Анна Фаер

— Дима! Эй, проснись! — тревожно сказала я.        Ничего себе, как сложно его растолкать и заставить проснуться!  — Что? — сонно спросил он, протирая глаза.  — У меня температура? Я чувствую себя не так, как всегда! Я заболела?       Мне было очень тревожно. Я даже не помню, когда болела в последний раз, поэтому мне тяжело понять было, что со мной происходило. Но то, как я себя чувствовала, мне совсем не понравилось.        Прохладная ладонь Димы легла мне на лоб. Он внимательно посмотрел на меня своими серыми спокойными глазами и сказал:  — Ты вся горишь.       Новость мне эта не понравилась. Я заболела! Я! Как обычный ничем не примечательный человек! Что стало с моим невероятным иммунитетом?  — И что я должна делать?  — Вставай, нужно отвести тебя домой, — раздался откуда-то сверху голос Макса.        Он был уже собран. Наверное, даже успел позавтракать. Но, в любом случае, выглядел он свежо. Нет, конечно же, он казался злым и не выспавшимся, однако ведь это его нормальное состояние.        Дима встал на ноги и потянулся. Потом он вдруг дотронулся до головы.  — Чёрт, — простонал он. — Зачем я вчера пил? Макс, принеси мне воды.  — Сам принеси, — ответил тот сухо. — Нашёл себе прислугу.  — Подожди, — сказала я Диме. — Я с тобой!        Мы пошли на кухню. Мне было плохо, когда я лежала, укутавшись одеялом, а теперь, когда я встала на ноги, всё стало ещё хуже.        На кухне за столом сидели Мстислав и Кира. Мстислав пожелал доброго утра и как-то странно усмехнулся. Кира была слишком занята, чтобы даже заметить нас. Она управляла игрушечной лошадью, бегающей по столу и норовящей забраться в тарелку к её брату.        Дима осушил стакан воды. Потом ещё один. И ещё один.  — Сушняк, — сказала я ему, улыбнувшись.        Я не смогла выпить и стакана. Мне ужасно болело горло. В дверях появился Макс.  — Иди домой и собирайся в школу. Ещё есть время, — сказал он Диме, а потом обратился ко мне: — А с тобой, что мне делать?  — Я не знаю. Но я заболела, — сказала я, закашлявшись.  — Вижу, — он задумался и зажмурил свои изумрудные глаза. — Ладно, тебя нужно отвести домой.  — Нет. Я не вернусь.  — Придётся.        Я обернулась по сторонам. Искала Диму, который бы заступился за меня. Но он уже куда-то исчез.  — Я не хочу идти домой. Там родители.        Я говорила коротко. Мне нужно было прикладывать огромное усилие. Каждое слово больно царапало мне горло.  — Фаер, ты сейчас не способна думать. У тебя температура, да? Поэтому просто делай то, что я говорю.  — Нет, — сказала я упрямо.  — Да. Сейчас я отведу тебя домой, а ты не будешь сопротивляться.  — Но…        Я хотела что-то сказать, но снова закашляла.  — Твоих родителей нет дома, если ты переживаешь. Они уже выехали.  — Да?  — Да, пойдём.        Я пошла за ним в прихожую. Там меня встретил Фаер. Он весело махал своим пушистым хвостом. Я не стала его трогать, не стала его обнимать, как это обычно делаю. Он удивился, посмотрел на меня вопросительно и ткнул своим холодным носом мне в ногу. Я оттолкнула его: у него слишком холодный и мокрый нос.        Макс дал мне какую-то куртку, накинул на себя пальто. Мы вышли на веранду. Дождь всё ещё неугомонно лил. Наверное, он лил всю ночь и будет лить весь это день, и весь следующей. Наверное, он будет лить всю неделю. Весь месяц. И, в конце концов, этот до одури противный мне город полностью затонет.        Я сделала шаг и пошатнулась. Макс схватил меня за локоть, открыл зонт. Мы быстрым шагом пошли ко мне. Я достала из секретного места на веранде ключи, открыла дверь. В прихожей уже не горел свет. Здесь пахло дымом от папиных сигарет. Интересно, сколько он выкурил за эту тревожную ночь? Думаю, очень много. А ещё здесь пахло едва уловимыми мамиными духами. Я чувствовала себя дома. Чувствовала, что всё закончилось.  — Ну, я пойду, — сказал со своей обычной сдержанностью Макс.  — Нет, — я хотела говорить громко, но у меня не получалось. — Не уходи. Мне ведь нужно выпить какую-нибудь таблетку, да? Я ведь ничего в этом не смыслю.  — Жаль, что здесь нет Димы, — вздохнул он, закрывая зонт.        Обтряхнув его от воды, он зашёл ко мне в дом. И я поняла, что хорошо бы было, если бы он из него не уходил. Да, было бы очень хорошо, если бы он остался здесь со мной. От одного его присутствия мне уже немного лучше.  — Что нужно делать?        Макс не понял моего вопроса. Просто посмотрел на меня удивлённо.  — Что мне нужно делать, чтобы я выздоровела?  — Скажи мне, где у тебя лежат все лекарства, и иди в постель.        Я указала ему на нужный ящик в шкафу, и медленно, держась за перила, стала подниматься к себе. Я чувствую себя так, словно мне сто лет, и я уже не на что не годна. Ужасное чувство. Где моя энергия? Где? Как она вообще могла пропасть? Плевать, что я заболела! Я всё равно должна быть такой же бодрой, как и всегда. У меня ведь был неисчерпаемый заряд этой энергии. И куда она теперь подевалась?        Я легла на кровать. Натянула на себя одеяло. Мне всё ещё было холодно. Почему мне холодно, если у меня температура? Разве мне не должно быть жарко? Я повернулась на бок и стала смотреть на дверь.        Вот появился Макс, протянул мне стакан с тёплой водой и таблетку. Я выпила.  — Мне тебе рубашку сейчас отдать? — спросила я у него, чтобы нарушить молчание.  — Потом. Как-нибудь потом.        «Ммм, — подумала я. — Оставлю её себе, он не будет против». Я посильнее укуталась в одеяло.  — Теперь поспи. Ну, а я пойду.        Поспи! Отличный совет человеку, который только что проснулся!  — Стой, не уходи, — я схватила его за руку.        До чего же она у него холодная! Или это моя такая горячая?  — Что?  — Не уходи. Когда я болела, папа всегда сидел рядом, пока я не усну.        О! Сколько, наверное, пришлось приложить ему усилий, чтобы не съязвить и не сказать какую-нибудь колкость! Но он промолчал. Отодвинул от стола стул и уселся на нём. Я сначала смотрела на то, как он тихо сидит, а потом закрыла глаза. Ведь я могу даже и не смотреть на него. Я знаю, что он тут, рядом. Сидит и охраняет мой сон. Значит, всё хорошо. Я заболела, но ничего страшного. Я ведь не умру. Как я могу умереть, когда Макс сидит тут? Никак. Я знаю, что всё будет хорошо.        Я проснулась только вечером. Я даже не знала, вечер ли это. Я совсем потерялась во времени. Мне казалось, что прошло ужасно много времени, пока я спала. А что если уже утро следующего дня? Что если я упустила целый день своей жизни впустую?        Я заворочалась в постели. Открыла глаза. Макса рядом не было, но зато на его месте сидел мой папа. Я улыбнулась. Всё точно так же, как было в детстве. Он всегда сидел рядом, когда я болела. И мне стало так хорошо. Я словно вернулась в детство и снова стала маленькой. Все обо мне должны заботиться, а я могу делать, что захочу и капризничать. Ну, если подумать, то со мной всегда было так. Независимо от возраста.        Мне снова дали какую-то таблетку. Дали выпить что-то тёплое, и я опять захотела спать. Родители не ругались больше, они были испуганы, они просили прощения. Я вышла победителем. Победителем, у которого теперь какие-то серьёзные проблемы со здоровьем. Но это неважно, важно то, что я победила. Всем придётся теперь признать мою независимость и свободу. Мой бунт был не зря.        Я очень долго спала. Очень долго и тревожно. Когда мне становилось жарко, и я сбрасывала с себя одеяло, мне снился странный белый квадрат, но стоило мне озябнуть и накинуть на себя одеяло, чтобы стало теплее, белый квадрат медленно разрастался, менял свой цвет и превращался в красный прямоугольник. Потом мне снова становилось жарко, я снова сбрасывала с себя одеяло, и прямоугольник превращался в квадрат. И так всю ночь.        Зато, когда я проснулась утром, мне стало лучше. Я долго лежала в постели с закрытыми глазами: прислушивалась. В доме было тихо. Пусто. Я одна. Отлично.        Вы, наверное, заметили, что я не очень-то люблю оставаться в одиночестве. Мне всегда нужно чьё-то присутствие. Но не сейчас. Сейчас я хочу быть одной. Когда я начинаю болеть, всегда наступает такой момент, что мне становится ужасно тесно с другими людьми. Хочется забраться с головой под одеяло, забаррикадироваться подушками и не высовываться из своего убежища целый день.       Но сейчас я дома одна. Всё пространство вокруг только моё. Всё хорошо. Я села на кровать, стала снимать с себя рубашку Макса. Она, конечно, очень хорошая, но я люблю свою пижаму сильнее. Потому что она моя.        Я пробралась на кухню. Нужно найти чего-нибудь поесть. Я ведь знала, что не ела уже давно, знала, что я голодная, но почему-то есть мне всё равно не хотелось. Поэтому постояв чуток перед открытым холодильником, я решительного его закрыла. Не буду себя заставлять. Буду слушать своё тело, хотя бы когда болею. Может, потому и болею, что никогда его не слушаю. Но ведь это так глупо, слушать своё мясо! Слушать нужно мозг! Я решительно налила себе апельсинового сока. Да, хорошо, что он оказался на столе. Но, на самом деле, это ни капли не удивительно. Все, кто знает меня, знают и мою страсть к этому соку. Поэтому родители, которые всё ещё чувствуют на себе вину за мою болезнь, просто не могли оставить меня без сока. Апельсиновый сок для меня — это то же самое, что чай для Димы. Настолько всё серьёзно.        Я взяла с собой стакан и вышла из кухни. У меня в прихожей очень широкие подоконники, а прямо под ними, наверное, проходят какие-то трубы. Я не знаю, что там проходит, но сидеть на этих подоконниках очень тепло. Я принесла туда плед, взяла подушку и медвежонка, без которого я никогда не ложусь спать, и устроилась на широком и тёплом подоконнике.        Сделала глоток апельсинового сока. Стала вспоминать. Лет пять назад, я тоже заболела. Так же сильно, как и сейчас. Только тогда я была младше. Тогда у меня впервые температура была выше сорока. И, что хуже всего, я тогда уже знала, что при температуре в сорок два градуса можно умереть. У меня было сорок один градус. Мне дали таблетку, сказали уснуть, сказали, что всё будет хорошо. Но я не уснула. Я отвернулась к стене, закрыла глаза и стала думать о том, что я могу умереть. Я впервые осознала, что мне придётся умереть. Может быть, не сейчас, но потом. Весь тот вечер я об этом только и думала.        Что было бы, если бы я умерла? Ничего! Меня бы похоронили на каком-нибудь кладбище, и на этом всё. Друзья бы погоревали, все бы стали говорить о том, какой я была славной. Родители бы переживали. Но что было бы лет, скажем, через двадцать? Кажется, не такой уж и большой срок. А за это время столько всего бы изменилось! А я бы этого даже не увидела. И, что пугало меня сильнее всего, про меня бы стали забывать. Все мои друзья, все, кто любил меня когда-то, уже бы даже не помнили моего имени. Родители бы уже не приходили так часто на мою могилу. А когда они бы сами умерли, то больше никто никогда не приходил бы. Разве что, какой-нибудь странный человек, которому нравится блуждать и читать надписи на надгробных плитах, остановился бы перед моей могилой. Он бы ухмыльнулся. «Всё, что от неё осталось, — это имя», — так бы он подумал. И он бы имел на это право. Он ведь был бы живым. А я уже нет.        У меня по спине пробежали мурашки. Я сделала глоток апельсинового сока. Мне нравится этот сок. Он подбадривающий. Такой свежий, сладкий и при этом немного кислый. Он будто бы наполнен жизненной силой. И когда пьёшь его, чувствуешь, что жив. Не знаю, как вам это объяснить. Может быть, это невозможно. А может быть, найдётся кто-то, кто чувствует то же самое, кто меня понимает.        В окно застучал косой дождь. Маленькие капельки медленно катились по стеклу. Я стала наблюдать за ними. Глупый дождь. Из-за него я сейчас болею. А потом у меня в голове вдруг мелькнул Алекс, закусывающий губу.        Ну, конечно! Конечно, вся вина лежит на нём! Если бы он не стал открывать мне глаза на реальное положение вещей, то я бы не стала бунтовать, я бы не стала себя так странно вести, как делала это вчера. Но он! Он меня подтолкнул на это. И знаете? Я, чёрт возьми, рада! Может, мне из-за него сейчас и плохо, но я благодарна! Это очень хорошо, что я открыла на всё глаза!        Теперь уж я ясно вижу, что медлить нельзя. Теперь я вижу, что нужно действовать, нужно спасать мир, который разваливается прямо у меня в руках. И ничего страшного нет в том, что другие этого даже не замечают. От отчаяния они нацепили розовые очки и стали твердить, что всё нормально, всё хорошо. Но я-то вижу, что всё ни черта не хорошо! Всё очень плохо. И именно поэтому я и собираюсь действовать.        И Алекс тоже будет действовать. Мы с ним вдвоём со всем справимся. Нашего желания и стремления хватит, уж будьте в этом уверены! И мы сделаем мир лучше. Мы сделаем его чище и добрее! Никому больше не будет страшно, никому больше не будет обидно. Наступит такой день, когда человечеству можно будет снять его розовые очки. И люди не захотят их надеть обратно. Они скажут: «А всё не так уж и плохо. Да, всё совсем не плохо! Ведь как хорошо, а?»        И это сделаю я. Я. Конечно, Алекс тоже. И Дима, если уж на то пошло. Ну, конечно, Макс тоже станет нам помогать. Ведь одной я такую большую работу никак не смогу провернуть.        Я прижала к себе игрушечного медведя и посмотрела на серое осеннее небо. Оно висело низко-низко, оно угнетало, давило. И мне стало не по себе. Мне стало тоскливо. Я горько усмехнулась: уж не оттого ли я хочу сделать мир счастливее, что сама несчастна? Я чувствую страх, очень много страха, поэтому я хочу сделать мир, в котором было бы не страшно. Любая несправедливость для меня, как сильная пощёчина, поэтому я хочу, чтобы всё было честно и справедливо. Наверное, я меняю мир совсем не для человечества, а для себя.        В доме было тихо и пусто, только на стене громко стучали часы. И я пожалела, что осталась одна. Нет-нет, я не хочу быть одной. Одной мне становится плохо. Мне страшно одной.        Хорошо Максу. Он, наверное, никогда не бывает один. К нему вечно пристаёт его маленькая сестра, да и брат тоже. А ещё у него есть Фаер. Хотя, наверное, Макс этого не ценит. Не знаю почему, но я просто уверена, что одиночество его никогда бы не расстроило и не выбило из колеи. Он наслаждается одиночеством. Горькое одиночество, горький кофе и какой-то горький тон. Вот и весь Макс.        А всё же жаль, что у меня нет собаки. Мне бы разрешили её завести, но я сама не хочу. Мне не нравится, что они живут не так долго, как люди. Ты успеешь полюбить собаку, она станет тебе другом. А потом умрёт. Все всегда умирают. И это не даёт мне покоя. Это точит меня изнутри. Вот если бы у меня была собака, а потом она погибла, что бы со мной случилось? Ведь я бы не перенесла этого. Я, наверное, как бы это глупо сейчас не прозвучало, сама думаю и веду себя, как собака.        Вы видели, как собаки сторожат своих хозяев, даже когда те умерли? Они ведь даже врачей не подпускают! Они никого не подпускают, они не хотят, чтобы самого важного человека в их жизни, забрали куда-то. Рассказать вам, почему? Конечно же, рассказать. Вы точно не понимаете. Но я понимаю. У собак нет своего «я». Они видят себя в своём хозяине. Для них весь мир только в нём. Поэтому смерть хозяина для собаки равноценна своей собственной смерти. Они просто больше не живут. Их души умирают.        Если бы такие собаки были людьми, то они бы были людьми недолго. Они бы в следующий же вечер нашли табуретку и верёвку, вздохнули бы тихо и повесились. Может быть, сказали бы ещё что-нибудь напоследок. Что-нибудь такое: «Зачем телу жить, когда я чувствую, что душа умерла?» Собаки-суицидники.       «А я, собственно, зачем живу?» — промелькнуло у меня в голове.        О, нет…        Только этого мне не хватало! Это худший вопрос, который я могла бы себе задать! Как только я задаю себе этот вопрос, для меня окружающий мир исчезает. Появляется новый. Ещё более тёмный. Да, поверьте, может быть и темнее, чем он есть. Я начинаю видеть во всём исключительно плохое, особенно в себе. И абсурдность всего того, что происходит вокруг, прорисовывается более ясно. Всё начинает казаться бессмысленным. И длится это до тех самых пор, пока Дима не выкинет какую-нибудь забавную штуку. Только тогда я отвлекаюсь и просто забываю о том, что так и не нашла ответ на этот вопрос. А зачем, собственно, я живу?        А вы живёте зачем? Можете ответить? Нет? То-то же.        Не знаю, что бы со мной случилось к вечеру, если бы мои мысли резко не оборвались. Кто-то звонил в дверь. Я лениво спустилась со своего уютного места на подоконнике. Посмотрела в глазок, заулыбалась до ушей и поспешно отворила дверь.  — Ты как? — спросил прямо с порога Дима.  — Лучше, — я сделала приглашающий жест.       Они вошли, стали разуваться. Я улыбалась.  — Ты уверена, что тебе лучше? — спросил Дима с тревогой. — У тебя глаза лихорадочно блестят.  — Просто она рада, — ответил вместо меня Макс.        Правильно ответил.  — Держи, — он протянул мне два пакета.  — Это что?  — Здесь апельсины, — указал на один из пакетов Макс. — А здесь твоя одежда. Ты забыла её у меня.  — Апельсины? Фи, — поморщила я нос. — Это так скучно! Почему больным всегда носят апельсины? Почему? Один и тот же сценарий!  — Потому что, — хотел начать объяснять мне свои медицинские штучки Дима, но я его перебила.  — Не надо! Просто знайте, что если мне нравится апельсиновый сок, то это ещё не означает, что я люблю апельсины.  — Ты их любишь, — закатил глаза Макс. — Тебе просто нужно повозмущаться. Ты без этого не можешь.        Я уставилась на Макса. Он совершенно спокойно смотрел на меня в ответ. Мы не моргали. Я не моргала потому, что моргнуть первой означает признать его правоту. А почему не моргал он, я не знаю. Но в любом случае, я была в выигрыше. Мне приятно смотреть ему в глаза. Я уже описывала вам, какие они потрясающее? Ведь они удивительно потрясающее! Но, наверное, если я ещё раз скажу, какие они изумрудные, вы устало вздохнёте, покачаете головой и уйдёте куда-нибудь подальше.        Поэтому я не буду. Не буду описывать вам его глаза самого удивительного цвета во всём мире.        У меня по щекам потекли слёзы. Я не плакала, нет, просто я действительно долго не моргала. Макс это заметил и моргнул, наконец. Наверное, поддался! Решил меня пожалеть! Дурак.  — Дима, чай, — сказала я, вытерла мокрые от выступивших слёз глаза и пошла на кухню.        Уже скоро мы сидели за столом. Мы с Димой пили чай, Макс — кофе.  — Что в школе? — задала я самый ужасный и скучный вопрос, который только можно было задать в моём положении.  — На этой недели три контрольные.  — И я всё пропущу, да! — обрадовалась я. — Лузеры!        Макс только покачал головой.  — Ты снова в своём бодром духе, — сказал Дима, слегка улыбаясь. — Это хорошо. Идёшь на поправку.  — Ты в конце недели выходишь с больничного? — спросил неожиданно Макс.  — Да, а что?  — Каникулы начнутся.  — Да! Потрясающе! Удача меня любит!  — Можешь так не орать, хотя бы когда болеешь? — спросил Макс, поморщившись.  — Нет! Я буду орать, пока у меня будет возможность!  — Посмотри до чего дооралась.        Я сразу же замолчала. Макс, как ни в чём не бывало, сделал ещё несколько глотков кофе. А потом как-то неожиданно резко поставил чашку на блюдце.  — Вспомнил что-то? — поинтересовался у него Дима.  — Да, — по-обычному спокойно сказал он. — Ещё со вчерашнего вечера хотел кое-что спросить.  — У меня? — удивился Дима.  — У тебя. Ты вчера под дождём признавался в любви Фаер? Или я чего-то не понял?        Я закашлялась, подавившись чаем. Бросила на Макса злой взгляд. Он слышал хоть о каких-то рамках? Он вообще знает хоть что-нибудь о культуре поведения?        Ответа никакого не последовало. Дима просто впал в ступор.        Почему он такой неловкий, когда нужно быть решительным? Но ничего, если он не может быть решительным, то решительной буду я. С каменным лицом я взяла свою чашку с чаем, абсолютно спокойно вылила её на ногу Максу.  — Извини, я случайно, — преспокойно сказала я и протянула ему салфетку. — Держи.        Я думала Макс сразу же начнёт ругаться и орать, а он стал послушно вытирать свои брюки.  — Аккуратнее нужно быть в следующий раз, — двусмысленно посоветовала ему я.  — Ну, а что? Я просто спросил.        Я поняла, что нужно использовать эту ситуацию, чтобы объяснить этим двоим то, что их узкие, прямолинейные, мужские умы сами понять не могут.  — Не нужно о таком спрашивать, — сказала я ему, разрезая апельсин на части. — В любом случае не надо о таком спрашивать, когда я рядом. Это самый глупый вопрос, который можно только задать. Да и к тому же это самая глупая тема, которую можно только затронуть.  — Любовь? — удивился Макс.  — Да. Любви нет. Её не существует.  — Да, но все в неё верят.  — Вот именно! — я заглянула в его изумрудные глаза. — Нормально ли верить в то, чего нет?  — Да ведь все только этим и занимаются.        Я помолчала немного, а потом решительно заговорила:  — Любовь — это глупая и бессмысленная тема. Особенно в том плане, который все подразумевают. Любви между мужчиной и женщиной нет. Просто гормоны, которые заставляют человечество продолжать род. Я согласна признать только одну любовь, любовь ко всему живому на земле. Любовь к каждому человеку. Я только так способна любить.  — Подожди, это уже интересно, — Макс опустил своё круглое лицо на руки, согнутые в локтях. — Ты замуж выходить собираешься?  — Это всё потом! — ответила я решительно. — Я даже не думаю об этом. На первом плане для меня моя цель. Вот станет мир лучше, тогда я, может быть, и задумаюсь над этим. Но только когда мир станет лучше. Я не могу думать о любви, когда нужно действовать! Нет, это всё потом.  — Ты умрёшь старой девой, — хмыкнул Макс и снова принялся за кофе.  — А ты никому не нужным старым пнём!  — А разве я говорил, что не собираюсь жениться?  — Кто на тебе женится? Ты был бы плохим мужем!  — Но всё-таки муж из меня вышел бы лучше, чем из тебя жена!        Пришло время вмешаться Диме.  — Остыньте! На вас оладушки можно печь!  — А я спокойна! — Я посмотрела на Диму. — Ты бы вышел за меня?  — Ты мне предложение делаешь? — растерялся он.        Макс не выдержал и захохотал на весь дом.  — Нет! — покраснела я. — Я просто хотела, чтобы ты сказал да! Нужно ведь доказать Максу, что меня бы взяли в жёны.  — Вот оно что, — ответил грустно Дима.  — Ты чего расстроился? — теперь засмеялась я.        А Дима, кстати, правда расстроился. Это, как показать собаке кость, а потом спрятать её. Ну, собаке может и грустно станет, зато наблюдать за этим весело.        Мы с Максом ещё немного посмеялись, а потом успокоились, чтобы перевести дух.  — О, Дима, у меня тоже есть к тебе вопрос! — вспомнила я.  — Лучше не надо.  — Надо! Что ты имеешь против пингвинов?!  — Да! — вдруг поддержал меня Макс. — Думаешь, у них есть какой-то заговор?  — Конечно же, есть! Вы где-нибудь слышали в новостях о пингвинах? Когда начинает какая-нибудь лихорадка, никто не упоминает пингвинов! Когда начинается какая-нибудь война, снова не слова о них! Подозрительно!  — А вы друг друга стоите, — посмотрел на нас растеряно Макс. — Только ты ещё более сдвинутый. А я ведь всегда считал тебя нормальным.  — Мы, люди, пьющие чай, те ещё! — гордо сказал Дима.  — Может, ты не чай завариваешь? Может это другая трава?        Мы рассмеялись. Время шло чертовски быстро. Всегда так, это закон подлости. Как только встречаешься с друзьями, по которым безумно соскучился, время назло начнёт бежать чуть быстрее. Это закон подлости.        Парни уже одевались в прихожей, когда я с обидой выразила свою мысль. Никого она сильно не удивила.  — Закон подлости есть закон жизни, — безразлично пожал плечами Макс.        Я была не согласна.  — Закон справедливости есть закон жизни! — горячо возразила я.  — Закон справедливости? Разве такой существует? — удивился Дима.  — Скоро будет! Ждите, — сказала я уверенно и вдохновлённо.        Они вышли. Я снова забралась на подоконник. Родители ещё нескоро приедут. А мне снова нужно быть одной. Только я собралась хорошенько расстроиться по этому поводу, как в дверь зазвонили.        Наверное, парни что-то забыли.  — Что ещё? — открыла я дверь.  — Пицца? — передо мной стоял Алекс, протягивая мне квадратную коробку. — До меня дошли слухи, что ты болеешь.        Не знаю, как я удержалась от того, чтобы не броситься ему от радости на шею. Он пришёл, чтобы навестить меня! И он не принёс банальные и скучные апельсины, он принёс пиццу! Алекс пришёл! Чёрт возьми, это удивительно! То, что он пришёл, было чем-то удивительным для меня. Я увела его за собой на кухню и принялась молоть всякую чушь, лишь бы не молчать.  — Что ты будешь пить? — спросила я и добавила: — Вино не предлагаю.  — Я не только вино люблю, — усмехнулся краешком губ Алекс. — У тебя есть молоко?        Я удивлённо достала из холодильника коробку молока. Алекс, ничего не спрашивая, налил себе стакан и поставил его греться в микроволновку.  — Тёплое молоко? — шокировано спросила я. — Ты любишь тёплое молоко?!        Его удивило то, что я так шокирована.  — А что? Имеешь что-то против?  — Нет, ничего, просто, — я замолчала.        Неужели такой крутой парень, как Алекс, любит тёплое молоко? Я понимаю, если бы молоко любил такой милый котёночек, как Дима…  — Знаешь, я думаю, что по тому, что пьёт человек, можно определить его характер. Вот я пью апельсиновый сок, и поэтому я всегда такая энергичная и бодрая, — я указала на полупустую упаковку сока на столе. — Макс пьёт кофе, поэтому он такой прямолинейный реалист. Дима…        Но Алекс не стал слушать про Диму. Дима не нравится Алексу точно так же, как и Алекс не нравится Диме. — Откуда у тебя такие выводы? Про характер человека и его любимый напиток? На чём это основано?        Я презрительно фыркнула:  — Будто мне делать больше нечего, как основывать свои выводы на чём-то!  — Ты такая инфантильная, — ухмыльнулся Алекс и достал из микроволновки тёплое молоко.  — Сам ты инфантильный! Пропитан инфантильностью, как коржики для торта кремом!  — Ты инфантильная и сравнения у тебя инфантильные, — улыбнулся Алекс, попивая молоко.  — А всё-таки, что это значит?  — Что?  — То, что ты пьёшь то вино, то тёплое молоко, — объяснила я.  — Ничего это не значит. Я просто человек, которому нравится молоко и вино, — ответил он просто. — Расскажи мне лучше, как ты умудрилась заболеть? Из-за чего?        Я заглянула в его самоуверенные и избалованные глаза.  — Из-за тебя, милый.  — Из-за меня?  — Да.        А потом он вдруг переключил мышление и спросил:  — Ты сказала «милый»?  — Именно.  — Я не люблю. Не говори так больше.  — Почему? — я не удержалась и добавила: — Милый.  — Прекрати, — грубо обрезал он.        И я сразу же прекратила. Ему сложно перечить. Даже мне.  — А почему тебе это не нравится? — всё-таки не могла уняться я.  — Потому что меня воротит ото лжи. Её так много. Я ведь знаю, что я ни черта не милый. Я злой и жестокий.        Неосознанно я взяла его руку и посмотрела на татуировку. «Evil inside me».  — Нет в тебе зла. В тебе добро.  — Во мне нет добра, — сказал он холодно.  — Может быть, — я решила, что с ним лучше не спорить.  — Ничего во мне нет, — вздохнул он устало.        Я улыбнулась и посмотрела в его тёмные из-за длинных опущенных ресниц глаза.  — Есть! В тебе есть что-то, что очень мне нравится! Что-то решительное и классное!        Он усмехнулся.  — Думаешь, я классный? — улыбнулся он.  — Я уверена! И плевать, что это из-за тебя я заболела!  — Разве? — удивился он.  — Да. Ведь я сбежала из дома потому, что хотела всем доказать свою самостоятельность и свободу. Все говорят, что это твои слова на меня так повлияли.  — Надеюсь, ты не сильно злишься, — сказал он неуверенно. — Мне жаль.  — Вину чувствуешь? — спросила я насмешливо.  — Чувствую, — сказал он на удивление серьёзно.  — Ты не можешь быть злым! — снова сказала я решительно. — Бессмысленная татуировка. Глупая.        Я посмотрела на упаковку молока, которая так и осталась стоять на столе. Меня ужасно интересовал один вопрос.  — А ты умеешь пускать молоко из носа? — спросила я заинтересованно.        Алекс засмеялся, а потов всё-таки ответил.  — Да.  — Плюс пять очков к крутости! — вырвалось у меня.        Это, наверное, очень круто, когда умеешь пускать молоко фонтанчиком из носа. Весело, должно быть.        Мы с Алексом говорили о всякой чуши. Но это была очень интересная чушь. И время прошло быстро. Он встал из-за стола.  — Ты уходишь? — спросила я удивлённо.       Он указал мне на часы:  — Твои предки скоро вернутся. Не хотелось бы пересекаться с ними.  — Точно! — вспомнила я. — Проваливай! Они же даже не знают о тебе.  — Ты им не рассказывала?  — Рассказывать? Им? Про тебя? Про парня, который пьёт и курит, а ещё их дочурку медленно спаивает? Они тебя возненавидели бы! Поэтому уж лучше ты останешься моим секретом.        Алекс усмехнулся, накидывая косуху.  — Будем прощаться? — он развёл широко руки для объятий.        Я вспомнила слова Макса. Точнее я вспомнила слова Ницше, которые услышала от Макса. Чем шире ты открываешь объятья, тем легче тебя распять. Бедный Алекс! Но я его распинать не стану. Я лучше его обниму.        Я утонула в его руках. Уткнулась носом в шею. Пахло чем-то сладким. Почти ванилью, только немножко резче.  — От тебя вкусно пахнет.        И, что самое странное, это сказала не я. Это сказал он.  — Странно, я сегодня даже духами не пользовалась, — удивилась я, а потом бросила взгляд на часы. — Проваливай!  — Никто ещё меня так не выпроваживал, — усмехнулся он и закусил губу.        Хватит закусывать губы! Это сводит меня с ума! Это чертовски меня отвлекает! Как я буду вместе с ним переворачивать мир, если он постоянно закусывает свои чёртовы губы?!        Он ушёл. А потом домой вернулись родители. И мне совсем не было грустно. Я болела целую неделю, целую неделю я проводила время наедине с собой, но тоска ко мне не подступала. Алекс посоветовал один совсем неизвестный, но удивительно правдивый сериал. Там показывали то, как с помощью телевиденья и СМИ отводят взгляд людей от чего-то важного. Скажем, три страны подписывают подозрительный договор, но в СМИ об этом ни слова. В СМИ только и говорят, что о каком-нибудь новом ужасном вирусе. Разумеется, мы-то с вами понимаем, что вирус выпустили специально. Кому-то это выгодно. Всё, что происходит в мире, происходит из-за того, что кому-то это выгодно.        Была пятница. Вечер. Я уже чувствовала себя просто отлично. Да ещё кончалась первая учебная четверть, и у меня впереди были каникулы! Я их не за что не потрачу впустую! Не за что не допущу, чтобы мне было скучно на каникулах!       Мы болтали с Алексом по скайпу, когда ко мне завалились парни. Мама меня даже не предупредила, что они пришли.  — Передайте привет Алексу! — сказала я, отодвинувшись от камеры.        Макс как-то неопределённо взмахнул рукой, а Дима зло заворчал.  — Что это с блондинчиком? — спросил у меня Алекс.  — Ты ему не очень нравишься, — ответила я.        Дима посмотрел на меня злыми глазами. А чего он хотел? Чтобы я врала?  — Он мне тоже, — рассмеялся Алекс.  — Всё! — не выдержал Дима. — Заканчивай разговаривать. Или мы уйдём!  — Расслабься, блондинчик, — сказал, а скорее даже отдал приказ Алекс.        Дима закипел. Его прямо прорвало.  — И не называй меня блондинчиком, у меня есть имя! — закончил свою долгую речь он.        Алекс только усмехнулся:  — Не выстёбывайся, блондинчик.        Мне это всё начинало не нравиться.  — Ладно, сам видишь, мне пора. Я тебе перезвоню, если хочешь.  — Не надо, — ответил Алекс и отключился.        Просто отлично! Алекс встревожен, Дима встревожен. Один Макс улыбается своей придурковатой улыбкой бога, который знает всё наперёд.  — Ты не улыбайся, как идиот, — сказала я Максу, а потом обратилась к Диме: — А ты не лезь на рожон. Не нравится тебе Алекс, так молчи.  — Это ты сказала ему, что он мне не нравится, — напомнил мне Дима.        Я только отмахнулась:  — Плевать! Принесли мне табель?        Макс протянул мне листок, на котором были выписаны все мои четвертные оценки. Всё было отлично.  — Ещё что-нибудь? — спросила я.        И Дима был обижен, он не хотел со мной говорить, но всё-таки выдавил из себя:  — Есть у меня одна новость.  — Хорошая? — поинтересовалась я.  — Для тебя да.  — А для меня? — настороженно спросил Макс.  — А для тебя нет.  — Что за новость?! Говори скорее! — стала поторапливать его я.        Дима присел на край кровати и сказал:  — Я нашёл нам дело на каникулы.  — Отлично! Завтра же этим займёмся! — обрадовалась я, а потом вдруг спросила: — А что это за дело?        Дима молча улыбнулся.