Любовь Гейла

POV Гейла Хоторна (продолжение) *** Я очень устал, как собака, нет — пожалуй, все было хуже: я еле передвигал ноги, плиты в «Каменном городе» весили чуть не тонну, мышцы у меня после всего этого дико болели, к тому же я явно потянул спину. Короче говоря, к дому Нонии я приполз, цепляясь за стены домов обеими руками и шатаясь как пьяный. Как если бы выпил литр пойла старухи Риппер. «Чтобы провалились все пустоты в этом проклятущем Каменном городе! Чтобы он сгинул!» — ругался я про себя. Или матерился вслух, точно я не помню. Мне же потом память отшибло. Но не буду забегать вперед. Старая Нония уже спала, ее младшая дочка отперла мне дверь и поначалу даже не узнала меня. — Ты кто? — Постоялец. Я же приходил четыре часа назад! — Извините, я вас не узнала. На вас напали лоялисты? Может, фельдшера позвать? Он живет неподалеку, — девушка смотрела на меня круглыми, как два огромных блюдца, глазами. Может, я и был весьма плох, но в этот самый миг у меня в голове зашевелилось нехорошее предчувствие. Что дела мои совсем никудышные! — Нет. Ты что? Я в порядке! Я помогал разбирать завал, в «Городе» обрушились своды. От бомбёжки. — Давайте я помогу вам дойти наверх. Я оперся на ее сильное плечо (во Втором у всех девчонок сильные плечи и, частенько, рука тяжелая) и кое-как добрался до кровати. Да, оттаскивать рухнувшие каменные плиты в 300 килограммов веса — это занятие требует сноровки, навыка, я же с непривычки «подставился», переоценил самого себя. Но, Хоторн, слабакам здесь не место, Дистрикт Два ошибок не прощает. «Подставился» — так получи по полной. Отрубился я моментально. Ну, а дальше начинается самое интересное. Ночь. Я пробудился от того, что почувствовал присутствие чужака. Но, как оказалось, было уже слишком поздно. Темнота такая, что хоть глаз выколи, и чёрная фигура рядом с местом, где я отрубился. Жуть! Похуже сотни переродков в Трансфере. Какое там, да у меня едва сердце не остановилось! И Габи ещё говорит, что склонности к театральности за ней не водится. Но я своими печёнками прочувствовал «серьезность момента», умеет она страху нагнать, мастер. Профи, чего тут говорить! Я узнал её моментально. Своего убийцу узнаёшь сразу, безошибочно, теперь я это точно знаю. Убийца и Возлюбленная, не разлей вода, не поймешь, кто перед тобой! «Что за наваждение! Чёрт возьми, ну и влип я, однако!» — мелькнула как молния в моём невероятно сильно измотанном передвиганием огромных каменных плит мозгу. Белые, очень грязные и спутавшиеся волосы. Запаха немытого тела, правда, не было — Габи и в ледяной воде способна помыться и не замёрзнуть. Но эффект на меня она тогда произвела просто убойный, я же говорю — актриса. На какое-то время я начисто лишился воли и не мог сопротивляться, и она думала, что сломала меня, как об колено сломала, но как бы не так, Габи! Но самое страшное — её глаза. В темноте, спросонья, мне показалось, что они светятся как у кошки. Меня моментально прошибло ледяным потом. Вот тут-то я все и понял. «Гейл, когда же ты стал беспечным?» — и изумлению моему не было предела. — Я не хотела резать тебя во сне, мразь. Просыпайся, ты все должен почувствовать. Но голос, ой! Лёд и адский, какой-то холод, до онемения в ногах. Это вообще что-то с чем-то… Недаром за Габи Линфорд кличка закрепилась — «Ледяная ведьма». У меня, охотника из Двенадцатого, человека, которому органически неведом страх, в голове поселилось отчаяние. Отчаяние и боль. «Ой, как больно-то? Я ведь она меня ещё пальцем не тронула, что за…» — мелькнула у меня мысль. И чувство обреченности — мысли путались, а сил сопротивляться у меня, к моему не высказываемому ужасу, и нет! Ноги-руки меня совершенно не слушаются. Немыслимо, какой же невероятнейший жуткий бред. Вроде бы не привязан, как в прошлый раз, но страшно мне было в ту страшную ночь по-настоящему. В прошлый раз было легче. «Похоже, мне крышка. Отбегался, касатик!» — подумал было я. Но потом приключилась занятная такая вещь, в этой дурацкой истории это самая дебильно-смешная вещь. И решающая, к тому же. Во мне проснулась такая сильная злость. Невероятно сильная, и поверь, сам не могу, она придала мне силу, секунду назад я был разбит и почти уже повержен, ан на тебе, второе дыхание, чёрт побери, кто бы мог подумать? «Не хочу я подыхать. Сама сдохни, ведьма белая!» — пронзила голову насквозь мысль, и я решил действовать. —Пп…очему ты хочешь меня уу… бить? — с усилием произнёс я. Язык не желал меня слушаться. Смутная мысль, что если мне удастся её отвлечь, заговорить девке зубы, это подарит мне слабый, но всё-таки шанс. Шанс сохранить жизнь. Идиот, не правда ли? Что-то с чем-то, Гейл Хоторн как он есть, кретин самовлюбленный, каких ещё поискать надо. Упрямство, вообще это семейная наша черта. «Хоторны никогда не сдаются!» — так в детстве мне говорил отец, Джайден Хоторн. Браконьер и шахтёр. И, как оказалось, смертоносней дикого леса оказалась шахта. — Плохо выглядишь. Смерть надо встречать достойно. — выговорила мне Габи. — Что ты делал в «Каменном городе», целый день, мы следили за тобой. — Плиты таскал. Попросили... Мы? — Хоторн! Ты думаешь, что охотник — это ты? Нет, теперь ты — дичь, а я — охотница. Я пришла доделать то, что не закончила. Казнить тебя, сукин сын! Ты хоть знаешь, сколько народу погибло в крепости? Вот тут-то я и понял, что спасения мне не будет. Я догадался, что там, в горах, Габи просто ещё не знала, что предложение бомбардировать «Орешек», т.е. крепость в горе Виксен — моя идея. Но то высокогорье, округ Килмаррок, родина Линфордов. Там и «городских» заметно недолюбливают. А тут, в Олдборо, покойник, и не один, был в каждом доме. «Ей рассказали!» — пронзила мой смертельно уставший мозг жуткая мысль, и я попытался подняться. Выглядело это, думаю, настолько дико и странно, что Габи воззрилась на меня. Удивлённо. Да, удивил я её тогда. В первый раз, потом таких «разов» столько будет, что мы с ней давно сбились со счёта. Умереть в борьбе. Умереть смертью, достойной мужчины. Солдата. И я, шатаясь, встал в полный рост. Это все из-за гонора, есть за мной такой грешок, и Габи, которая терпеть не может эту фанаберию, каждый раз вышибает её из меня кулаками! Строгая у меня женушка, ммм… И всё началось именно с той самой ночи. — Ненавижу! Всех вас ненавижу! Песики цепные, ух, как же я вас ненавижу, — тихо, не без запинки сказал я, как мне казалось, предсмертные мои слова, я же видел, что она не в себе, я помнил, что она жестокая и безжалостная убийца. Габи вонзила в меня свой злой взгляд, но, как ни странно, с места не стронулась. «Я знала, что с тобой надо кончать. И что времени у меня в обрез, но я медлила. Почему? Не знаю я, черт побери, не знаю, отвали! Достал!» — теперь она так говорит об этом, и я ей верю. Но я бы не был Гейл Хоторн, если бы не полез на рожон и не попытался бы всё переиначить на свой лад. Попытаться вывернуть всё всем чертям назло в свою пользу, ну как же без этого?! И решил сказать ей пару ласковых, ведь самое время «предьяву кинуть», и не сходя с места найти виновного во всём этом дерьме, куда я, повторяю, сам себя окунул по самые уши, по своей безголовости: — Ты убьёшь меня за те взрывы? Типа, я виноват, но ты мне скажи, а то, что из пацанов, с которыми я играл в деревянный мяч на школьном дворе, в живых не осталось никого! Это как? Или все путем, типа того? Все они сгинули ни за что, заживо сгорели! Это типа, мать твою, так и надо? Ваших ты помнишь и виновного в их смерти ты типа нашла, но тебе ведь наплевать на ту ночь на Квартальной бойне, когда ваши планолёты стерли в пыль дистрикт Двенадцать! — эта моя речь была непостижимо глупа, и её черные глаза от бешенства превратились в узкие щелочки, а зубы она сжала, да так, что я услышал скрежещущий омерзительный звук. Но зато я говорил «как на духу», абсолютно искренне, вот что самое важное в этой истории. — Ты все сказал? Так и будет! Подохни, тварь! — очень тихо, практически шепотом, но который и сейчас звенит у меня в ушах так громко, что все тело наполняется болью, ответила Габи. Она метнула нож, но я не успел ничего понять, затем в моей груди родилась тупая боль, и я рухнул назад, замертво. Она всадила мне метательный нож в левое легкое, но намеренно не задела сердце. Габи ни за что не хочет признавать этого факта, но я твердо убежден, что все именно так и было. Ничего я не помню, с одной стороны. При падении я ушиб затылок, ударившись об каменный наличник кровати. Здесь во Втором, как нигде ещё, сплошь и рядом натыкаешься на предметы, выточенные из камня. Голова и рана в груди — этого бы мне вполне хватило, чтобы заснуть вечным сном. Но кое-что я помню, но никогда об этом не рассказываю — ее голос: — Ответь мне, пожалуйста, не зли меня, скажи что-нибудь, не умирай, я не хотела… — такого ни одна убийца на белом свете ещё никогда не произносила. Но я боюсь дикого неконтролируемого гнева моей жены, ведь она никогда не признается мне в том, что тогда она сказала эти самые слова. Очнулся я на седьмой день в армейском госпитале. И в первый день не мог даже пошевелить пальцем. А потом Командующая Лайм рассказала, что помощь вовремя вызвала она сама, Габи, и что ей чудом удалось вырваться из Олдборо. Конечно, на этом история не закончилась, но, наверное, то был самый тяжелый из всех дней, которые я прожил в Втором Дистрикте. *** Спустя полтора месяца Феретрий рассказывает мне в госпитале: — Вся ваша Революция Сойки у нас имела большой респект. Среди миротворческих сил не в последнюю очередь, лейтенант! — опять он удивляет меня, но я уже знаю, здесь мужчины не лгут друг другу. Раньше вторые могли лгать капитолийцам, но у меня с ними ничего общего нет, я — не глупец! — А как же лоялисты? И гарнизон крепости горы Виксен? — заинтересовано спрашиваю бывшего миротворца.— Во Втором погибло много солдат повстанцев, пока лоялисты не капитулировали! «Пусть он мне объяснит, я точно слепой. Слепой охотник, что за безумство, в самом деле. Нельзя, мне ещё долго придётся пробыть во Втором, я хочу понять!» — думал тогда я. Откуда мне тогда было знать, что это «долго» превратится в «навсегда»? — Лоялистами, сэр, командовали офицеры из Капитолия, а те части миротворцев, где вторых было большинство, перешли к повстанцам, остались лишь самые верные, но из них никто не уцелел, всех убили, а в крепости вся власть была у коменданта, Квинтилия Симплтона (прим.: англ. — simpleton — «простофиля»). Вот этот урод и виноват, что четверть дистрикта мертва! Не президент Альма Койн и уж точно не вы. Глупец — он и есть глупец! Такую кашу заварил, поганец! Это что… — у меня язык прилип к нёбу, я начал понимать, что я многое не знаю и многого не понимаю! Но уж если я здесь и по-прежнему жив, я хочу во всём разобраться, ведь я ровным счётом ничего не понимаю. Послушаю, что ещё интересного он мне расскажет. Вот только годы прошли и всё равно я, убей, не могу понять, как, и главное почему всё должно было случиться именно так. Неправильно! *** Спустя девять лет после знакомства с Габи капитан Хоторн размышляет… Спустя годы я задумываюсь над масштабом трагедии, которой стала бомбардировка «Орешка», т.е. крепости горы Виксен. Все-таки, как ни крути, это была моя идея, но я до сих пор не понимаю, как вообще получилось, что шесть планолётов принесли смерть четвёртой части жителей Второго — тридцати четырем тысячам человек! Почему противовоздушная оборона крепости не сделала ни одного выстрела? Да, была наша диверсионная группа внутри крепости и она могла «вырубить электричество». Но почему организованной эвакуации не было? Почему трупов из-под развалин извлекли двадцать семь тысяч семьсот двенадцать, а куда делись оставшиеся шесть тысяч двести восемьдесят восемь? И куда делись все ракеты с атомными боеголовками, которые находились в крепости? Знал бы я, что внутри крепости есть ядерное оружие, я бы точно заткнулся: самоубийцей Гейл Хоторн никогда не был! Ничего не понимаю. Чем больше узнаю, тем больше рождается вопросов у меня, офицера службы безопасности революционного Панема. Но, может быть, прав Пит Мелларк, который сказал мне однажды: — Хочешь узнать всю правду? Кто виноват? А ты не думал, что ответы тебя мало обрадуют. Скорее они станут «чашей с ядом». Которую тебе, Гейл, придётся испить до дна. Но я не могу спокойно жить, не могу спокойно спать по ночам, не могу я так! Если я виноват, так пусть уж точно я буду знать, что я — убийца Примроуз и десятков тысяч мужчин и женщин Олдборо! И пусть тогда Кискисс, НЕТ, лучше уж Габи, казнит меня. Потому что за преступлением всегда следует наказание. Я отлично это знаю, «на зубок выучил эту истину» за эти девять лет. А есть ещё один вопрос без ответа: тот самый планолёт, бортовой номер 15 А 444. Как он появился в закрытом по приказу Сноу воздушном пространстве Капитолия, прямо напротив президентского дворца?! Значит его пропустили двенадцать расчётов ПВО повстанцев и четырнадцать расчётов ПВО Капитолия?! И это совершенно невозможно. Сноу приказа такого не давал, Коин такого приказа не давала. Бред какой-то, полнейший тупик, ничего не понимаю! Он же официально, по документам, должен был остаться во Втором Дистрикте, в Третьей эскадрилье планолётов в крепости Виксен, которая была замурована ввиду обрушения перекрытий на уровне минус девять. Вся. Никто не выжил. А планолёты извлекли из-под обломков спустя два года после падения Капитолия! И борта 15 А 444 среди них не было. Он как в воду канул. Исчез без следа. Но ведь его своими глазами видели несколько тысяч человек! Сброшенные им бомбы, которые начал разрабатывать я! Я и Бити Литье убили сто шестьдесят два Капитолийских ребёнка, восемь граждан Капитолия, девять миротворцев, двух солдат повстанцев из Дистрикта Шесть, капитана медицинской службы Тринадцатого Лэсси Латимер, трех офицеров-врачей, тринадцать бойцов Двадцать четвёртого военно-полевого медицинского отряда и сбежавшую самовольно из Тринадцатого дистрикта в Капитолий солдата Примроуз Эвердин! Ах да, чуть не забыл, от этих бомб едва не погибла Китнисс Эвердин, моя «Кискисс», она обгорела до такой степени, что, пережив клиническую смерть, её спасли лишь благодаря пересадке 75% кожи! И разум её помутился от того, что она своими глазами видела, как Прим превратилась в огненный факел… Я лично не видел те самые взрывы. Но я прекрасно слышал оба взрыва, первый и, через одну минуту семнадцать секунд, второй. Самое жуткое заключается в том, что это самое время — минута семнадцать секунд, заложил в программу никто иной, как Я. Значит, это была моя бомба… Но всё равно не сходится. Всё не так. Ведь есть один факт: когда я работал над этими бомбами, я думал, что их будут использовать не против миротворцев, а против вражеских планолётов, как мне дало задание командование. Поэтому я придумал верное средство поразить двигатели планолётов — стальные стержни, которые были заточены обоюдоостро, именно они должны были быть начинкой для «моей бомбы-ловушки». Плюс обычная взрывоопасная смесь в заряде номер один, который детонировал сразу после попадания, а через минуту семнадцать секунд раскрывался «пакет со стержнями». Заряд номер два. Но бомбы, которые на серебряных парашютах сбросили на Круглой площади, они были значительно легче (17 килограмм вместо 34 кило в моей бомбе) и начинены они были совсем другим: смесь «ленсдаун», жидкость, которая вступая в химическую реакцию с магнием, мгновенно разогревается, и происходит сильнейший взрыв, температура в первые минуты взрыва достигает трёхсот градусов! «Ленсдаун» был в распоряжении Тринадцатого. Это неопровержимый факт, никуда от него не денешься, не отвертишься. Но вот какая штука — характер взрывов «неправильный», замедленный, а мощность взрыва слишком большая — это может произойти только по единственной причине: смесь «ленсдаун» имела капитолийское происхождение. А точнее, она была из арсенала крепости горы Виксен!

Вот такой винегрет — «бомбы на Круглой площади» и бомбардировщики над «Орешком» связаны между собой. Получается «неразмыкаемая цепочка».

А первым, кто подбросил мне «пищу для размышлений», почти девять лет тому назад, был Феретрий, бывший миротворец, с которым я познакомился по дороге в «Каменный город». *** — Командующая Лайм предлагала Симплтону капитулировать, перейти на сторону повстанцев ещё до того, как к нам пришли повстанцы Четвёртого. Но «Глупец» упёрся рогом, боялся гнева «Драгоценного президента Сноу», а когда во Второй пришли повстанцы других дистриктов, началось веселье. — тихо рассказывает мне Феретрий. Он совершил почти удавшееся нападение на меня. Нападение на офицера! Вот только никогда посторонний не узнает об этом. Возможно, я не уверен, это и стало основой нашей с ним многолетней дружбы. Ха, он даже свидетелем на моей свадьбе с Габи был… Я же лежу молча. Я думаю. Думаю о том, что существуют на свете вещи более сложные и убойные, чем мои ловушки. А я — мастер на ловушки, Дистрикт Два скоро узнает про это в полной мере. — Если бы вентиляционные ходы остались целыми и невредимыми, повстанцы застряли бы здесь на месяц. А уже наступил ноябрь. Зима была не за горами, — мрачно возражаю ему, — и мы «положили» бы во Втором ещё тысяч пять или шесть. И штурм Капитолия «повис бы на волоске». Феретрий хочет возразить, но не осмеливается, ибо, по его представлениям, это грубое нарушение субординации. Но я — не офицер Сноу, не миротворец, порядки в Армии Свободного Панема иные. Это важно. Наконец, он решается: — Разрешите возразить вам, сэр, — он замолкает, я молчу и не сразу догадываюсь, что он ждёт моего разрешения и говорю с значительным запозданием, минуты через три. Феретрий всё это время терпеливо ждёт. Моего разрешения. Наконец, я киваю головой в знак согласия, и он продолжает, — остатки Седьмого полка всё равно бы сложили оружие, командующая Лайм пользовалась авторитетом у «лоялистов». Просто у некоторых офицеров в Капитолии оставались семьи, вот они и не решались. За что и поплатились, «глупцы». — последняя фраза была сказана с такой яростью, с такой злостью в голосе, что я изумленно поглядел на него. «Как же такое возможно?!». Мне только открывалась невообразимая для меня, сына шахтера из Двенадцатого дистрикта, истина — как люто ненавидели горцы Второго Город Капитолий!!! Я хотел было сказать, мол, «где тут ты мне возражаешь?» Но я подумал и решил заткнуться. «Я слишком много о себе думаю» — это до меня дошло, тяжеловато, но дошло, но теперь я не могу и вздохнуть поглубже. Дикая боль. Но я уже знаю — это плата, умеренная плата, за мою непроходимую тупость.