***
Весь оставшийся день прошел для меня будто в тумане: какие-то монотонно-хаотичные обязанности и прочие дела просто ушли на второй план. И вот уже вместо того, чтобы озлобленно смотреть на окружающую действительность, в мыслях я блуждал по неизведанным долинам своего сознания, добраться до ядра которого я безуспешно пытался еще с момента попадания на эту чертову посудину. Но именно тогда, когда наконец появляется шанс покинуть это ужасное место, соответственно, из углов вылезают и сомнения. Возможно, огромную роль здесь играют врожденные инстинкты, а именно инстинкт самосохранения, наиболее необходимый в сложившейся ситуации. Хотя, в конце концов, я же всегда могу передумать и отказаться в последний момент. Но все же я понимал, что решиться необходимо уже именно сейчас, ведь это не только настроит пока отсутствующий боевой дух, но и, возможно, придаст сил для последующих действий, а точнее для подготовки, которую мы и должны были с минуты на минуту начать обсуждать с Томасом. Только одного я категорически не мог понять: почему я хочу сбежать — ну тут понятно, а вот зачем это ему? Он же первоклассный матрос с более чем десятилетним стажем! Вряд ли моряк будет бежать от моря, от своего, можно сказать, второго дома, своей стихии. Получается, дело в чем-то другом, не так ли? И, кажется, я догадываюсь в чем… Вероятно, виной всему никто иной, как капитан. Интересно, откуда у них со Шнайдером такая лютая ненависть друг к другу? Ведь еще в шлюпке их отношения были вполне сносными и ничего не предвещало бури. Вот в очередной раз убеждаюсь, что у моряков характер такой же, как и у моря — их стихии: сложный, непредсказуемый, при этом резкий и суровый и, наверное, даже загадочный. Пожалуй, слово «море» в моем понимании скоро станет синонимом слова «тайна» — все так же непонятно, сложно и при этом загадочно-чарующе, хочется наконец разгадать эту задачу, но, к сожалению, невозможно. Тысячи рамок и ограничений, начиная от бортов самого корабля и заканчивая обычными капитанскими запретами, от которых мы с Томасом, видать, и будем пытаться сбежать. К слову, его-то сейчас я и ждал, ни на секунду не переставая изводить себя бесконечными вопросами по поводу предстоящей недели. Вдруг раздался тихий, приглушенный стук, после чего дверь медленно отворилась и в образовавшийся проем просунулась темная, чуть рыжеватая голова: — Можно, — тихо пробурчала она, пристально оглядываясь по сторонам. — Да, конечно, — впустил я Томаса и привычно подпер дверь шваброй. — Значит, так… — матрос плюхнулся на мою койку и начал шепотом рассуждать. — Запоминай. Для начала необходимо отметить, что весь путь после того, как мы покинем тартану, в лучшем случае займет не более суток. Так, а вот здесь лучше запиши… — Томас изогнулся, пошарив по карманам, достал какой-то бумажный обрывок и огрызок карандаша и протянул мне. — Пиши, а то забудешь. На тебе провизия и обмундирование: думаю, анкерка и мешка сухарей с картошкой нам хватит, и позаботься о парусе. В трюме найдешь, подлатаешь. Дальше не забудь о компасе, спичках… В то время, как матрос мечтательно рассуждал и все просчитывал, я лихорадочно записывал за ним каждый пункт, боясь упустить хотя бы мелочь. Таким образом, все заботы, связанные с бытовыми нуждами, например, вода, провизия и свет, ложились на меня, а сам он обещал позаботиться о вооружении как шлюпки, так и нашего маленького экипажа. До поздней ночи мы засиделись за построением дальнейшего плана действий, в то время, как Томас уже около часа должен был стоять у штурвала. Наконец он в бодром расположении духа покинул мою каюту, а я впервые с момента начала путешествия, воодушевленный, блаженно растянулся на койке и на этот раз засыпал под приятный шепот грез, пророчащих скорое освобождение из морского плена, и представлял, как по прибытию на Родину уже буду повествовать о своем бурном отпуске.***
Странно, но на следующий день никто не вылил мне на голову ни ведра морской, не прокричал на весь бак: «Вставай, ветошь!», мне даже удалось немного выспаться. Поначалу я, конечно, испугался, но потом, когда по обыкновению поднялся в кубрик и встретил там Рихарда в своем заляпанном фартуке, как всегда по утрам, торчащего у плиты, успокоился, но все же насторожился. Ох, видать, не к добру это… — Доброе утро, — зайдя, я подал голос, чтобы обозначить свое присутствие. — Доброе, — Рихард с, казалось бы, доброжелательной улыбкой повернулся ко мне. — Выспался? Теперь порежь, пожалуйста, хлеб. — Хорошо… — в ответ промолвил я и направился за разделочной доской, искренне не понимая вдруг проснувшиеся в этом человеке порывы вежливости и сострадания. Дать мне время на сон и, вместо мытья дюжины тарелок и кастрюль, просьба (даже не приказ) порезать хлеб — это явно не в его духе. Странно всё это. — Мне надо с тобой серьезно поговорить, — вдруг повернулся ко мне кок, вытирая руки об фартук и заправляя выбившиеся из-под платка волосы. Черт, надеюсь, разговор пойдет не о том, о чем знать ему не нужно. — Да, слушаю, — еле скрывая так и прущее из меня волнение, ответил я и отложил нож в сторону. Пожалуйста, ну хоть ты-то не губи все мои надежды, и так я от тебя столького натерпелся. — В общем, вчера вечером я совершенно случайно услышал один разговор, — немного неуверенно начал он. Ну вот и все, накрылась конторка! — Как мне показалось, вы не собираетесь плыть дальше Испании… — А мне вот показалось, что тебе просто это показалось! — немедленно встрял я, не давая досказать Рихарду и так известную мне мысль. — Мы просто от скуки фантазировали. Тут же совершенно нечем заняться. — Нечем заняться? Тебе-то! Ох, Пауль, кто бы уж говорил! Я что, тебя мало нагружаю? — усмехнулся он. — Поверь, слышал я предостаточно и практически не сомневаюсь в ваших намерениях. — Черт, Рихард, прошу, пожалуйста, только не сдавай нас капитану, — тут же перебив его, взмолился я. — Мы все отменим. Что хочешь проси, хоть всю работу на меня свали! — Хорошо, попрошу, — смущенно улыбнулся кок. Вот же паразит, еще и нажиться на нас вздумал. — В общем, возьмите меня с собой. Что?! Я не ослышался. Неужели, наш маленький ковчег набирает обороты, превращаясь уже в массовый побег? Нет, мне не показалось, он действительно хочет бежать с нами. Но ему-то это зачем? — Зачем? Зачем тебе это? — озвучил я немой вопрос. И вправду, зачем вполне сильному и выносливому матросу покидать, можно сказать, родной дом без явно выраженной причины? — Да потому что, черт побери, достало меня это! Какого хера, капитан относится ко мне, как черносошной шавке, никто, блять, на этом чертовом судне ни во что меня не ставит! Как баба, полдня на камбузе торчу! Надоело, — внезапно вспыхнул он, но, опомнившись, вскоре утих в ожидании моего вердикта. К счастью, шипение на плите заглушало его пламенную речь, иначе нас неминуемо бы услышали и на баке. — Хорошо, я сообщу об этом Томасу, — изо всех сил я старался уйти от точного ответа — верное принятие важных решений никогда не было моей сильной чертой. — Думаю, он не будет против. — Спасибо, — тихо промолвил Рихард и отвернулся к плите.***
Томас невероятно обрадовался присоединению Рихарда к нашей команде, и вот мы уже втроем полным ходом готовились к долгожданному побегу. Как-то раз, во время уборки в каюте капитана, я даже смог лично убедиться в достоверности полученной информации: действительно, судя по картам и маршрутному листу, уже завтра был именно тот день, когда наше судно максимально приблизится к испанским берегам. Покинуть корабль мы планировали не иначе как ночью, как раз в то время, когда Томас примет вахту и штурвал будет полностью в его распоряжении. Таким образом, около двух часов ночи, дождавшись, пока все уснут, мы собирались уже спустить шлюпку на воду. Последний день перед отплытием лично мне дался ужасно тяжело. Вплоть до вечера я все еще метался между двух углов, но все же решил не подводить товарищей и не слетать в последний момент. Смеркалось, пламенный, алый закат уже потух на горизонте, на небе загорались первые звезды. В ночном свете высокие мачты тартаны с парусами смотрелись как-то по-особому величественно и грандиозно, даже можно сказать, торжественно. Заходить последний раз перед отплытием в свою тесную каюту абсолютно не хотелось, поэтому я просто стоял у наветренного борта, придерживаясь за планширь. Ветер дул бакштаг* на правый галс*, тартана спокойно, но временами резко покачивалась на волнах. Стараясь выбросить из головы все посторонние мысли, в уме я перебирал список всех вещей, за которые был ответственен, и загибал пальцы, вспоминая каждый пункт. Вдруг я услышал шум приближающихся шагов и не успел обернуться, как услышал за спиной до боли знакомый голос. — Юнга, что это ты рассчитываешь? — как всегда капитан появился, казалось бы, из ниоткуда и своим вопросом, как обычно, ввел меня в ступор. — Сколько дней прошло с начала плаванья, — тут же нашелся я. — Ну и сколько ж? — Много, много потерянных дней, капитан, — искренне ответил я, глядя на темные волны, бьющиеся о борт судна. — Зато хоть ходить научишься. Вот на что ты раньше годился? — задал он риторический вопрос и тут же сам на него ответил. — А здесь тебя нормально жить научат. Хоть сколько-то самостоятельным станешь. Отвернувшись, я стоял, молча улыбался и ликовал тому, что через несколько часов моей ноги здесь больше не будет. Что ж, капитан, поговорим напоследок. — Эх, растяпа, ты хоть знаешь, как называется та яркая звезда на юго-западе, относительно которой мы держим курс? — неожиданно спросил Шнайдер, глядя на темное небо и указывая на ночное светило. Естественно, я отрицательно покачал головой. — Все с тобой ясно. А звезда эта — планета Венера. Самая яркая на ночном небе этих широт. — Спасибо, буду знать, — ответил я, надеясь, что больше мне это никогда не пригодится. — А видишь те мерцающие астеризмы? Вон там, на северо-западе? — он указал рукой на какое-то большое скопление ярких звезд чуть левее от меня. — Ага, — кивнул я, всматриваясь в бескрайнее ночное небо. — Это к дождю и возможно даже к шторму. Вероятно, не сегодня-завтра ты познаешь по полной программе все прелести крепкого ветра или скорее шторма. И сегодняшний алый закат и дневные облака только свидетельствуют об этом. Чувствую, пора перестраивать ванты, убирать паруса и возможно даже рубить рангоут. А чутье редко обманывает меня, поэтому если завтра мы не успеем взять курс к Гольфстриму, то придется попотеть, — неспешно рассуждал вслух капитан, доставая из портсигара сигарету и прикуривая. — Неужели, и вправду послезавтра будет шторм? — напрямую задал я теперь уже волнующий меня вопрос. — Черт побери, да я просто уверен в этом! — рявкнул капитан, после глубокой затяжки стряхивая пепел с сигареты о планширь. — Возможно, даже завтра придется ставить тартану на весла, чтобы избежать эпицентра, — беспрекословно заверил он, с наслаждением выдыхая густую пелену дыма, которая по велению ветра окутала и меня, из-за чего я еле сдержал подступающий кашель. — Ясно, — мрачно заметил я, подмечая необходимость доложить об этом Рихарду. — Настоящее море — это тебе не по пляжу гулять и ножки в воде мочить, это школа выживания, и вообще тебе несказанно повезло, что ты попал именно к нам, — Шнайдер бросил в море окурок и дружески похлопал меня по плечу. — Только в море человек становится тем, кем он есть на самом деле. Есть также интересная легенда, которую я впервые услышал лет пятнадцать назад, когда только в первый раз вышел в море. Он сделал многозначительную паузу, достал вторую сигарету и, затянувшись, начал: — Однажды, в давние времена, оказались два друга во время шторма в одной шлюпке. Вдруг накатила волна и смела одного из них в море, а он был смелый, отважный моряк. Вот и полюбило его море и стало вниз тащить, — я с интересом слушал историю капитана, но вдруг почувствовал на спине что-то тяжелое, теплое, его ладонь мирно устроилась на моем плече. От неожиданности я чуть не вздрогнул, но постарался остаться хладнокровным, делая вид, будто ничего не замечаю. Тем временем, чуть приобняв меня, Шнайдер продолжал, однако, на удивление, голос его будто стал мягче и даже более теплым, а не таким холодным, как всегда, что ли. — Утопающий стал из последних сил звать на помощь друга, но тот, оберегая свою шкуру, испугался лезть в неспокойное море. Вынырнув, в последний раз он взмолился о помощи, но трусливый товарищ, так и бросил друга в беде, — капитан чуть сильнее приобнял меня, отчего в нерешительности я весь сжался. Сквозь тонкую ткань тельняшки я чувствовал тепло его тела, приятно согревающее холодной ночью, особенно с наветренного борта. Тихую, ровную речь Шнайдера заглушали пенистые волны, разбивающиеся о корпус тартаны, и легкий посвист ветра, надувающего паруса, отливавшие в ночном свете некой дьявольской, даже призрачной беленой. — Волна рассердилась, погналась за предателем и, настигнув, с легкостью перевернула шлюпку, утаскивая того в морскую пучину. Там рыбы и растащили его до тла, а отважного друга море приютило и слезы его превратило в жемчуг, а кудри — в кораллы. С тех пор ходят легенды, что по морю робко плавает то холодное, черствое, прозрачное сердце, жгучее, как медуза, все на берег стремится, а волна его не отпускает, — Шнайдер вновь прервался и мерно выдохнул дым в мою сторону. Странно, но мне даже было уютно вот так стоять и слушать морские байки, несмотря на скорый побег, в душе царил покой, исчезло волнение, а от стоящей рядом мужской фигуры исходило какое-то поистине приятное тепло. Что-то родное, домашнее чувствовалось в этих объятьях. Я даже поймал себя на факте, что неосознанно стал ближе прижиматься к телу капитана, чуть наклонив голову к его плечу. Теперь уже даже терпкий запах его сигарет казался мне приятным и согревающим. — Так вот, запомни: никогда не бросай друга в беде. Лучше сам помри, но товарищу помоги, — закашлявшись, он еще сильнее прижался ко мне и отбросил окурок в море. — Спасибо, запомню, — поблагодарил я за морскую байку, под тяжестью руки и от смешения мыслей в голове сильнее навалившись на планширь. Все это как-то странно. Нет, мне не было неудобно, скорее наоборот спокойно, но все это казалось мне каким-то непонятным, даже, может, неправильным и подозрительным. Непривычно было ожидать от столь холодного и временами грубого человека таких проявлений тепла. Особенно ко мне. — Поль, — услышал я тихий шепот и почувствовал горячее дыхание возле своего уха. Слегка вздрогнув, я обернулся и увидел его лицо всего в нескольких дюймах от своего. — Да, капитан, — бодро ответил я, высвобождаясь из-под объятий капитана и тут же отдаляясь от него в сторону. — Ничего, — тихо и как-то разочарованно проговорил он, слегка опешив от моего резкого действия, и, развернувшись, направился прочь от меня в сторону юта*. В темноте я видел решительно удаляющийся от себя высокий силуэт и гадал, что же только что произошло. Неужели, я поступил как-то неправильно? Он что, чего-то ожидал от меня, и поэтому… обиделся? На меня? Да нет, это ж смешно! Я же даже ничего не сделал, но на душе отчего-то теперь как-то неспокойно, будто кошки заскребли, а несчастный сдвинутый мозг стал сыпать какими-то догадками и домыслами, не поддающимися сложившимся в моей голове стереотипам.