Анна Фаер

       На выходных мы пошли в художественный музей. Наш класс должен был посетить какое-нибудь мероприятие, и, как видите, этим мероприятием оказался поход на выставку современного искусства. Я не люблю современное искусство! Я вообще, может быть, не люблю музеи! Музей, вы только вслушайтесь в это слово. Оно даже звучит скучно!               А вот Дима был как обычно спокоен в тот день. Ему не особо нравится смотреть на картины, но он ничего против этого не имеет. А Макс даже, мне так показалось, был рад.        Мы пришли одними из первых. Нужно было даже подождать немного, пока соберётся весь класс. И как только все были на месте, мы зашли внутрь. Много картин. Скучно. Я вызывающе зевнула, чтобы все посмотрели на то, как сильно мне скучно. Никто не посмотрел, разве что наша учительница. И как посмотрела! Посмотрела с угрозой в глазах. Я без слов поняла, что она хотела мне сказать: «Даже не думай здесь выкинуть что-нибудь! Только не здесь!» Ох, эта женщина до сих пор припоминает мне мою выходку осенью, когда я кричала о свободе и независимости, закину ноги в чулках на парту. Теперь уж я понимаю, что это была глупая идея. Не стоило мне этого делать. Хотя, знаете, было весело! Да! Пусть после всего, что я наделала тогда, у меня и были проблемы, но всё-таки было чертовски весело. И это всё окупает.        Нам попался плохой экскурсовод. Низенькая и худенькая женщина, которой совсем не было слышно. И рассказывала она неинтересно. Наверное, у неё талант рассказывать неинтересно. Она смогла неинтересно рассказать о картине, которую дважды хотели украсть! Как вообще можно рассказывать об интересных вещах так скучно и уныло? За такое казнить нужно! Я всегда люто ненавидела людей, который портят искусство. Рассказать, с чего это ненависть началась? Даже если вы и не хотите, я всё равно расскажу. Больно мне нужно ваше согласие. Лорды нашлись! Так вот, о чём это я? О ненависти, к тем, кто превращает искусство в пошлость! Однажды я читала книгу. Это была книга моего любимого зарубежного автора. У него удивительный стиль письма, завораживающий и прекрасный. Так вот я взяла его очередную книгу, предвкушала уже чудесные сравнения и метафоры… А тут вдруг книга оказалась ужасной и написанной безвкусно! Какой удар! Я долго не могла понять, в чём же дело. А потом оказалось, что я взяла худший перевод этой книги. Как много зависит от переводчика, понимаете? Он может испортить что-то воистину шедевральное! Вот так и экскурсовод. Он может интересные и необычные картины показать в таком свете, что глядя на них захочется разве что только уснуть.        Когда монотонный и жужжащий голос смолк, нам вдруг сказали, что теперь мы можем походить сами. Походить, посмотреть на картины, подумать.  — Наконец-то! Я уже думала, что это никогда не закончится! Это было ужасно скучно! — сказала я нарочно громко, чтобы все услышали.       Все услышали. По глазам даже было видно, что все не только услышали, но ещё и согласились. Но никто ничего не сказал. Только наша учительница снова взглянула на меня взглядом полным злости.  — Ну, что? Пройдёмся? Насладимся искусством? — улыбнулся мне Дима, и мы пошли подальше от классной, которая продолжала внимательно следить за мной.        Учителя! Вы замечали в учителях то, что они хотят всю уникальность уничтожить? Как им не нравится, когда я говорю правду! Однажды в детстве я сказала на уроке математики, что никто в этом классе не любит этот предмет. Никто не любит математику. И меня наказали. А ведь я сказала правду. И меня наказывали всегда, когда я выкрикивала: «Всем плевать!» Хотя всем действительно было плевать. И на меня кричали, когда я говорила с важным видом: «Никому это не интересно». Меня всегда наказывали за правду. Удивительно, как я до сих пор осталась собой. Удивительно, как я до сих пор имею своё собственное мнение.  — Стой! Пойдёмте туда, — сказала я парнями, и указала на столпившихся в кучу одноклассников.        Мы тихо подошли и стали в том месте, где меньше всего было народу. О, я так и думала! Саманта сказала, что ей понравилась картина с сиреневыми цветами, и все тут же собрались в стадо, чтобы поддакивать ей.  — Очень красиво.  — И фон!  — А вы посмотрите на цвета! Так удачно подобрано!        Мне стало даже противно. Я же вижу, что картина посредственная. Таких тысячи! Ничего в ней нет уникального. А они все говорят о её красоте. Они просто хотят угодить Саманте. Ей всегда хотят угодить. Все. Не знаю почему. Она просто красивая. Ну, ещё она блондинка. Но Дима тоже ничего такой блондин, но за ним ведь всё не повторяют! Не нравится мне Саманта и никогда не нравилась.        Мы и в детстве с ней не ладили. Между нами буквально война была. Особенно из-за того, что я рассказала как-то Диме о том, что она влюблена в него. Именно! Она любила Диму когда-то. Но если уж не то пошло, то в начальной школе была целая любовная лихорадка. И вызвал её именно Дима. Но длилось это недолго. В детстве всегда вдруг появляется какая-то интересная фишка, которая быстро исчезает и сменяется чем-то новым. Вот так и с всеобщею любовью к Диме. — Правда, красивая картина? — спросила вдруг у Макса Саманта.       Мне захотелось ей ответить, но я промолчала. О, я бы нашла, что ответить ей! Я всегда знаю, что ответить тем, кто мне не нравится.  — Разве? — спросил Макс безразлично.        «Молодец!» — радостно подумала я. А вот Саманта была задета его безразличием.  — Ты посмотри, как она хорошо написана! Её точно написал гений! — сказала она, поправив свои красиво завитые волосы.        Макс ухмыльнулся. И из-за одной этой ухмылки я поняла: сейчас он скажет что-то такое, за что мне захочется погладить его по голове.  — Глупец глупцу всегда внушает восхищение.        Цитата! Буало! Думаю, Саманта даже и не слышала о Буало. Но, вы смотрите, она разозлилась. Ответила Максу колкостью, а он никак не прореагировал.  — Ты это меня глупцом назвал? — спросила она злобно.  — Нет. Я говорил о современном искусстве в целом. Но, знаешь, когда человеку кажется, что все считают его глупым, обычно так оно и есть.        И он с холодным спокойствием развернулся и ушёл в противоположный конец зала. Если он не хочет говорить, он не будет. Это же Макс. Мы с Димой поспешили за ним.        Макс остановился у картины в серых тонах. Серой такой картины. И ужасно приятной. Я бы повесила её у себя в комнате.  — Вот это единственная картина, которая мне здесь нравится, — сказал он, даже не глядя на нас с Димой.       Он и так знал, что мы стоим у него за спиной. Он знал, что мы пойдём за ним. Он всегда и всё знает.  — Да, хорошая картина, — согласилась я. — А ты имеешь вкус.  — Я рисовал когда-то.  — Да? — я это слышала впервые.  — А почему раньше никогда не рассказывал? — это вмешался Дима.  — Зачем? Если бы я ещё хорошо рисовал, а так ведь дрянь одна выходила.  — Ничего не дрянь! Ты ведь всегда себя недооцениваешь! — вмешалась я.  — Недооцениваю? Может, недооцениваю. Но, запомни, Фаер, лучше недооценить, чем переоценить.  — Разве?  — Дурак считает себя очень умным, а мудрец видит себя дураком.        Я посмотрела на Макса вопросительно, а он пояснил.  — Шекспир.  — У меня нет причин не доверять Шекспиру, — я улыбнулась и сказала: — Давайте уйдём! Формально экскурсия закончилась, если экскурсовод замолчал. Мы имеем право уйти!  — Что же тебе здесь так не нравится? — спросил Дима.  — Я не люблю музеи. Настоящее искусство не в музеях нужно искать.        Мы улизнули.       Я шла по улице и рассказывала о том, как сильно мне не нравится современное искусство. И, как не странно, Макс вдруг принялся меня поддерживать. Я не разбираюсь в живописи, рисую я непонятно. В детстве моих нарисованных лошадей принимали за собак, а собак принимали за столы на очень высоких ножках. Я не разбираюсь в живописи. Но, в этом-то и вся прелесть! В этом ведь и заключается вся сладость того, что ты просто зритель. Ты можешь критиковать то, в чём совершенно не разбираешься. И именно этим я и занималась по дороге домой. Я избивала современную живопись. Избивала словесно, разумеется. И думаю, я избила её так, что срочно нужна реанимация.        Только вот Дима был не согласен. Он не был согласен со мной, едва ли не кричащей о том, что настоящие художники вымерли. Он не был согласен и с Максом, который говорил, что люди разучились ценить высокое искусство, поэтому им сейчас так легко навязать что-то безвкусное и дешёвое. Дима нас перебил и стал говорить с жаром о том, что ничего мы не понимаем. И он привёл всего лишь один факт, который всё-таки смог заставить меня замолчать.        Он говорил о том, что, когда Малевич нарисовал свой чёрный квадрат, многие тоже говорили о том, что это не искусство. Когда появился сюрреализм с его удивительными и нереальными образами, все тоже считали такие картины чудачеством и не больше. Ко всему новому нужно относиться со снисхождением. То, на что сегодня косо смотрят, завтра уже будет само собой разумеющимся.        И Дима говорил об этом так спокойно, что всё моё желание возмущаться и негодовать вдруг взяло и исчезло. Мне уже не хотелось клеветать то, чего я и не понимаю даже. К тому моменту, как моё воинственное настроение перестало быть воинственным, мы уже добрались до нашей улицы. Были выходные, хотелось ещё погулять. Я уловила подобное желание во взгляде Димы и поэтому сказала с важным видом:  — Я совсем не хочу уходить. Макс, у тебя есть кто-нибудь дома?  — Нет. Папа и младшие уехали сегодня утром. Только завтра вернутся, — он тут же уловил мой сияющий взгляд и вздохнул: — Отлично, мы идём ко мне.        Но я знала, что вообще-то он рад. Он тоже не хотел, чтобы мы разошлись. Ведь ещё был только полдень. Впереди столько времени!        Мы сидели в комнате у Макса. Он и Дима на кровати, а я на белом и мягком ковре.        С каким-то странным вниманием, я смотрела на свою руку, гладящую мягкий длинный ворс и сказала вдруг:  — Давайте порисуем.  — Ты серьёзно? — скептически улыбнулся Дима.        Наверное, в его понимание рисуют только маленькие дети.  — Да, я серьёзно. Мне скучно. И вам скучно.  — Ладно, давайте, — с какой-то едва уловимой радостью согласился Макс.       Он достал из стола листы бумаги, карандаши, и сказал:  — Я даже не помню, когда рисовал в последний раз.  — Я тоже! — я взяла белый, пока ещё пустой лист, и удобно утроилась на полу.        Мы принялись рисовать. Все молчали. У Димы постоянно что-то выходило не так, он начинал злиться, потом комкал бумагу и выбрасывал её в мусорную корзину. Это повторялась снова и снова. А потом он вдруг затих и принялся что-то увлечённо раскрашивать жёлтым карандашом. Он был очень увлечён, даже надул по-детски губы. Я смотрела на него долго, пока он не поднял голову и не спросил коротко:  — Что?  — Ничего! — я быстро уткнулась в свой почти пустой лист.        Я сама предложила рисовать, а теперь даже не могу придумать, что же такое мне бы изобразить. Да мне, наверное, и не хочется вовсе что-либо рисовать. Я просто-напросто хотела посмотреть на то, как рисует Макс. Он божественно поёт и играет на гитаре тоже неплохо. Неужели он ещё и рисует хорошо? Я его побью, если это так. Нельзя ведь быть хорошим во всём!        Я нарисовала букву «А» в круге и положила карандаш в сторону. Посмотрела на Диму: он всё ещё что-то раскрашивал. Правда, уже не жёлтым карандашом, а зелёным. Мне совсем не интересно, что нарисует Дима. Я помню, как в начальной школе, он нарисовал белых барашек, и его хвалила учительница. Сейчас, я думаю, он тоже нарисовал что-то похожее на барашек. Что-то милое, но совсем неинтересное.        Макс перестал рисовать. Окинул внимательно свой лист, а я тут же сказала громко:  — Всё! Показываем, что нарисовали! — я повернула им свою «А» в круге. — Как вам?  — Я ожидал большего, — бесцеремонно заявил Макс.  — А мне нравится, — подбадривающе улыбнулся Дима.        Не нужно мне улыбаться так подбадривающе! Это его улыбка говорила: «Ты рисуешь ужасно плохо, но ничего страшного». Но на самом деле я не рисую плохо. Мне ведь нравится эта «А» в круге. Он хотя бы понимает, что я изобразила то, как выглядит анархия? Сомневаюсь.  — А у тебя что? — бросила я Диме.  — Барабанная дробь, — произнёс он, а потом сам же и изобразил её, разворачивая лист бумаги.       Как я и ожидала! Он всё ещё на уровне белых и пушистых барашек. Правда, на этот раз это была ваза с цветами. Но вышло ужасно обычно. Как те цветы, которыми восторгалась Саманта.  — Мило, — я саркастично улыбнулась, а потом с интересом посмотрела на Макс.        Он ничего не сказал, просто молча перевернул лист бумаги.        Это было небо. Но это было не простое небо. Это было такое небо, каким его можно увидеть, если у тебя на глазах стоят слёзы.  — Это небо, — многозначительно произнёс Дима. — Небо за окном, на котором капли дождя.  — Нет! Не верно! — я победно улыбнулась. — Это небо, когда у тебя на глазах слёзы.  — Нет, — теперь улыбнулся Макс.  — Нет?  — Нет. Это небо, если смотреть на него, лёжа на дне бассейна. Это небо под водой.        Чёрт возьми, я хочу его ударить! Он и рисует замечательно! Слишком талантлив! Слишком.  — Никто даже не понял, что ты нарисовал, — хмыкнула я и встала с пола. — Давайте в карты поиграем.        Мы спустились в гостиную. Искали карты чертовски долго, так и не нашли их в итоге. Зато Дима, развалившись на диване, принялся рассказывать всякую чепуху, которой в его голове полным-полно. Теперь он лежал на диване, улыбался загадочно и говорил о том, как в полночь можно узнать, есть ли в твоём доме призраки.  — Нужно ночью в полной темноте со свечой в руке зайти в большую комнату. Как эта гостиная, например. Громко сказать: «Добро пожаловать!» Потом ты выходишь из комнаты, закрываешь дверь и прислушиваешься. Если кто-то придёт, то ты почувствуешь, как в дверь, которую ты закрыл, что-то скребётся. Но это ещё не всё! Не за что нельзя открывать дверь.  — Иначе что? — меня распирало от любопытства.  — Иначе сойдёшь с ума от увиденного. Это очень опасный ритуал. — И где ты такое услышал?  — Да, так. Просто очередная городская легенда.  — Макс! Ты ведь сегодня остаёшься один дома!        Макс посмотрел на меня недовольно, уже предчувствуя что-то нехорошее.  — И что?  — Ты должен это проверить, вот что! Это же так интересно!  — Нет, не интересно.  — О, это ещё как интересно! Нам нужно проверить эту легенду! Это дело для Ориона.  — Может быть, для Ориона, но не для меня.  — Пообещай мне немедленно, что сделаешь это!        Но Макс не стал ничего обещать. Пришлось уламывать его чертовски долго. В конечном итоге он не смог больше терпеть моё непрекращающееся нытьё и согласился.        Дима как-то с особым удовольствием потянулся на Диване и сказал Максу:  — Принеси чаю.  — Я тебе в служанки не нанимался.  — Принеси заодно и мне чего-нибудь, — я не знала, что в голове у Димы, но было понятно, что он просто хочет избавиться от Макса.  — Как же вы двое мне надоели, — но Макс всё-таки пошёл на кухню.       Дима тут же бросился к окну, повернул там ручку и быстро вернулся на своё место. Уловив мой взгляд, он подмигнул и приложил палец к своим губам. О, он что-то задумал! Мне это нравится! Кажется, сегодня мне будет весело!        Макс вернулся с чаем для Димы и кофе для меня. — Я не хочу кофе, — я поставила чашку на стол. — И вообще я хотела бы кофе с молоком, а не без. Если уж на то пошло.        Видели бы вы лицо Макса! Я так люблю, когда он злится. Стоит ему разозлиться — и он начинает выглядеть просто смешно! Правда, никто кроме меня так не считает. Но мне, привыкшей к вечному холодному спокойствию, ужасно весело наблюдать за тем, как он краснеет и дрожит от злости. Я готова на него в таком состояние всю жизнь смотреть. Это просто не может мне надоесть.        Мы были у Макса до самого вечера, а когда стемнело, пришло время, уходить. — И не забудь, — подняла я вверх указательный палец. — Ты должен проверить Димину легенду.       Макс закатил глаза и ничего не ответил.  — Это дело для Ориона, — сказала я важно.  — А я думал, Орион занимается всемирной революцией, — не выдержал и сказал колко Макс.  — Мы этим и занимаемся! Алекс звонил недавно, между прочим! Говорил, что всё идёт отлично. Не знаю, что будет со всемирной революцией, но на той, что будет во время выборов, мы поприсутствуем точно.  — Меньше недели осталось, — произнёс вслух Дима.        Он, наверное, хотел просто подумать об этом, но всё-таки сказал вслух.  — Именно! Меньше недели! — я вся засияла от радости, словно не до революции, а до моего Дня Рождения осталось меньше недели.  — Успокойся, — Дима открыл дверь. — Всё, мы уходим!  — Не забудь проверить легенду! — посмотрела я в усталые зелёные глаза, и вышла на холодную улицу.  — Что ты задумал? — спросила я перед тем, как попрощаться с Димой. — Увидишь. И да, будь готова к тому, что я тебя вытащу из дома среди ночи.        Я ничего не ответила, но расплылась довольной-довольной улыбкой. О, до революции ещё где-то неделя! Столько времени! Но это время не пройдёт впустую, нет. Меня ждёт что-то весёлое. Уже сегодня. Всего лишь через пару часов. Потрясающе!        А на самом деле меня ничего весёлого не ждало. Я легла в постель, прямо в одежде, готовая в любой момент сорваться с места, когда придёт Дима. Но он не приходил. Он не приходил, и я незаметно для себя стала думать.        И случилось что-то вроде маленькой панической атаки. Мне просто стало плохо. Я вдруг стала думать о том, что я ничего не значу в целом свете. Как бы там не было, а я пустое место. И я всегда им буду. Кто-то сейчас спасает людей из огня. Прямо в этот момент. А я просто лежу на кровати и думаю об этом. Кто-то другой в это самое время открывает свой маленький бизнес и даже не догадывается, что станет миллиардером через два года. А кто-то прошёл кастинг на главное роль в новом голливудском фильме. А я просто лежу. Столько людей сейчас что-то делают, а я не делаю ничего. И при всём этом я ещё хочу стать кем-то важным. При всём этом я хочу, чтобы моё имя помнили через сотни лет. Но я ведь ничего для этого не делаю.        Это была не паническая атака. Это был просто наплыв ужасных мыслей. И это, возможно, было даже хуже. Мне стало так грустно, что у меня не было даже сил пошевелиться. Поэтому, когда я услышала стук в окно, мне было сложно встать и посмотреть вниз. Но я сделала это и не пожалела.       Внизу, в одном свитере, укутанный моим неаккуратно и плохо связанным шарфом, стоял Дима. Его шапка с ушками сползла на бок, он улыбался и показывал жестами, что ждёт меня.        Все ужасные мысли о моём бездействии сразу же ушли куда-то далеко-далеко. Появился Дима и осветил тот мрак, который меня окутал. Я осторожно, чтобы не разбудить спящих родителей спустилась на первый этаж. В прихожей я решила, что не стану надевать пуховик. Дима ведь в свитере, так что я просто укутаюсь, как и он, шарфом.  — Пойдём! Скорее! — он шепнул мне это, как только я подошла, и мы быстро зашагали к дому Макса.        По пути Дима объяснял мне план наших действий. Я потирала руками в тёплых варежках и улыбалась злой улыбкой. Сейчас Дима ужасно похож на Алекса. И мне это нравится.        Мы тихо присели под окном, ведущим в гостиную Макса и стали прислушиваться. Дима смотрел на экран своего мобильного: следил за временем. И ровно в полночь мы услышали в доме безразличное «добро пожаловать». А потом хлопок двери.       А дальше началось самое интересное. Дима открыл окно, помог мне забраться внутрь (я едва не разбила вазон, который стоял на подоконнике), а потом забрался и сам. В гостиной было темно. О, дальше Дима отлично показал себя в роле злобного призрака. Он принялся царапать дверь и говорить что непонятное ужасным шёпотом. Я стояла рядом, зажав рот ладошками, чтобы не засмеяться. А не засмеяться мне было тяжело потому, что я ясно представляла себе испуганное лицо Макса, который стоял сейчас за дверью со свечой в руке.        Но я ошиблась, когда решила, что Макс будет просто стоять и бояться. Нет, он, оказывается, не из робкого десятка. Не смотря на то, что Дима сказал, что все, кто заглядывал в комнату во время этого «ритуала» сходили с ума, Макс всё-таки резко распахнул перед нами дверь.        Дима замер в нелепой и неестественной позе, а я молча уставилась на Макса. Он тоже уставился на нас. У него даже рот раскрылся от удивления. Но он тут же его закрыл и быстро заморгал глазами. Потом, наверное, решив, что ему всё это ему только кажется, он совсем по-детски начал тереть кулаками глаза. Но мы с Димой, разумеется, от этого не исчезли. И тогда он решил применить последний метод: помахать перед нами руками, чтобы мы растворились в воздухе, наверное. Ведь так и отгоняют ведения, верно? Или я просто ищу оправдания тому, что произошло потом.        Уж не знаю, как так вышло, но замахав перед собой руками, Макс в первую очередь уткнулся ими в мою грудь. Грудь была настоящей, она не исчезла и не растворилась в воздухе. Наверное, только в этот момент он понял, что всё-таки не спит. И пощёчина, последовавшая за всем этим, тоже была настоящей. Она устранила последние сомнения в нереальности происходящего.       Я была ужасно смущена, мне было неловко, а Дима хохотал на весь дом. Он держался за живот, тяжело вздыхал, чтобы набрать воздуха и пятился назад. Пятился, пока не врезался в стул и не упал на пол. Но даже, когда он упал, он всё ещё продолжал смеяться.        Я вышла из ступора.  — Хватит уже смеяться!        Но он залился ещё больше хохотом.        Пришлось попинать его ногой немного. Хотя это и слабо помогло.        Да, стоит ли мне говорить о том, как выглядел всё это время Макс? Сконфужен, разозлён, смущён и растерян. Ох, он потом в ярких красках рассказал нам о том, как сильно он нас ненавидит. А Дима ещё долго неожиданно начинал хихикать, а я начинала краснеть и кричать на него.        Но было удивительно весело.