Birdy – Strange Birds
Мне всегда говорили, что другие люди намного прекрасней, чем ты сам. Теперь я хочу влететь в их мир. (с) Гарри Стайлс.
Незнакомая девушка украдкой улыбается и приветствует Маргарет, которая забирает у неё её пиджак. Девушка показалась мне радостной, но вдруг я замечаю страх на её лице. Кажется, что она чего-то испугалась, будто боится пойти дальше и увидеть меня. Парня, который уже не хочет её видеть. Девушка обменивается несколькими словами с женщиной и осторожно делает один шаг вперёд. Я не могу разглядеть её лица, что меня радует. Так у меня нет причин, чтобы её ненавидеть. В прихожей становится подозрительно тихо, и я вздыхаю, поднимая взгляд на неё. Маргарет отходит на несколько шагов вправо, и я вижу полный образ моей незнакомки. С её губ исчезает улыбка, а взгляд будто потухает. Не хочу, чтобы это было из-за меня. Причинять боль кому-то другому — невыносимо. Опускаю взгляд и пытаюсь развернуться, но Маргарет останавливает моё кресло. Снова разворачивает лицом к девушке и улыбается, представляя меня. Всё начинает меня раздражать, и даже этот жест женщины, представляя мою персону. Хочу убежать и куда-нибудь скрыться, но я не могу, так как моё кресло держит Маргарет. Чувствую себя униженным и раздавленным. Во мне бушует злость, и я еле как сдерживаю себя, чтобы не накричать и снова не испытать ту жуткую боль, сжимающую моё сердце. Раны всегда напоминают мне о своей боли, ведь я всегда о них думаю. Каждую минуту, секунду я думаю о том, что бы было, если бы Джемма осталась жива. Эти мысли не дают мне покоя. — Это наш Гарри, — радостно начинает Маргарет, хлопая меня по плечу. — Надеюсь, вы подружитесь! — Подружитесь?! — подняв брови, задаю вопрос я. — Вы серьёзно? — Ну, это одно из главных, — по-прежнему улыбаясь, говорит она. — Разве нет, Гарри? — Я не маленький мальчик и со мной не надо дружить, понятно? — смотря на девушку, спрашиваю я. Она тяжко сглатывает и кивает, нервно сжимая кулон на своей шее. На её лице нет улыбки, но через некоторое время она появляется, озаряя мне незнакомое лицо. Девушка делает один шаг вперёд и снова кивает, смотря то на женщину, то на меня. Её яркие голубые глаза пугают меня, и я пытаюсь отвести взгляд. Они мне кого-то напоминают, кого-то важного и прекрасно, но я не хочу об этом думать. Отбрасываю ненужные мысли и убираю руку Маргарет с моего плеча. Мне это неприятно. — Я Гарри Стайлс, — сурово говорю девушке, смотря не неё. — А это, — начинает женщина, но незнакомка неловко её перебивает: — Меня зовут Лили Стюарт, и я надеюсь... — Мне совершенно всё равно как Вас зовут, — начинаю я и разворачиваюсь, поворачиваясь к ней спиной. — И наплевать на то, что Вы на что-то надеетесь. Совершенно. Привожу своё инвалидное кресло в движение и подъезжаю к лестнице, поднимаюсь наверх. Мне не хочется с кем-то разговаривать, находить новых друзей, знакомых, ибо мне кажется, что всё, что будет строиться в связи с этим, будет держаться только на жалости ко мне. Ведь ни у кого не поднимется рука для того, чтобы сделать человеку, который не может ходить, снова больно. Все будут его жалеть, говоря, что это не так, и что их любовь, дружба, построена только на хороших отношениях и доверии. Это не так. Лежа в больнице, я познакомился с одним парнем, который раньше так же, как и я не мог ходить, плакал от боли и падал в пропасти своей жизни. Он рассказывал мне, что в те ужасные дни его не любили, а просто жалели, крича о том, что это не так. Этот парень говорил мне о том, что, да, с ним были друзья и его близкие, но он не чувствовал этого. Ему было просто больно, и ни о какой любви не могло быть и речи. Каждый день этот парень заходил ко мне и говорил, что самое главное — это не молчать о своей боли. «Если ты будешь в себе это держать», — садясь на мою кровать, начинал он, — «то боль будет только усиливаться. То тогда ты можешь просто не выдержать и взорваться, как это однажды сделал я». Сколько раз я не просил его рассказать мне о том, как же это произошло с ним, он постоянно молчал и спрашивал, как мои ноги. Но что я мог ему ответить на эти вопросы? Ничего. Каждый день я говорил ему то же самое, что и своему врачу: «Всё нормально». Но я врал, потому что не хотел, чтобы меня жалели. И сейчас не хочу. Кажется, что болезнь заблокировала во мне всё хорошее. Я становлюсь таким, каким быть не хочу. Оказываюсь на втором этаже и медленно подъезжаю к своей комнате, как слышу неторопливые шаги и голоса, которые приближаются ко мне. Готовлюсь к тому, чтобы заехать в свою комнату, как меня останавливает Маргарет, подходя ко мне и берясь рукой за моё инвалидное кресло. — Я думаю, что Гарри будет приятно показать свой дом, — осторожно говорит она, не посмотрев на меня. — Не так ли? Я осторожно разворачиваюсь и вижу перед собой всю ту же девушку. Она пожимает плечами и внимательно смотрит на меня. Её взгляд зачаровывает, потому что эти прекрасные яркие голубые глаза кажутся мне такими знакомыми, что становится больно. Она прикусывает нижнюю губу и пытается улыбнуться, но не может. Хочется перед ней извиниться, потому что я понимаю, что обидел её своими словами, но мои чёртовы раны на сердце мешают мне. Я всегда думаю, что переделав что-то, мне будет намного больней, чем изначально. Глупо, но в этом весь новый я. — Хорошо... — Лили, — спокойно говорит она. — Хорошо, Лили, — вздохнув, начинаю. — Я покажу Вам дом, по крайней мере, Вам здесь, я так понимаю, жить. Она непонимающе смотрит на меня и легонько кивает, направляясь за мной. Кажется, что я её напугал и сильно обидел. Девушка выглядит очень запуганной, и от мыслей, что это всё моя вина, мне становится плохо. Никогда ненавидел людей, которые срываются на других и их обижают, говоря, что всё по-другому. А сейчас я сам становлюсь таким, и это сильно пугает. Неужели я становлюсь гадом с раненным сердцем в груди? — Лили Стюарт, — осторожно говорю я, съезжая с лестницы на первый этаж и разворачиваясь к ней лицом, — прошу Вас извинить меня, если я Вас обидел. Простите меня за моё такое не пристойное поведение. — О, мистер Стайлс, Вы меня ни капельку не обидели. — Правда? — Да, конечно, — улыбается девушка. — Просто мне показалось, что я Вас напугал... — Нет, Гарри, — осторожно начинает она, — Вы меня ни за что не напугаете. — Я бы не спешил с выводами, — достаточно серьёзно говорю я и привожу своё кресло в движение. Я еду впереди и начинаю ей рассказывать о доме и о тех комнатах, куда мы заходим. Показываю где ванная комната, кухня, говоря, что здесь может готовить только Маргарет, так как она никого не подпускает к своей плите, даже меня. Она улыбается, но я совершенно не замечаю красоту её улыбки, лица. Единственное, что шокирует меня и интересует — это её безумно голубые глаза, в которых по-прежнему горит страх, но я не знаю, откуда он. Всегда я говорил себе о том, что страшная боль не изменит меня. Что я останусь на веки тем же Гарри, что любил сахарную вату и просто ненавидел кексы. Но сейчас, когда сил уже нет, когда везде мне кажется, что это конец, я становлюсь другим. И если бы я этого не замечал, то было бы не так страшно, как сейчас. Смотря на людей, разговаривая с ними, теперь всегда думаю о том, что причиняю им боль, а себе невыносимые страдания. Если бы я этого не замечал, было бы намного проще. Почему Джемма ушла, оставив меня одного? Многие люди говорят, что после ухода любимого человека, мы начинаем их чувствовать в своём сердце, но со мной почему-то это не проходит. Я не чувствую её в себе, не ощущаю её теплоты и любви. Кажется, что она покинула меня, не оставив за собой ничего, кроме боли и огромных ран, которые ещё кровоточат. И поэтому, что бы со мной не случилось, я всегда задаю себе этот несчастный и сложный вопрос. Почему она ушла? А что бы было, если бы она осталась и не попала бы на небеса. Как бы сложилась моя жизнь, если бы в тот проклятый день я бы не дал ей сесть за руль. Мы были бы живы и наслаждались жизнью? Или бы умирали внутри? Вечные вопросы, на которые, увы, не будет ответов. Вздыхаю и поднимаюсь на второй этаж, останавливаясь возле своей комнаты. Разворачиваюсь к Лили и поднимаю на неё взгляд. Она внимательно смотрит на меня и продолжает теребить свой кулон на шее. Молчит, но вскоре толкает дверь моей комнаты, пытаясь зайти, но я её останавливаю, преграждая путь своим креслом. — Что-то не так? — осторожно спрашивает она. — Да, — резко говорю я, но вскоре успокаиваюсь. — Ты должна запомнить два правила, хорошо? — Хорошо. — Первое, — смотря ей в глаза, начинаю я, — не при каких условиях ты не должна заходить в мою комнату. Даже если мне будет плохо, я буду кричать, плакать, или же не смогу проснуться и встать к завтраку, ты не должна заходить в мою комнату. Никогда, понятно? — Да, — спокойно отвечает девушка, — но если Вы меня позовёте или же что-то другое, то... — Знаешь, — ухмыляясь, начинаю, — ты слышала о том, что всё, что стоит после «но», можно даже не считать. Слышала? — Нет. — Так вот теперь ты это знаешь. И... я не думаю, что в скором времени я тебя позову. Она кратко улыбается и кивает, продолжая смотреть на меня. Её глаза по-прежнему очаровывают. Кажется, что это стало уже каким-то ядом, которого я напился сполна. Но глаза — это всего лишь орган зрения. Ничего больше. — А второе? — неожиданно спрашивает она. — Что? А... правило? — Именно, — улыбнувшись, отвечает мне. — Никогда не заходи в соседнюю комнату, — показывая на комнату своей сестры, говорю я. — Никогда, поняла? Иначе ты почувствуешь самую невыносимую и адскую боль. Я опускаю глаза и разворачиваюсь, заезжая на порог своей комнаты. Поворачиваю голову влево и замечаю обеспокоенный взгляд Маргарет, которая стоит возле своей спальни с чистым бельём в руках. В этих глазах я замечаю слёзы, снова слёзы, которые я не могу видеть. Опускаю голову вниз и украдкой смотрю вправо, видя Лили и замечая её печальный взгляд на себе. Я не хочу быть причиной вечной грусти. — Я люблю боль, — еле слышно говорит она и улыбается, убирая слезу с подбородка.