Анна Фаер

       Я пила отличный апельсиновый сок и чувствовала себя счастливой, а ещё немного несчастной. Счастлива я была из-за того, что передо мной сидел Алекс. Несчастна я была по той же причине.       Он пил тёплое молоко и рассказывал мне о том, что его бесит. Я внимательно слушала и с ужасом замечала то, как всё, что бесит его, начинает бесить и меня тоже.  — Бесит система, ужасно бесит, до пены изо рта, — говорил Алекс раздражённо. — Но ничего, мы ещё посмотрим, кто кого. Но самое худшее — это то, что пока мне нужно затаиться и тихо сидеть. А так хочется действовать!  — Да! — подхватила я оживлённо. — Ты говоришь, что что-то уже готово, но я ничего не вижу! А так хочется поскорее начать!  — Начать что?  — Не знаю! Но мы ведь что-то начинаем!  — Войну с системой?  — Назовём это так! — согласилась я.  — Война с системой, — Алекс произнёс это задумчиво, — а потом вдруг вскочил со стула. — Пойдём! У меня есть отличная идея! Ты занята этим вечером?       Я хотела посвятить сегодняшний вечер Диме и тригонометрическим задачам, которые я так и не научилась решать, но все мои планы тотчас отменились.  — Совершенно свободна! — сказала я, предвкушая веселье. — А что? Что ты задумал?        Ничего страшного нет в том, что я отменила все планы. Ведь Дима даже не был в них посвящён. Хуже было бы, если бы он, например, меня ждал вечером, а я не пришла. О! Он бы так разозлился, когда узнал, что я заменила вечер с ним на вечер с Алексом!  — Станем вандалами на один вечер, — улыбнулся мне Алекс, доставая из коробки баллончик с краской.        Потрясающе! Это именно то, что мне нужно!       Чёрт возьми, как же я люблю Алекса! Он ведь такой потрясающий! Знаете, это очень здорово, когда ты восхищаешься кем-то, с кем знаком лично. Я всегда знала, что это ужасно глупо, восхищаться персонажем книги или героем фильма. Какими бы замечательными персонажи и герои не были, но всегда есть один существенный минус. Они ненастоящие. Я ещё понимаю, когда восхищаются известными личностями, это уже имеет хоть какой-то смысл. Но, поверьте мне, самый лучший вариант, — это когда вы в восторге от кого-то, с кем можете поговорить. В восторге, как не странно, от обычно человека. От человека, который в целом мире не значит ничего. Человека, как и вы сами. — Круто, — ответила я Алексу задумчиво и спокойно.  — Я ожидал более бурную реакцию.        Но реакции не было, я на него даже не посмотрела. Мне неожиданно стало совершенно не до этого. Сегодня я впервые была в комнате Алекса и только теперь догадалась, что нужно всё хорошенько рассмотреть. В углу у двери, там, где в комнате Макса обычно стоит гитара, у Алекса была бита. Бита!  — Это же так круто! — я взяла её в руки. — Всегда мечтала о бите!  — Зачем тебе бита? — он как-то снисходительно, словно к ребёнку, усмехнулся мне. — Но ведь у тебя она есть!  — Так я ею периодически пользуюсь, — у него на лице появилась жестокая улыбка.  — Ну, уж нет! Я всегда мечтала о бите тоже! С битой и мир лучше, и жить проще!  — Как знаешь, — он снова усмехнулся.       Я ещё немного поразмахивала перед собой отличной и замечательной битой, а потом бросила её на кровать. Мне надоело.  — Так что мы будем делать этим вечером? — мы вышли из его комнаты.  — Знаешь, у нас в центре стоит здоровенный памятник Ленину. Меня это всегда раздражало. Напишем на нём что-нибудь.        Идея мне понравилась.  — Отлично! — но тут я вдруг задумалась. — Стой, это ведь самый центр! Там полно людей!  — Уже темно — это раз. А мы выйдем на улицу через час или два. Плюс ещё время, пока доберёмся, — размышлял он вслух.  — Да ведь это совсем поздно.  — И что?  — Мне нужно быть дома.  — Ничего страшного, если ты и задержишься, — сказал он безразлично.        Я ужасно хотела пойти вмести с ним, но всё же меня тихо терзали сомненья. — Нет, я не могу. Родители будут переживать.  — Не притворяйся хорошей девочкой. Просто отключи телефон и расслабься.  — Но…  — Ты скучная.        Это уже был удар по моему самолюбию. И Алекс это прекрасно понимал. Для меня нет слова хуже чем «скучная». Можете тысячу раз назвать меня «глупой», но только не говорите, что я «скучная».  — Ладно! Отлично! Идём этой ночью на площадь! Пишем что-нибудь потрясное на памятнике! Я буду писать! Понял?  — Это уже лучше, — он ухмыльнулся. — Как насчёт, перекусить?       Совсем неожиданное предложение. Но, думаю, я ещё нескоро приду домой. Вечер выдастся долгим, я уже это чувствую.  — Да! — сказала я весело, а потом вдруг остановилась, когда мы вошли в гостиную.        Я уже сотни раз проходила через его гостиную. Но только сейчас я заметила неубранную с Нового Года искусственную ёлку. Я остановилась с открытым ртом. Я стала молчать тыкать в неё пальцем.  — Что? — он не понимал.        Чёрт возьми, он не понимал! Не понимал, чему это я удивилась! Ёлка! Осенью! Она у него круглый год стоит?  — Будешь буженину? — спросил он, чтобы как-то разбавить моё молчание.        Я, наконец, закрыла свой открытый рот.  — Буженина? Какие-то буржуйские замашки. Мажор, — ухмыльнулась зло я.       О! Он ненавидит, когда я его так называю. Алекс весь побагровел, но я не дала ему выйти из себя.  — Давай есть под ёлкой!  — Под ёлкой? А чем тебя кухня не устраивает?  — Да ведь под ёлкой веселее!  — Ладно. У нас есть где-то полчаса. Потом придёт Макс.  — Макс?  — Да. Сто лет с ним не виделся.  — Ладно, — я безразлично пожала плечами.        Через пару минут мы уже сидели под ёлкой и ели. Я отказалась от буженины, которая, вообще-то, не оказалась чем-то неземным, а была обычным и скучным куском мяса. Я жевала бутерброд с сыром и играла с игрушкой, висевшей на самой низкой ветке.        Мне стало даже немного грустно. А ещё немного весело. У меня сегодня странное расположение духа. Всё заставляет меня чувствовать и положительные эмоции и негативные. Грустно, что у Алекса новогодняя ёлка стоит круглый год. Ему, видимо, совсем плевать. Но всё-таки это чудесно, когда ужинаешь под ёлкой, хотя Новый Год будет совсем не скоро.       А потом появился Макс. Он тоже уселся под елью. Мы образовали маленький кружок и были словно заговорщики. Да, если на то пошло, мы действительно были в тот вечер заговорщиками. Заговор наш был против ничем не повинного памятника Ленину. Старик начнёт в гробу ворочаться, в этом-то я уверена.       Макс пытался нас отговорить, Макс пытался откосить. Он совсем не хотел идти на это дело вместе с нами. Но куда он мог деться?  — Ты согласишься, — сказала я решительно.  — Я бы на твоём месте не был бы так в этом уверен.  — Ты просто не можешь не согласиться! Я тебе прекрасно знаю!  — Не знаешь, — как всегда невозмутимо ответил мне Макс.  — Знаю! Ещё как знаю! Я ведь знала тебя всю мою жизнь.  — Мы даже года не знакомы.        Но он ошибался.  — Нет! Я знала тебя всегда! Я видела тебя в своих снах! — тут я запнулась на секунду, а потом стала пояснять: — Правда, там ты был в образе леса. Знаешь, такого зелёного-зелёного леса, как твои глаза. Это были хорошие сны. Ты был лесом, да. Я ходила по тебе, была в тебе.        Алекс вдруг расплылся в улыбке.  — А во снах Макса, наверняка, всё наоборот.        Я посмотрела на него вопросительно.  — В его снах не ты в нём, а он в тебе.        Разумеется, он получил подзатыльник. И, внимание, не от меня. Это сделал Макс. Я же просто хохотала. Все шутки Алекса идиотские. А я их так люблю, просто обожаю. У меня страсть к идиотским и совершенно неудачным шуткам. Думаю, это потрясающее качество. Человек пошутит неудачно, и все будут молчать. Ему неловко. Но, если рядом я, то никому не будет неловко. Я готова смеяться над чем угодно.  — Только глубоко грустные люди готовы смеяться над чем угодно, — Макс словно мои мысли прочёл.        Я встала с пола. Поправила звезду на ели, а потом радостно улыбнулась.  — Я не грустная. Совсем. Вечер будет весёлым! Пойдёмте, уже стемнело.       Мы вывалились из здоровенного дома Алекса на улицу. Уже было поздно. Я отключила телефон. Алекс всю дорогу курил и неудачно шутил, поэтому мне было хорошо. Но всё-таки иногда мне становилось не по себе. Как-никак, когда я вернусь домой, мне достанется. Но сейчас всё хорошо.        Мы на удивление быстро добрались до главной площади. Там было пусто и безлюдно, и мне сразу же вспомнилась летняя ночь, когда мы с Димой и Максом лежали прямо на асфальте и смотрели в небо. Это тогда я придумала Орион. Это тогда я захотела стать частью истории.  — Ну что? Что? — я не могла стоять на месте, и едва не прыгала вокруг Алекса, у которого в руке был баллончик.  — Как собачка, — закатил глаза Макс.  — Ты заткнись! — указала я на него пальцем, а потом указала на Алекса. — А ты! Ты! Дай мне баллончик!  — Лови!        Он мне его бросил. Я, на удивление самой собой, ловко поймала его. Обычно, когда в меня что-то летит, я никак не реагирую. Все годы, проведённые в школе на уроках физкультуры, мячи с огромной радостью летели прямо в меня и бесцеремонно сбивали меня с ног.  — А что писать? — я замерла.  — Да, что? — тоже спросил Макс.        Алекс выпустил сигаретный дым, запрокинув голову. Он смотрел в чёрное-чёрное осеннее небо. Смотрел глазами, которые, казалось, ненавидели всё вокруг. — Борись с системой, — сказал он и у него изо рта вылетел белый, как сигаретный дым, пар.        Да, была поздняя осень. Уже холодало. Снег, наверное, выпадет скоро.  — Гениально!        Я ещё никогда не рисовала баллончиком с краской. Уж тем более я не писала ничего на памятниках.        Ведь Алекс крутой, да? Что может быть гениальнее, чем написать «борись с системой» на памятнике, посвященному человеку, который установил целый режим в ряде нескольких стран. Я бы всё отдала, чтобы какие-нибудь желчные и всем недовольные подростки из будущего писали что-нибудь подобное на памятнике, посвящённом мне.        Когда я написала своим размашистым почерком эти слова, я с гордостью глянула на свою работу.  — Потрясающе! Я не верю, что я это сделала! Невероятно!  — Дай сюда, — Алекс выхватил из моих рук баллончик.        Он потряс им немного, а потом принялся рисовать что-то под надписью. Это была буква «А» в круге.  — А? — спросила я. — Анна? Это в честь меня?  — В словаре под словом «самолюбие» должно быть твоё фото, — сказал Макс язвительно.  — «А» значит анархия, — улыбнулся широко Алекс. — Нам нужна анархия. Чтобы установить новый порядок, нужно уничтожить старый. Какой-то срок должна быть полная анархия.        Всё, что мы делали тем вечером, было очень символично. Да, конечно, мир мы лучше не сделали. Мы сделали его хуже, наверное. Испортили памятник. Совершили акт вандализма. Но всё-таки для меня это было очень важно. Конечно, это заявление, этот призыв бороться с системой увидят не миллиарды, а, наверное, всего пару сотен людей. Может, десять из них задумаются, но остальные точно безразлично пройдут мимо. Очень мелко в мировых масштабах. Но это хоть что-то. Нужно начинать с малого. Я пойду против системы. Ты пойдёшь. Кто-то повторит за нами. Это станет мейнстримом. А потом неожиданно такие надписи появятся в каждом городе. Потом в каждой стране. Во всём мире. И там уж что-нибудь обязательно должно произойти.        Нет, я сейчас абсолютно серьёзно! Это не просто глупые рассуждения. Я призываю! Надоело быть пешкой? Так не будь ею! Наплюй на всё и выйди из игры. Играй по своим правилам, не по их. Чего тебе стоит взять баллончик с краской или хотя бы простой маркер и написать где-нибудь на улице это вызывающее «борись с системой!»? Или что? Может, слабо? Я призываю каждого, чьё сердце жаждет перемен, поднять свою ленивую задницу и сделать хоть что-то! Для начала неплохо было бы просто сделать эту надпись на видном месте. Пусть мозолит всем глаза! Пусть укоряет в бездействии! Пусть вызывает массовый беспорядки! Мне надоело то, что ничего не происходит!        И знаете, почему ничего не происходит? Потому что вы слишком трусливы. Да. Готовы говорить о свободе до брызг изо рта, а как только попроси вас что-нибудь сделать, вы сразу замолчите. И как мне с такими сделать мир лучше? Никак! Это ужасно меня расстраивает. Я часто думаю, что жизнь, которую мы прожили, хуже той, которую мы могли бы прожить. Столько всего можно было сделать. Просто взять и сделать, а никто не делает. Думаете, вы живёте? Думаете, вы делаете всё, что можно делать? Думаете, пользуетесь всеми шансами, что вам преподносит судьба? Да ни черта! Вы просто сидите и читаете это, когда в это время можно было сделать что-то грандиозное. Да пусть даже выйти куда-нибудь в парк и написать это банальное «Борись с системой!» на стене. Что вас останавливает? Слабо? А не должно быть слабо! Решительнее быть нужно! Решительнее!        А, впрочем, решительность нашу подавляют. Нашу подавили, и вашу подавят.        Я совсем не сообразила, что произошло, как уже сидела в милицейской машине на заднем сиденье и упрямо молчала. Я только начала отходить от испуга. Только всё начало проясняться в моей голове. Помню, как с двух сторон от нас появились мужчины в форме. Помню, как вызывающе, словно со своими друзьями, говорил Алекс. Ещё помню, как он начал предлагать деньги, причём огромные деньги. И самое странное, ему не удалось подкупить милиционеров. Тогда Алекс вышел из себя, посыпался мат, но милицейская дубинка быстро заставила его замолчать. Он замолчал. И нам с Максом шепнул молчать. Думаю, ничего хорошего из этого не выйдет, но Алекс, кажется, знает, о чём говорит.        И теперь я молчала и не отвечала не на какие вопросы. Макс опустил голову почти до самых колен и о чём-то усердно думал. Алекс держался за бока, по которым прошлась дубинка, и смотрел перед собой так, что казалось ещё чуть-чуть — и толстый милиционер, который сидел перед ним, загорелся бы.        Ну, конечно, если бы Алекс помолчал, а не стал называть этих двоих шавками и отморозками, то, может, его бы, по крайней мере, не поколотили. Но он их так обливал грязью, как, наверное, только он один и способен. Не знаю, наверное, он думал, что его знают все и трогать никто не станет, поэтому он не следил за своими словами. Ну, или он совсем безбашенный. Я склоняюсь ко второму варианту.        Он всегда ненавидел милицию. И я его понимаю. Она создана не для того, чтобы защищать простых людей, она создана, чтобы защищать власть. Это что-то вроде щита. Видели, кто подавляет любые митинги или выступления? Милиция. Омон. Омон спускают даже на мирные выступления. Знаете, как-то раз люди вышли на площадь и стали хлопать в ладоши да кричать: «Перемен!» Что сделали власти? Выпустили на них своих псов! Омон появился незамедлительно.        Нас повезли в участок. Я молчала и ничего не отвечала, как, впрочем, и парни. Это Алекс шепнул нам с Максом молчать. Будь моя воля, я бы уже давно всё рассказала. Оттого, что мы молчали, они только злились сильнее и начинали орать.        В итоге, когда в участке от нас ничего не добились, решено было посадить нас в вытрезвитель, который пустовал. Сказали, что выпустят, как только мы заговорим. Макс стал бледным и ушёл куда-то в себя. Мы с Алексом сидели рядом. Я хотела с ним поговорить, но за нами внимательно наблюдал дежурный. Вы, я почти уверена, никогда не бывали в вытрезвителе, поэтому нужно вам рассказать, что он из себя представляет. В нашем милицейском участке, это просто небольшое помещение из металлических решёток. Очень древнее.        Зазвонил телефон. Дежурный отвлёкся и поднял.  — Сделай же что-нибудь! Отцу позвони, в конце концов! — сказала я Алексу решительно.  — Я не могу ему позвонить. Когда ему пришлось вытаскивать меня в прошлый раз, он ясно дал знать, что если такое повторится, то я на него не могу даже и рассчитывать.  — Но нужно ведь что-то делать!  — Я думаю, — сказал он мне нервно. — Помолчи.        Я отвернулась от него. Чёрт возьми! Да ведь он даже не знает, что делать! Боже мой, что будет, когда родители узнают? Они ведь узнают! А что будет с Алексом? Он ведь уже совершеннолетний. Чёрт возьми, мы ведь не человека убили, просто написали глупую вызывающую надпись. Разве что-то за это будет?       Я стала смотреть сквозь прутья на коридор. Там было оживлённо. Проходили разные люди в форме, некоторые смотрели на нас удивлённо. Думают, наверное, что у нас нет будущего. Смотрят, в любом случае, именно так. Бесит!       Вы можете подумать, что я кипела от злости. Но нет. Я элементарно была напугана. Я ведь сначала ничуть не испугалась. Я до последнего момента была уверена в том, что те два милиционера возьмут взятку Алекса. Я не понимаю, почему не взяли. Это же собаки продажные, должны были взять, должны были. Но ведь не взяли почему-то. Что ж, наверное, сверху им дают ещё больше. Или, может быть, дело в дисциплине. Собаки, охраняющие зажравшихся свиней, которые уселись на троны и стали править нами, должны быть очень хорошо дисциплинированны.        Я уже чувствовала отчаянье, зарождающееся у меня внутри, когда вдруг вспыхнула надежда. Вспыхнула так, что все мои внутренности словно огнём обожгло.        По коридору шёл Дима и увлечённо жевал яблоко. Такое чувство, словно он у себя дома, а не в милицейском участке. — Дима! — вскочила я на ноги и подбежала к решётке.        Видели бы вы его лицо! Встретить меня здесь он точно не ожидал! Но всё-таки он встретил. И очень славно, что встретил! Я в двух словах объяснила ему положение дел, а он, почесав растеряно свой блондинистый затылок, кивнул. Кивнул и пошёл в ту сторону, откуда он только что появился.        А дальше всё завертелось стремительно. Димина мама, которая, оказывается, была тут главной, с сердитым вздохом взяла нас под своё крыло. В итоге эта дама провернула всё так, что мы отделались лишь небольшим штрафом. И, конечно же, она позвонила нашим с Максом родителям. Алекса она не знала, но Дима горячо заявил, что он парень отличный и никогда больше ничего подобного не провернёт. Его матери деваться было некуда, поэтому она выгораживала Алекса так, словно это он, а не я, копался когда-то в одной песочнице с Димой.        Уже было чертовски поздно, когда я, Дима, Макс и Алекс, стояли вчетвером на крыльце милицейского участка. Я, Макс и Дима ждали, когда спустятся Димины родители и отвезут нас домой. Алекс стоял с нами просто так.        Только потом, когда я ночью, после на удивление небольшого скандала, засыпала, мне стало понятно, зачем с нами стоял Алекс.  — Это, — Алекс заговорил совсем не так уверенно, как говорил всегда, — спасибо тебе, что замолвил словечко.        Он протянул Диме руку. Дима посмотрел на неё удивлённо, потом взглянул на Алекса и, неожиданно улыбнувшись, сильно пожал ему руку в ответ.  — Пустяки.  — Нет, серьёзно, спасибо, Дима, — сказал Алекс, улыбнувшись в ответ.  — Дима? Уже не блондинчик?  — Да, — ухмыльнулся ему Алекс. — Не такой уж ты и козёл, каким казался.  — Ты тоже, — Дима улыбнулся ещё шире и радостней.        Эти двое поладили. Дима уже не смотрел на Алекса свирепо, как в первые секунды, когда он увидел его тоже в вытрезвителе. Сразу, я уверена, Дима желал Алексу только худшего. А как же! Ведь, разумеется, он решил, что это из-за его влияния, я оказалась в такой неловкой ситуации. Не из-за Макса ведь. Но теперь он смотрит на Алекса так, будто они всю жизнь были друзьями.        Когда мы ехали домой, то в машине висела напряжённая атмосфера. Димины родители молчали, мы молчали тоже. А потом я вдруг как заору:  — Снег! Снег пошёл!        Да, в тот насыщенный вечер ещё и первый снег выпал. И я стала рассказывать о том, как хорошо, что уже снег. И напряжённая атмосфера сразу же перестала быть напряжённой.        Как всегда, всё закончилось удивительно хорошо. Удачно. Но было бы просто странно, если бы мне не повезло. Я ведь всегда знала, что удача меня любит. Только об одном я переживала: не закрасят ли надпись слишком быстро? Это меня волновало невероятно.        Я очень хочу, чтобы надпись увидело как можно больше глаз. Я очень хочу, чтобы как можно больше людей пошли против системы. Я очень (слышите?!), очень хочу этого!        Это война с системой. Она началась. И мы будем бороться. Мы — это значит я и вы вместе со мной.       Поднимайте свой зад! Сделайте, в конце концов, хоть что-то! Боритесь с системой, господа!        Боритесь!