POV Гейла
(Это, собственно, воспоминания полковника Гейла Хоторна спустя 19-20 лет после Революции о том, что ему пришлось пережить в первый год его жизни в дистрикте два). *** Вот бы мне свалить отсюда. Это чёртово местечко, дистрикт два, самое последнее место, где мне хочется быть. Жизнь в Шлаке и каторжный труд на шахте любого заставит полагаться лишь на силу. На свои кулаки. Кастет тоже не помешает. Но, когда тебя дружно ненавидят, когда спиной чувствуешь желание всадить тебе в спину финку, это нервирует. Очень. Хотя, никто «перо» не метнет. Нельзя. Меня заприметила сама Габи Линфорд. Я — ее трофей и ее жертва. Она оставила меня в живых. Временно. Чего НИКОГДА и НИ С КЕМ не случалось. И местные мгновенно об этом узнали. В один день. Так что, убить меня имеет право только она. И никто на её право вырезать сердце у меня из груди покуситься не посмеет. Дураков нет, они вообще во втором долго не живут: либо умнеют, либо их убивают. Славное местечко, этот дистрикт два! — Ну чего ты на меня уставился, лоялист недобитый? Да, я Хоторн и есть, тот самый. Чего зенки-то раззявил? Чай не девка, нападай на меня или вали отсюда! — от бессильной ярости у меня сжаты кулаки. А пользы? — Не буду! — говорит бородатый урод в кожаной куртке, шахтер или бывший резервист, чёрт его разберет. Выше меня на полголовы, кулаки чугунные, короткая стрижка и глаза типа, которому сам покойник Сноу не указ. Все вы тут на одно лицо, цепные псы Капитолийские. Пёсики, правда, славные. Натаскали их на нас, глотки рвать научены, ребятишки только группами по улицам ходят, человека три-четыре-пять, и у каждого к щиколотке привязан нож. Это строго, под страхом кнута, было запрещено Капитолием, но без ножа здесь никак. До конца дня не доживёшь, поэтому каждый вооружён. Дерутся все и делают это умело, как наши шлаковские пацаны. Правильный народец. Вот только за финку миротворцы в двенадцатом могли убить на месте кого угодно. Холодное оружие. Но каждый пятый все равно финку при себе имел. Без неё в Шлаке никак! А миротворцы-то в двенадцатом, они все отсюда были, из второго, знали назубок, волки, — у кого есть оружие — тот не раб! Вот в чём дело-то! Лайм сказала мне найти место под названием «Каменный город». Я так понял, это — предместье Олдборо, главного города дистрикта. Это именно город, хоть и не очень большой. Но Город. В сравнении с Капитолием это, само собой, никудышный городишко, но все построено из камня, который добывается в здешних горах. Крепко тут всё устроено, всей этой ерунды, мишуры капитолийской нет. Местами даже очень красиво, хотя капитолийские планолеты после нашей победы во втором прилетели зачем-то и ночь бомбили, хоть наши войска и ушли к тоннелям. Много разрушили, но здешние постройки такие крепкие! Вот предместья Капитолия: миротворцы и повстанцы, стреляя друг в дружку, превратили их в пыль да груды битого кирпича. Война! Сейчас там жить нельзя, а здесь, в Олдборо, вполне даже можно. Выходит, во Втором строили лучше, чем в Капитолии, основательнее, прочнее. — Эй, девушка, не поможешь солдату? — Ты что повстанец, что ли? Не боишься один здесь разгуливать? Зарежут! — девушка моего возраста, одетая в тёмное, несёт с колодца воду к себе домой, для этих мест лицо у неё довольно приветливое. — Нет, не боюсь. Я вообще не из пугливых, — смеюсь ей в ответ. — Куда идешь? — личико симпатичное, но жёсткое, девчонки во втором сильно от наших отличаются, боевые, каждая нож при себе имеет. Для защиты чести, что называется. Острый, как бритва. Их с четырёх лет учат им владеть. Все это знают и, даже ужравшись в хлам, девчонок никто не задирает. Можно заснуть вечным сном в ближайшей канаве. Скажу честно, я такие порядки уважаю! — Каменный город. Не скажешь, как туда попасть? — Далеко идти тебе. Ну, слушай, Идешь по Малой Казарменной улице, доходишь до набережной реки Гаспер, ты ее шум за триста шагов услышишь, доходишь до памятника Неизвестному солдату и поворачиваешь налево, на проспект Ларенция Шмитта, и, никуда не сворачивая, идешь только вперёд. Так в «Каменный город» и попадешь. Гора Виксен должна всегда быть по правую руку от тебя. — Что за гора? — Парень, ты что, вчера приехал во второй? Самый высокий пик во втором дистрикте. Ныне братская могила. — и показывает рукой на хорошо мне известный «Орешек». Мне стало интересно, почему гора так называется. — Мы ее «Орешком» называли. Повстанцы. Скажи, а почему она так называется? Девчонка раньше была милой, но строгой, а теперь ее лицо стало до невероятного печальным. Я не дурак, догадался, почему. Но молчу. Не идиот, девчонка-то из второго дистрикта! — Она всегда называлась Виксен, то есть «Лисья гора», раньше на ее склонах множество лисьих нор было, те лисы житья жителям предместий не давали, резали кур подчистую. Поэтому каждую весну мужчины устраивали на них охоту, выкуривали лисиц из нор огнем. Но все без толку, убьют несколько сотен, а через пару лет лисы так расплодятся, что опять по ночам спускаются вниз и набеги совершают. Потом внутри горы капитолийцы военный город построили. Лис стало меньше, но они не перевелись. Но теперь точно все лисы исчезнут. — Почему? — слушаю я ее, а сам помрачнел. Что-то мне эта «лисья охота» напомнила. И это «что-то» мне очень не по нраву. —Так перекопают теперь гору. Надо всех погибших откопать и похоронить по-человечески, — тихо говорит девчонка. И я всё же решаюсь спросить ее: — Извини за вопрос, у тебя кто-нибудь погиб там? — мне показалось или правда, мой голос дрогнул? Девчонка молчала, молчала, опустив глаза, а потом резко повернула в сторону от меня и бросила, уходя: — Мой жених погиб от ваших бомб. — И ушла. И, признаться, мне противно стало. Просто противно. Потому что Гейл Хоторн не воюет с женщинами. И понял я: несладко мне придется во втором дистрикте. Куда горше, чем миротворцам в двенадцатом. И я пошел, куда она мне сказала. *** Утро. Куда же все попрятались? Где люди? Иду уже сорок минут, и ни одной живой души. Ответа я не нашёл, зато услышал издалека гул, и чем ближе подходил к набережной, тем он становился сильнее. Прямо разбуженный дикий зверь в лесу. Очень злой! Так в чем же дело. Подошел я к набережной и встал, как вкопанный. Гаспер. Так, кажется, девчонка назвала эту реку? Впервые в жизни я вижу такую быструю, грозную и великолепную реку. Гаспер не широк, протекал бы он в моих лесах, я бы, не задумываясь, переплыл его в два счета. Но он во втором дистрикте и его невозможно переплыть. Хотя тогда я был неправ. Каждый год летом находились и находятся смельчаки, которые в «Каменном городе» спускаются и дерзко пытаются переплыть Гаспер. Там он ещё не такой бурный, из тех смельчаков, из десяти, только пятеро выживают. Остальных забирает Гаспер. Грозный Гаспер. Но всё равно на следующий год находятся новые. Потому что это — дистрикт два. В тот день в Олдборо я впервые увидел Гаспер, и он покорил меня. Своей силой, мощью, бешеным нравом. Гейл Хоторн — житель второго. До самой смерти. От которой меня бережёт Габи. Я умру в старости, потому, что так она хочет. Габи хочет, чтобы я увидел, как подрастают и мужают наши с ней внуки. И правнуки. А ведь если Габи Хоторн чего-то захочется, никто не сможет ей помешать. Всегда так было. Конечно, тогда я этого не понимал, на это мне понадобилось два года, но я твёрдо помню одно: я — солдат Гейл Хоторн, завороженный, стоял и смотрел на бушующий подо мной Гаспер. Он потряс меня своей непокоренной силой, Тогда впервые я стал подозревать, неспроста Пейлор послала меня сюда. Она мудрая женщина, ей стало жаль меня, жаль, что моё сердце снедает Ненависть, Боль и Страшный Гнев. На Капитолий. На Пита Мелларка, который вернулся «Оттуда, откуда не возвращаются» и забрал мою Кискисс». Я искал Смерти в Капитолии, но она убегала от меня. Мне было больно, но впереди меня ожидало ещё больше боли… *** Я простоял на набережной много времени. Рокочущий, пенный, седой Гаспер меня потряс. Я увидел то, что никогда не покорится человеку. То, что сильнее власти Капитолия. Гаспер — река Второго Дистрикта, бешеная и смертоносная. Но в этом его невероятная красота. Это слово никогда не было мне знакомо. Кем я был и кем я стал? Я — охотник, шахтер и сын шахтера из «Шлака», в Двенадцатом мне, наверное, не суждено было дожить и до 30-ти, красота — я ничего не знал о ней. В моей жизни не было красоты. Даже в моем родном лесу. Хотя…ты лжешь, полковник Хоторн, была когда-то в твоей жизни Красота. Сестры Эвердин. Китнисс и Прим. Но твоя Ярость ослепила Тебя. А так бы ты сделал всё возможное, чтобы спасти Примроуз. Пожертвовал бы жизнью, но спас её. Но ты был слеп, Гейл… Именно тогда, в ту самую минуту, глядя на рокочущие во время весеннего половодья воды Гаспера, я впервые почувствовал сомнения. В том, что я натворил. Конечно, не я виноват, приказ отдала Альма Койн. Но предложение-то было моё. И сорок тысяч мужчин второго приняли мучительную смерть. Что-то я сегодня расчувствовался. Горный воздух второго и Габи сделали меня немного сентиментальным. А может быть я просто стал умнее? Возвращусь в своих мыслях в тот день, когда я в первый раз шёл в «Каменный город». *** Отойдя от потрясения гневными, бушующими водами Гаспера, я пошёл с гордо поднятой головой вперёд. «Только вперёд, ведь меня зовут Гейл Хоторн и мой дом — дистрикт двенадцать!». Вот только я ещё не предполагал, что теперь мой новый дом — дистрикт два. Однако моя гордость — ей пришлось несладко в тот день. Конечно, раскаяния в том, что я натворил, не было. Ещё было рано, я не был готов. Но горечь и осознание того, что мир оказался сложнее, чем я предполагал, — они следовали за мной неотступно, начиная с того самого дня. Моего второго приезда в Олдборо. «Почему я чувствую себя так странно? Мне неуютно и я испытываю боль. Не физическую — к ней я давно привык. Это какое-то новое, непривычное чувство. Как будто я сделал что-то очень плохое и мне дурно после этого. Что за чушь, Гейл? Или во всём виноват разрыв, окончательный разрыв с Китнисс. Что меня гложет, съедает изнутри. Я не могу понять. Но мне больно и невероятно паршиво. Что за чёрт!» — думаю я, шагая прочь от рокочущего Гаспера, от этой смертоносной воды. И я подхожу к памятнику на небольшой площади. В ее центре горит огонь, и я иду прямо к нему. И я читаю огромные буквы на одинокой стелле, высоком и остром как бритва куске камня, направленном ввысь:ПОМНИ ВОЙНУ
Я протягиваю окоченевшие руки к огню. Огонь горит постоянно, он никогда не гаснет, это память о жителях Второго, сложивших свои головы в «Темные дни». Я тогда этого не знал. Зато я почувствовал, что огонь горит как напоминание. Погибшие солдаты достойны того, чтобы о них помнили. Помнили их внуки. Помнили их враги. И я точно помню, что я тогда, стоя у вечного огня у памятника Неизвестному солдату Панема, впервые за всё это время не испытывал Ненависти. Это чувство исчезло, огонь Неизвестного солдата прогнал его. И мне стало немного легче. В моем сердце забрезжил маленький лучик Надежды. Что жить можно ради кого-то, ради кого не задумываясь, можно пожертвовать жизнью. Но в целом, в моей голове тогда царил полный кавардак, словно её набили опилками и разным хламом. За памятником начинался огромный, широкий проспект. Не главная, но очень важная улица Олдборо. Девчонка назвала ее проспект Ларенция. Имя я запомнил и, увидев это великолепие, я точно вернулся в Капитолий, поэтому я решил, что его назвали в честь какого-нибудь капитолийского упыря, гада — генерала, маршала или даже президента, вроде Сноу. И жуткая ненависть накатила на меня с прежней силой. Вокруг было ни души, ни одного местного, и я бесился, молча, не в силах выплеснуть свою злость: «Уроды! Понастроили же. На наших костях и на нашей крови. Проклятый Капитолий! Проклятые его цепные псы из дистрикта два! Я стану вашим палачом. Я приехал сюда не разговоры вести и не кулаками махать, я — сержант революционной Армии, я — живучий, как собака, не подох я и в вонючих подземельях Трансфера, и миротворцы меня не «грохнули» — они просто не знали, кто я. Не ждите от меня пощады, гады! Вы подохните, а Мы будем жить! Кончилось ваше время!» — цедил я сквозь зубы, разговаривая сам с собой, так сильно меня снедала Злоба. Меня трясло. И я уверенно шёл вперёд. Но кое-что отличное от Капитолия я все же заметил. Благо, не слепой. Проспект Ларенция отличался от широких и роскошных улиц Капитолия. Только с первого взгляда он был похож на них. Но в нем не было главной капитолийской черты — фальши и пустоты. Пустота — вот то самое, главное слово для Капитолия Сноу. В каменных домах, каменных тротуарах, посыпанных песком пешеходных дорожках не было помпезности, но всё было крепко, прочно и нерушимо. Я смотрел на окружающее меня и видел, что разрушить это не просто, настолько основательно тут всё устроено. Основательность — вот главная черта второго. Конечно, это быстро бросилось мне в глаза. И признаюсь, озадачило: такое с наскока не разрушишь. Надорвёшься, «пупок развяжется, Хоторн», подумалось мне. «Это тебе не Капитолий. Кровью захлебнешься, а победить второй ты не сможешь. Тут только головой можно одержать верх», — начали приходить ко мне в голову очень здравые, своевременные мысли. А потом произошло то, чего я никогда не забуду. Ослепленный своей злостью, я шёл по проспекту и с ненавистью смотрел по сторонам. Я вспомнил, девчонка говорила мне, что «Орешек», вернее гора Виксен, Лисья гора, должна быть всегда справа от меня, и я посмотрел на гору. И тут я понял, почему на улицах Олдборо так пусто: все, кто только мог, расчищал «братскую могилу» на горе Виксен, которую планолёты повстанцев устроили, разбомбив склоны горы. И я прекрасно знал, что не Альма Коин, а я, как никто другой, виновен в этом преступлении. Моя почти гениальная идея завалить все примитивные вентиляционные отверстия, все отдушины и все щели — именно она стала причиной гибели в Горе Виксен сорока тысяч жителей дистрикта. Они остались незахоронненными и теперь, этим весенним солнечным днем, почти все уцелевшие жители Олдборо находились там, я увидел как их было много, не сотни, не тысячи — десятки тысяч человек: женщины, дети, старики, оставшиеся в живых мужчины, солдаты-повстанцы — все расчищали завалы на горе. И только тогда я осознал, какова на самом деле цена моей гениальной в своей простоте идеи. Моя клокочущая ненависть умчалась без оглядки, мир мой покачнулся. Смерть, смерть, и еще раз смерть. И что, больше ничего? Я не хочу! «Все они ищут кого-то из своих родных, работавших или служивших здесь. Как же их много! Весь дистрикт двенадцать насчитывал раз в пять меньше жителей! Мерзавец Сноу приказал разбомбить двенадцатый, и я вывел малую часть, девять сотен, «за забор». А потом я придумал способ, как «переплюнуть» Кориолана, как убить куда больше людей, быстро, надежно (мало кто выбрался — своими глазами видел), дешево», — поразила меня внезапная мысль. В этот миг я чувствовал дыхание ледяной смерти. Я — которому наплевать и начхать на смерть, собственную смерть, смельчак, который никого и ничего не боится. Мне было хреново. «Они же все знают, что именно я это придумал. Каждый знает имя Гейла Хоторна. И Габи знала (вот здесь я и ошибся), все они справедливо желают, чтобы я подох, захлебнулся собственной кровью, потонул в дерьме, сгинул. Ведь все они знают, что я виноват в гибели тысяч солдат, летчиков, шахтеров, техников, да мало ли кто был тогда в крепости» — и в этот момент я внезапно навернулся на ровном месте и со всей дури врезался лбом в каменную плиту, по которой я шёл. У меня потемнело в глазах, — я сильно «приложился» головой — и на время отрубился.