснимого. Он всегда всё основывал на логике. И теперь, когда никаких объяснений, кроме моих, найти было невозможно, его старые взгляды с оглушительным грохотом рухнули.       Ну, а я была счастлива. Мне хотелось чего-то необычного и удивительного — я это получила. Но как же этого мало! Я не этого хотела. Нужно продолжать поиски. Впереди ещё целое лето! И я уверена, что нас ждёт что-то по-настоящему великое и грандиозное!