Фордевинд

Примечания: Santiano — немецкая группа, в основном исполняющая песни на морскую тематику. А это типа плейлист к главе: Santiano — Es gibt nur Wasser; Santiano — Alle die mit uns auf Kaperfahrt fahren; Santiano — Seemann. Если раньше, когда меня спрашивали, какое место на земле самое прекрасное и очаровательное, я со своей тогдашней обывательской точкой зрения не раздумывая отвечал — море, то сейчас я бы скорее выбрал блошиный рынок, нежели это чарующее своей красотой, но забирающее неимоверное количество усилий, казалось бы, бескрайнее водное пространство. Сложно передать словами, каково это не видеть берега и не чувствовать под ногами землю уже целую неделю. Кажется, будто с каждым днем море, а точнее люди на корабле, забирают у меня все больше сил. Если в первые дни мне все это еще казалось увлекательным путешествием и хорошим жизненным опытом, то спустя неделю я проклинал все на свете, когда тащил на собственном горбу не только обязанности помощника кока, но и главной поломойки и, скажем так, мальчика на побегушках. К концу дня я уже просто-напросто в беспамятстве от усталости заваливался к себе в каюту и, плюхаясь на койку, тут же забывался крепким, но таким коротким сном. А уже в шесть часов утра, чуть ли не снося дверь, ко мне вваливался Рихард с ведром соленой морской воды и отчаянно начинал будить, пока не добивался соответствующего результата. Так произошло и сегодня. — Ну что, солнышко, еще спишь? — как обычно притворно ласково начал он и, подобно священнику, слегка окропил меня водой из ведра. Черт, вот именно, я-то сплю, а когда он, падла, сам-то спит?! — Ва-а-ах… — поморщился и протяжно зевнул я, поворачиваясь на другой бок и поплотнее закутываясь в жесткое одеяло. Пока Рихард будет нести всякую чушь про ответственность, есть еще целых пять драгоценных минут пусть и не на нормальный сон, но хотя бы на дремоту. — Солнце встало уже целый час назад! А ты все увальнем лежишь! — уже более сурово начал говорить кок. Все, кажись, началось. Завелся. Эх, пора вставать. А как не хочется… В отличие от сухопутной жизни, на море нет выходных. Ну или, по крайней мере, у меня. — Вставай, ветошь*! — громко и звонко сказал он, и в ту же секунду мне на голову была опрокинута порция морской воды. Ох, скотина! Как же он, черт подери, меня достал! Опять полдня подушку сушить. — Ладно-ладно, все, встаю. Отстань от меня только, — ворча, я кое-как оторвал будто налитую свинцом голову от подушки и сел на койке, стряхивая с лица воду, потягиваясь и с хрустом разминая затекшие за ночь мышцы спины. Черт, как же больно! Ноющими мышцами аукнулись мне каждый наклон и каждое перенесенное ведро воды. Я еле как разлепил опухшие веки, соленая вода, попавшая на лицо и стекающая с волос, залилась, обжигая и без того красные от недосыпа глазные яблоки. Прошипев от боли, краем одеяла я вытер лицо и, щурясь, кое-как зло глянул на своего мучителя — такого только в тюремные надзиратели бери, никак не больше. — Давай-давай, вставай! — беря за грудки, он бесцеремонно просто поднял меня с кровати и поставил на пол. - На, одевайся и приводи себя в порядок. Через десять минут, жду на камбузе. Рихард кинул мне одежду и выскочил из каюты так же стремительно, как и появился. Хлопок закрывшейся двери хоть как-то привел меня в сознание. Не мешкая, я неохотно стал стягивать с себя полосатую пижаму, от соленой морской воды глаза все так же противно пощипывало. Чувствую, сейчас разрезом глаз я порядком напоминаю китайца или монгола. Как же меня бесит этот садист! Временами кажется, что он просто-напросто отрывается на мне. Ведь хоть значение Рихарда на корабле важно и незаменимо, никто не считается с ним и особо не прислушивается к его мнению, воспринимая его скорее как кухарку, нежели как полноправного матроса. Капитан так вообще временами относится к нему немногим лучше, чем ко мне, выговаривая за пересоленные харчи и подгоревшие котлеты. Идет цепная реакция, и все это сваливается мне на плечи, хотя, казалось бы, при чем здесь я? Рихард мне даже хлеб испечь не доверяет — только чисть да режь. Но самое интересное, так груб он только, когда дело касается работы, а если надо что-нибудь объяснить или рассказать, из сварливого кока Рихард превращается в первоклассного лектора. С замиранием сердца он временами мог часами рассказывать об устройстве тартаны и основах навигации, периодически приплетая различные интересные факты, легенды и сказания о море и морских обитателях. Вот другое дело Тилль — помощник капитана. К нему все прислушивались, считая его мнение надежным и авторитетным, а стоило ему только слово сказать своим низким, глубоким голосом, как сразу же разрешался любой спор. Как мне кажется, Рихард восхищался им и, может быть, даже немного завидовал. Наконец хоть как-то приведя себя в порядок и взбодрившись от умывания, я спустился в камбуз, где в воздухе только начинал витать легкий аромат пекущегося хлеба. Каждый день здесь начинается с этого чудесного запаха. — Ну наконец-то явился, — отрываясь от кастрюли с кашей, сразу же заметил меня Рихард. — Так, вымой-ка вчерашнюю посуду… там, в бочке отмокает, и вскипяти чайник. — Хорошо, — без энтузиазма пробормотал я и поплелся к бочке с посудой. — Что? — Так точно, — тут же осекся я, ненавистно смерив взглядом крепкую фигуру у плиты. На голове его наподобие банданы был кое-как завязан платок, из-под которого постоянно торчали короткие пряди черных, как смоль, волос. Хотя как коку Рихарду приходилось проводить много времени на камбузе, одет он был всегда чисто, конечно, за исключением завязанного вокруг талии фартука, испещренного множеством различных пятен. Когда я покончил со своими заданиями, Рихард вновь обратился ко мне, вертясь у плиты: — Все, закончил? Тогда пока есть время, бери конец и тренируйся. — Ладно, — повинуясь, я снял с крючка веревку, именуемую моряками концом, и, сев в уголок на бочку, начал вязать эти проклятые морские узлы. — Шкотовый, — донеслась до меня команда. Быстро перебрав в голове все выученные узлы, я не до конца завязал прямой, перебросив ходовой конец через петлю. — Вот, — чуть улыбаясь удачной попытке, я гордо протянул конец своему «учителю». — Так, хорошо, — одобрил он. — Теперь давай рифовый… Правильно, — кивнул он. — Брамшкотовый… Да, молодец, верно, — улыбнулся кок. Надо же, он меня даже похвалил! — А свяжи-ка беседку. Завернув на ладони калышку, я подогнул другой конец и, взявшись за петлю, ухватился за конец и перекинул его в обратном направлении. Вроде бы похоже… Безо всякой уверенности я в очередной раз протянул узел Рихарду, на что тот, как и ожидалось, замотал головой. — Нет, дорогой, так дело не пойдет. Ну-ка, покажи-ка мне, что за гордиев узел* ты там мотаешь? — спокойно сказал он, отрываясь от готовки. Я опять повторил ту же операцию, но результат остался неизменен. — Вот, — тихо промямлил я, понимая, что ошибся, но не зная в чем. — Смотри и запоминай, — буквально за секунду он провернул эти дьявольские манипуляции, и на его ладони уже красовалась правильная беседка. Дальше он повторял медленнее, рассказывая при этом о самом узле. — Это один из древнейших и самых удивительных узлов, придуманных человеком. Он не только просто вяжется, но и легко развязывается, стоит только потянуть за ходовой конец. Вот так… При этом никогда не затягивается до конца и не портит трос. Узел этот по праву можно назвать «королем узлов», — закончив рассказ, Рихард с гордостью протянул мне конец, предлагая попробовать. Без особого труда я повторил его действия, и на этот раз все получилось. Дальше подходило время завтрака, где всех, конечно же, обслуживал Пауль-официант — образец кротости и покорности. Именно так я и выглядел на этом корабле — услужливый, зашуганный мальчик на побегушках. Да я тут почти как раб! После, где-то к полудню, я обычно с ведром и со шваброй под ручку выходил на палубу. Сегодня море было особенно тихим, только слегка покрываясь рябью, оно как будто уснуло, убаюканное легким дуновением ветерка. Но это был не штиль, хоть погода и довольно скупа на попутный ветер. Как поговаривали матросы за завтраком, скорость не превышала и пяти узлов. Если на баке было свежо и прохладно, то на палубе просто пекло! Абсолютно чистое голубое небо, ни облачка, солнце стоит прямо в зените — одним словом, жара. Нет, не такая жара, какая бывает на суше, а именно та морская жара, режущая подобно тупому перочинному ножу и прожигающая не хуже раскаленной лампы. По примеру Рихарда соорудив из какой-то ветоши бандану, я принялся за самую мою ненавистную работу. Особенно под палящим солнцем. Закрепив тряпку на швабре, чему научился именно здесь, я обмакнул это приспособление в ведро с водой, чуть выжал и нарочито громко шлепнул мокрой тряпкой по брусьям. Как же меня это достало! Кому, на хрен, здесь вообще сдалась эта чистота?! И почему, мать вашу, наводить ее должен именно я?! Откуда тут вообще берется грязь, здесь земли-то даже нет? Черт, да к чему вообще эти вопросы - им по ходу занять меня просто нечем, вот я и вылизываю эти двадцать на семьдесят футов каждый день. — Ох, — когда около половины палубы уже было вымыто, я тяжело вздохнул и оглянулся по сторонам, ветошью вытирая с лица скатывающийся пот. Ну и жара! Как вообще можно что-либо делать в такую погоду? — Что стоишь? — вдруг я услышал у себя за спиной знакомый стальной голос, от которого по телу тут же пробежали мурашки. — Тебе что, нечем заняться? — Нет, что Вы, капитан, — начал оправдываться я. — Просто я немного устал и решил передохнуть. Сами же видите, какая сегодня погода, особенно когда… — Ладно, все хватит, — сухо прервал он. — Отдохнешь, и за работу. — Так точно, капитан, — тут же ответил я. Ну, конечно, куда ж мне деться? Работа, работа, работа… С секунду Шнайдер постоял рядом, а потом, собственнически оглядываясь по сторонам, прошел к грот-мачте*. Осмотревшись, он легко подтянулся на руках и забрался на рею*. Позавчера Рихард как раз объяснял мне некоторые названия рангоута и снастей, поэтому сейчас я уже хоть что-то понимал во всех этих «бревнах» и «веревках». Тем временем капитан смело, но при этом осторожно уже лез дальше вверх по фалу*, держа в зубах какой-то металлический предмет, похожий на отвертку. Бегущий такелаж, пропущенный через разные блоки на мачте, кое-где давал опору для рук и ног. Благодаря чему, Шнайдер смог взобраться где-то до середины мачты — там он и остановился. — Эй, Поль, хватит ворон считать! Давай за работу, — из мыслей вывел меня мой объект наблюдения, и я нехотя поплелся к швабре и ведру с водой. Черт, он и оттуда за мной следить успевает! Сложно было оторвать глаз от человека, находящегося прямо над тобой, особенно, когда при этом он делает что-то, на что ты никогда в жизни бы не подписался. Хоть я и не особо боюсь высоты, но перспектива оказаться где-то высоко на шатких снастях меня ужасно пугала. Да тут если просто оступиться, то без переломов нескольких костей уж точно не обойдется. Параллельно я успевал мыть палубу и при этом поглядывать вверх на капитана. Он безбоязненно перемещался по вантам* и штангам*, постоянно что-то перевязывая, перекидывая и подкручивая. Видно, жара и его разморила, ибо спустя всего несколько минут после работы Шнайдер, держась за ванты, стянул с себя полосатую тельняшку и повязал ее вокруг бедер. При ярком солнечном свете его влажная от пота спина блестела, придавая особый вид мышцам и подчеркивая складную фигуру капитана. Волосы собранные в неопрятный хвост распушились от легкого ветра и сейчас прилипали к влажной коже. Обычно высокий на земле человек на высоте казался ростом два вершка. Около часа спустя, как раз когда я наконец покончил с палубой и уже собирался уходить, капитан спустился с рангоута и, достав откуда-то сигареты, подошел ко мне. — Будешь? — затянулся он, предлагая мне раскрытый портсигар. — Я не курю, — отмахнулся я, закидывая тряпку в ведро. — Вот, через месяц будешь так же залазить, — спокойно сказал он, похлопав меня по плечу, и оперся о планширь. Ага, конечно, дожить бы мне еще да коньки не отбросить прям под этой мачтой. — Может быть, — уходя от отрицательного ответа, сказал я. — Ладно, теперь паруса переставлены — быстрее пойдем, — сказал Шнайдер и выдохнул в мою сторону облако терпкого дыма. — Кхе-кхе… — закашлялся я, поморщившись. — Да ладно тебе, хватит рожу кривить, скоро сам дымить начнешь. Тяжелая это работа, нервная… Надо хоть как-то расслабляться, — сказал капитан, вновь затягиваясь. — Ладно, можно я пойду? Мне на стол еще накрывать, — я наконец нашел повод свалить от этого человека. В ответ капитан коротко кивнул и остался стоять там же, докуривая сигарету. Опершись локтями о планширь, он стоял, чуть наклонившись, и вглядывался в даль. Солнце бросало свои яркие лучи на загорелую спину, а ветер слегка колыхал длинные кудрявые волосы — вот кому лучше всех живется на этом корабле. Хорошо ему, полы мыть не надо. Бросив на Шнайдера последний взгляд, я спустился на камбуз, где меня уже ждал Рихард. После обеда мне, благо, выдался свободный часок, так сказать, удалось урвать, пока все думали, что я штопаю парусину. И, конечно же, я с радостью и превеликим удовольствием убил это время на долгожданный сон — тот отдых, которого мне так не хватает. Только сейчас я по-настоящему смог понять значение этого, казалось бы, простого слова. Только сейчас я познал, что значит трудиться, и теперь просто не понимаю, как жил раньше. Всего чуть больше недели назад я и представить не мог, что буду в сотнях километров от родного дома батрачить на каких-то совершенно незнакомых людей, далеких от меня в плане не только менталитета, но и жизненных ценностей. Дальше мы с Рихардом продолжили изучать строение рангоута и перешли на парус. Вот, ей-богу, как в школе! Вот, скажите, на кой-черт, надо придумывать название какому-то куску ткани? Они ж все на одно лицо! Ладно бы хоть разноцветные были, так нет же, они еще и все белые! Хотя какие белые, скорее серо-желтые. Потом наступала пора ужина, вслед за которой подъезжал еще один вагон обязанностей, который, несмотря на мое нежелание, мне приходилось встречать с распростёртыми объятиями. Ну, а под вечер, ближе к ночи, у моряков, так сказать, начиналась веселая пора — это было именно то время, когда обычно они абсолютно забывали про какие-либо дела и полностью отдавались отдыху, уже по привычке отправляя на ночь к штурвалу Томаса. Что касается его, так он вообще теперь ведет ночной образ жизни: днем отсыпается в какой-то каютке, а под вечер поднимается оттуда, чтобы перекинуться парой слов с другими, и вновь отправляется на ночь к рулю. Вообще теперь я стал видеть его крайне редко, но этого хватало, чтобы узреть всю ненависть ночного рулевого по отношению к затеянному путешествию. Постоянные словесные перепалки как с капитаном, так уже и с другими членами экипажа только свидетельствовали об этом. Оливер, или, как его здесь чаще называли, Ларс часами мог проводить время на баке, постоянно что-то выдалбливая и перебирая. Меня туда не пускали, поэтому оставалось только догадываться о его действиях. Хотя, судя по стуку, работа там кипела. Но вечером и Олли выползал из своего убежища и присоединялся к товарищам. Обычно матросы дружно собирались в кубрике и под кружечку-другую горячительного напитка резались в карты или кости. Я тоже, засыпая, сидел рядом, чтобы, как мне казалось, лучше узнать и влиться в коллектив. Но без алкоголя сделать это, как известно, нелегко, поэтому я молча сидел в стороне, побренькивая на гитаре любимые мотивы. По вечерам долгое время в каюте капитана проводил Флаке. Пару раз я заходил к ним, чтобы навести порядок, и всякий раз натыкался на стопки развернутых книг на столе и множество карт различных масштабов. Вероятно, они занимались навигацией с целью прокладывания нашего дальнейшего маршрута. В каюте капитана всегда царила теплая, уютная обстановка: мягкий свет керосинки, деревянная мебель, терпкий запах табака вперемешку с алкоголем, легкий сигаретный дымок. Вообще из всех членов экипажа Флаке крайне редко общался со мной, только в случае срочной необходимости он был готов перекинуться со мной парой слов, не более. Видать, презирает… Только вот за что? Хотя, конечно, он — образованнейший, начитанный человек, что ж, имеет право. Честно говоря, я и сам себя презираю за свою глупость, благодаря которой мне теперь приходится драить палубу и чистить картошку. Да что там… Черт, да я ведь без пяти минут был женат! Сейчас бы уже во всю готовился к свадьбе… Эх, как там моя мать, небось уже вся извелась в поисках сына. А невеста? Вместо того, чтобы спокойно работать, а по вечерам сидеть в кругу семьи, я вынужден батрачить буквально за еду. Вот. Вот, что значит, мать его, юнга! Вместо теплого домашнего очага — четыре стены и койка, вместо красавицы невесты — шесть матросов. Зашибись! Просто замечательно! Вот же, блять, приперло! Кое-как досидев до одиннадцати, я со всеми распрощался (хотя, конечно, этого никто даже не заметил), и вышел из кубрика, оставив там Тилля с Рихардом, партия которых была еще только в самом разгаре, и наблюдавшего за игрой Оливера. Перед сном я обычно выходил на палубу, подышать особенно чистым и свежим по ночам воздухом. Жаль, солнце уже давно село — хотелось полюбоваться закатом. Как раз сегодня Рихард учил меня предсказывать погоду. Например, багровый закат сулит приближение циклона, а следовательно сильный ветер, а тучи обещают ухудшение погоды. Я уже было подходил к трапу, ведущему на верх, как вдруг чья-то сильная рука схватила меня за плечо. Что за черт?! Ну вот только этого сегодня не хватало! Я попытался вырваться, выкручиваясь и стараясь разжать цепкие пальцы, но все усилия оказались напрасны, и рука без особого труда затащила меня под трап. — Тсс… Тихо, — цыкнул кто-то, прикрывая ладонью мне рот, когда я попытался спросить собеседника первым. — Слушай меня, быстро говорить буду. Я лишь кивнул, узнав в нападавшем Томаса. — Короче, я просмотрел кое-какие карты и расчеты в каюте капитана… — начал быстро шептать Томас, то и дело оглядываясь по сторонам. — В общем, через неделю мы будем проплывать мимо испанских берегов. Меня уже достало все это, вижу, и тебя тоже, — я снова кивнул. — Вообще, мне кажется, нет смысла переплывать Атлантику, когда можно остановиться и в этой прекрасной стране. Правда, капитан меня и слушать не станет, — в доказательство Томас указал на еще не зажившую до конца губу и продолжил. — Да, черт подери, бежать нам отсюда надо, да и все. Долго мы не протянем, и ты это прекрасно знаешь. За полторы недели ты вообще поплохел. Короче, ночь тебе на размышления и утром дашь ответ. Хотя я бы на твоем месте, не мешкая, согласился бы. Договорив, он исчез так же стремительно, как и появился, оставив меня, ошарашенного этим разговором, одного стоять здесь.