Мотылек

      Альфред не понимал, как так обернулось. Но Артур понимал. Еще лучше Артура все понимали, может быть, Франсис и, конечно же, вездесущий шотландец. Сердце Англии, не Лондон, а его простое человеческое сердце сейчас горело, словно в огне. Дрожащие руки больше не могли поднять это ружье.       Это понимал и Альфред, спокойно разворачивая свои войска. Просто уходил. Не сказав лишних слов. Но Англия хорошо понимал, что там впереди. Всегда хотел оградить, уберечь, предостеречь. Но стекающая по телу кровь, говорила лишь о том, что стоило все же и самому прислушиваться иногда к чужим словам или хотя бы к своим.       Боли уже не было. Дикая усталость и огонь в груди.       Хотелось окликнуть. С новой силой хотелось взяться за дело. Любой ценой остановить. Но вместо слов каждый раз вырывался хрип, с каждым шагом воспитанника подкашивались ноги от отчаяния. В словах, что он хотел бы сказать, эхом откуда-то из воспоминаний доносился голос брата: «Погоди, не спеши. Твое время еще впереди. Успеешь и навоеваться, и напиться крови своей и своих врагов».       Какая кровь? Какое будущее? Если было прекрасное и яркое настоящее. Были пиры, банкеты, свет портовых огней, тайны бескрайнего океана были перед ним. Протяни руку и получишь все.       И получал. И брал не думая.       Летел вперед, спешил куда-то. Было мало, было много. Хотелось дышать всей грудью вместе с необъятным миром. Куда же делось это бесконечное желание жить? Что же теперь давило на широкую прежде грудь, от чего осунулись его плечи? От чего все изменилось?       Не от того ли, что жизнь не оказалась вечной сказкой и сном? Не от того ли, что брать ответственность за кого-то кроме себя значит привязываться? Значит любить. Да, Артур любил своих братьев. Не меньше он полюбил и голубоглазого малыша.       И вот теперь глядя на спину того, кто так и не стал его братом, никогда не был сыном, но с кем он всегда был рядом и кого любил, хотелось кричать, хотелось орать, хотелось плакать навзрыд, рыть землю руками. Сделать все возможное и невозможное, чтобы уберечь. Он уже видел, как когда-то это видел его брат, что парень еще обожжется по неопытности, еще наплачется. Пройдет эйфория от свободы. Кажущийся сейчас ярким и до безумия простым мир однажды покажет и ему все прелести войны. Но, что страшнее, научит любить.       Любить и равно с тем ревновать, страдать от безответной любви, сводить себя с ума переживаниями. Франциск с ним бы не согласился. Но… Нет, его Артур тоже научит всему. Он тоже научит его боли разлуки. Англия всегда был хорошим учеником. Перепачканные в слезах и запекшейся крови губы скривились в подобии улыбки.       Он уходил, гордо подняв голову к затянутому тучами небу. И клялся всем богам, что научит его любить так же как любил сам, научит терять, как потерял сам.       А Альфред… Пусть летит. Скотт прав. Научится воевать, научится пить кровь. Научится гореть. Падать. А потом?       Взлетать.

Лена Валевская — Мотылёк